Но за последнюю пару недель (о Господи, неужели это все заняло всего пару недель?) Северус получил немало доказательств того, что сама по себе Лили вовсе не отличалась такой непреклонностью, как он предполагал. Поначалу она всей душой ненавидела Пожирателей Смерти и темную магию, подозревала слизеринцев во всех грехах и не доверяла всему, что с ними связано, — и вдруг закрыла глаза на то, что он, Северус, раз за разом применял темные заклинания, признала свою неправоту, умоляла ее простить и оставила Джеймса Поттера лежать на полу без сознания. Такой внезапный разворот в другую сторону выглядел весьма странно; хоть Лили теперь и готова была узнать больше, и не желала ограничиваться только внешней стороной явлений, но Северус не мог не заподозрить, что сейчас она так же слепо руководствовалась тем, что говорил ей он, как раньше — словами своего гриффиндорского окружения. Он снова оказался для нее авторитетом, как когда-то в девять лет, когда ей хотелось узнать все на свете — про Хогвартс, дементоров и волшебные палочки, и взаправду ли бывают единороги и феи.
Разумеется, такое положение вещей было для него более благоприятным; Северус вполне бы мог поддаться искушению и воспользоваться этим своим преимуществом. Но молодость его закончилась, и подобные глупости вместе с ней. Какие бы выгоды ни сулила такая податливость, это все равно означало Лили, живущую чужим умом; Лили, чье сердце непостоянно. С той же легкостью, с какой она отказалась от прежнего ради нового, она оставит и новое ради чего-нибудь еще. А значит, опасность снова ее потерять только возрастает. Да, теперь она гораздо лучше разбиралась в событиях прошлого — вот только понимала ли при этом, что он, Северус, за человек?
Если нет, то он даже представить себе не мог, как она отреагирует, когда поймет.
Он провел по ее лицу большим пальцем, осторожно убирая со лба мелкие прядки. Теплая кожа, мягкие и слегка загрязнившиеся волосы… Семнадцать лет назад он навсегда ее потерял; потерял даже возможность надеяться, что с ней все будет хорошо. Что было бы, если бы она осталась в живых, а война закончилась — если бы война вообще могла окончиться, останься она в живых, — он не знал и никогда уже не узнает. Без нее жизнь стала блеклой и никакой; вереница беспросветных дней, поверхностные отношения, которые никогда не могли пробиться за щиты из страха и горечи и проникнуть в самое сердце, туда, где он похоронил настоящие чувства, которые не могла заглушить никакая окклюменция. Нет, он не остался совершенно один — у него были Альбус, Минерва, Нарцисса, Люциус и даже Драко, пока тот не превратился в очередного юного недоумка, но он никогда не позволял себе по-настоящему к ним привязаться. Потому что, с одной стороны, не верил, что кто-то сможет так же разделить его надежды и чаяния, как Лили, когда они были детьми, а с другой — постоянно боялся, что этот "кто-то" причинит ему такую же боль, как она. Слишком серьезные потери в случае неудачи, а на другой чаше весов — лишь туманная перспектива что-то приобрести.
И даже сейчас было вполне возможно, что для них все опять закончится так же: безысходностью, пустотой и будущим без ясного неба над головой. Несмотря на всю свою нынешнюю беспомощность, Лили всегда была бесстрашной — куда отважнее, чем и он сам, и большинство других людей: она умела любить без гарантий, просто так, хоть и рисковала при этом все потерять. На что способны отнюдь не все; сам он прошел через подобное чувство только однажды, и не один десяток лет был потом несчастен. У него хватило душевных сил, чтобы сохранить в себе эту любовь, но не на то, чтобы рискнуть снова.
Ибо он вовсе не был уверен, что сумеет пережить, если все закончится так же во второй раз.
Согнувшись в три погибели, Лили бежала по туннелю к Визжащей хижине — ей нужно было туда, потому что Северус ушел, бросил Хогвартс, бросил ее, и нужно было его догнать, пока он не успел совсем исчезнуть…
А затем она услышала рычание и крики и поняла, что опоздала, но не догнать Северуса, нет, она опоздала спасти его от оборотня…
Запаниковав, Лили вырвалась из этого кошмара.
— Сев! — воскликнула она, пытаясь сесть на постели, но запуталась в простынях и грохнулась на пол.
Его голос послышался где-то наверху, вонзился в ее сердце, как стрела:
— Ты что с собой вытворяешь?
Он помог ей высунуть голову из-под стеганого покрывала; на лице его промелькнула легкая насмешка — и ничего больше. Хороший пинок — и Лили смогла высвободить ноги из кокона ворсистых одеял и колючих простыней, а потом дотянулась до того ужасного матраса, ухватилась за него и все-таки села. Ей по-прежнему хотелось обнять Северуса, но она не знала, можно ли… теперь, когда перед ней стоял настоящий, живой Северус, и желтый искусственный свет мешался в комнате с блеклым дневным, а между незадернутыми занавесками виднелось тяжелое сизое небо.
— Мне… кошмар приснился, — слабым голосом призналась Лили.
— Да уж надеюсь, что так. Если б ты всегда так просыпалась, я бы начал за тебя волноваться.
"Что, правда?" — подумала она, но вслух так ничего и не сказала. Слишком уж по-детски это прозвучало бы. Словно она у него что-то клянчит — или даже просто капризничает.
— Континентальный завтрак, — произнес Северус — его длинный, тонкий палец указывал на столик под окном, на котором стояли коробка с мюсли и пакетик детского молока и лежал перезрелый банан. — Черт их разберет, что это значит. Но фруктов съедобнее, чем этот банан, у них сегодня не было.
— Спасибо.
Северус принес ей и кофе, но Лили его допить не смогла: тот, кто делал этот напиток, явно мстил ему за что-то, и мстя эта была страшна.
— А где твой завтрак? — спросила она — и тут же засомневалась, не сочтет ли Сев такую заботу слишком назойливой, но напомнила себе, что если начнет во всем искать двойное дно, то точно рехнется. Он и так ее в два счета с ума сведет, без чьей-либо помощи.
— Я уже поел. И сейчас снова вечер.
Она выронила банан.
— Я что, весь день проспала?
— Проще будет пробраться незамеченными, — небрежно сказал Северус.
Вместе с едой он раздобыл нож и ложку. Неужели все еще помнил, что она любила добавлять в мюсли нарезанные бананы? Похоже на то, раз позаботился о ноже. Эта мысль отозвалась внутри странной смесью смущения и горечи; щеки вспыхнули от радости пополам с угрызениями совести.
Она жевала размокшие хлопья; кусочки банана на языке казались прохладными и совсем скользкими от молока.
Северус зачем-то листал телефонную книгу. Лили невольно задалась вопросом, не спасается ли он так от ее компании — чтобы не сидеть с ней за одним столом.
— А ты и правда донес на них в Министерство? Ну… что они анимаги? — неуверенно спросила она.
— Кто, твой муж и его прихвостни? — уточнил Северус, записывая что-то — кажется, телефонный номер — на листке из гостиничного блокнота. — Да, правда. — Он встретился с ней взглядом — смотрел в упор, с каким-то неясным вызовом, будто интересуясь: "И что теперь?"
— Почему? — спокойно спросила она.
— Это могло плохо кончиться, — Северус закрыл телефонную книгу и убрал ее назад в ящик. — Для всех: для студентов, для них самих, и для Люпина, конечно, в первую очередь. Неужели тебе хотелось бы, чтобы его обвинили в заражении ликантропией какого-нибудь мага? С учетом всех обстоятельств — в частности, того, что числится за Блэком, — власти инкриминировали бы ему предумышленное деяние. И если ты была слишком занята, нянча свою компанию из четверых взрослых и одного ребенка, и не нашла времени на изучение законов, то имей в виду: заранее обдуманные преступления наказываются куда строже, чем импульсивные.
— Откуда в тебе столько яда? — вырвалось у нее невольно.
В его глазах наконец появился проблеск чувства — она не смогла разобрать, какого, хоть и ясно видела, что там что-то есть.
— От природы. Я всегда такой. Если тебя что-то смущает, рекомендую вернуться в Хогвартс — там тебя точно утешат.
— Черт возьми, да не хочу я в Хогвартс, и не надо меня утешать! — воскликнула Лили, сама не зная, заметно ли со стороны, насколько ей не по себе.
— Возможно, после общения со мной ты в конце концов передумаешь, — сказал Северус и поднялся с места. Он был в пальто — не снимал его все то время, что провел в комнате… точнее, все то время, что Лили не спала и наблюдала за ним. Что все-таки несколько разные вещи. — Схожу отправлю письмо. Если хочешь, можешь подождать меня тут.
— Хорошо, — тихо согласилась она. Посмотрела ему вслед — он как раз выскользнул за дверь — и остро ощутила собственную беспомощность. Что же ей все-таки делать? Она уже попросила прощения — и да, действительно чувствовала себя ужасно виноватой, — но Северус будто бы ждал извинений за что-то еще.
Глубоко задумавшись, Лили повозила в молоке ложкой, растирая размякшие хлопья о дно тарелки. Северус все время так себя вел, всю последнюю пару дней — с тех самых пор, как ее расколдовал. Лили нашла его в башне уже таким — злость так и висела в воздухе… Только сейчас он лучше собой владел… как по ней, так даже слишком хорошо. Да, он объяснил, что всегда сердится, а из-за отдачи от темной магии злость становится тяжелее сублимировать… но он не держался так неприязненно до приезда в школу. Даже когда выздоравливал после Контрапассо, все равно не был таким холодным и бесчувственным, как в Хогвартсе. А когда на Лили действовало то проклятие, то Северус, помнится, вел себя на редкость мягко. И даже заботился о ней. Значит, не исключено, что дело все-таки в темной магии — накануне он прямо признался, что не раз к ней прибегал, и отдача наложилась на тот, первый обряд.
Но чутье подсказывало, что это все-таки не отдача. Причина в чем-то другом. Уж слишком упорно он так себя вел, слишком обдуманно. Она попросила прощения за то, что тогда его бросила, и за ту историю с Визжащей хижиной, и оба раза он изумился, что эти темы вообще всплыли в разговоре, и даже отмахнулся от ее извинений, как будто они не имели значения. Как будто ей надо было извиниться за что-то еще — что-то по-настоящему важное. Вот только она не представляла ни что это может быть, ни как это сделать.