После того как похоронили Лешу Соломатина, Сеня долго ходил как в воду опущенный. Зная, что Лиля молча страдает, он и сам терзался и готов был взять на себя все ее страдания, если бы это было возможно. Он издали следил за ней, стараясь как можно реже попадаться ей на глаза, а в воздухе всячески оберегая ее.
Однажды эскадрилья «яков» вылетела для сопровождения бомбардировщиков Пе-2 к цели, расположенной в районе Донецка.
Сеня Трегубов остался на земле — его самолет был неисправен. Он с тоской провожал глазами улетающую эскадрилью, семь «яков», среди которых был и Лилин…
Самолеты уже скрылись, растворившись в яркой голубизне утреннего неба, а Сеня все еще смотрел им вслед. К нему подошла Инна, которая, проводив свою летчицу, убирала на стоянке.
— Трегубов! Сеня!
— А?
— Ну чего ты стоишь тут? Шел бы отдыхать, пока есть такая возможность. Все равно самолет твой сейчас не полетит.
— Да, с мотором что-то не в порядке.
— Вот и отправляйся домой.
— Не могу, — ответил грустно Сеня. — Как-то на сердце неспокойно. Привык я, что ли, с ней рядом… А сегодня у нее ведомым новенький — Никонов…
Инна понимающе кивнула.
— Будешь здесь ждать?
— Да, подожду, — ответил Сеня смущенно.
— Тогда садись. На сопровождение улетели: ждать придется тебе долго.
— Долго… — как эхо, повторил Сеня.
Они сели на пустые ящики из-под боеприпасов. Инна взглянула на часы, засекла время.
— В восемь двадцать вылетели.
— В восемь двадцать…
— А что, этот Никонов — в первый раз? — спросила Инна.
— Нет, он раньше в другом полку летал. На третьем вылете его сбили, был ранен… После госпиталя к нам назначили.
Строй бомбардировщиков Пе-2, охраняемый истребителями, уже приближался к цели, когда внезапно из-за облаков выскочили «фоккеры» и бросились в атаку, пытаясь расчленить боевой порядок бомбардировщиков. Ведущий группы прикрытия подал команду:
— Сверху «фоккеры»! Действовать самостоятельно!
И Лиля вместе со своим ведомым Никоновым устремилась наперерез вражеским истребителям. «Яки» завязали бой с «фоккерами», стараясь увести их в сторону от строя, чтобы дать возможность своим бомбардировщикам поразить заданную цель.
— «Девятка», прикрой! Атакую! — передала Лиля ведомому. — Ближе, ближе подойди!
Стреляя длинными очередями, она ринулась на ближайшего «фоккера», преграждая ему путь. Немец вышел из-под удара и снова попробовал пробиться к строю, однако Лиля не отставала от него, и он вынужден был принять бой. При поддержке ведомого Лиля надеялась справиться с врагом, да кстати и поучить Никонова, как нести бой с «фоккером», который хорошо вооружен. Но внезапно из облака вывалилась прямо на нее еще пара вражеских истребителей. Теперь их было три! Первый, видя подмогу, стал смело заходить для атаки, и Лиля, предупредив ведомого, поспешила войти в облако, чтобы спутать планы противника и одновременно набрать высоту для нового нападения, рассчитывая атаковать врага сверху.
Однако, пройдя сквозь облако и очутившись над ним, она не обнаружила рядом Никонова. Ведомый где-то отстал. Куда он делся? Возможно, что-нибудь случилось с ним? Она поискала его и, не найдя, решила действовать одна: нужно было во что бы то ни стало связать «фоккеров» боем, иначе они пойдут в атаку на бомбардировщики.
Оказавшись одна против трех немецких истребителей, Лиля стала быстро соображать, как ей поступить. Когда самолет вынырнул из густого беловатого тумана, она увидела, что два «фоккера» уже повернули к бомбардировщикам, догоняя их и стреляя им вслед. «Не пустить „фоккеров“ к строю!» — мгновенно решила Лиля и, не теряя из виду третьего «фоккера», который хотел прикрыть пару, бросилась к тем двум… Она отлично понимала, что ей одной, даже если бы у нее сейчас был ведомый, никак не справиться с ними. Но можно хоть помешать им…
Между ними опять завязался бой. К двум вражеским истребителям быстро присоединился третий, и Лиля, спасаясь, снова скрылась в облако. Очень скоро она вышла из него и, пикируя, с ходу напала на один из «фоккеров». Тот, задымив, пошел к земле, зато два других, не теряя времени, набросились на нее справа и слева. Каким-то образом Лиля все же успела выскользнуть из тисков. Скорей в спасительное облако! Нет, туда уже не добраться… «Фоккеры» увели ее от него и теперь ни за что не пустят.
Враги наседали, и Лиля прилагала все свое умение, чтобы, изловчившись, вовремя выйти из-под огня. Никогда она еще не действовала с такой молниеносной быстротой, как сегодня, резко бросая свой «як» в самые рискованные положения и лавируя между «фоккерами».
Ситуация была опасной. Нет, никогда еще Лиля не попадала в такой переплет… «Фоккеры» не отставали, снова зажав ее в тиски. Эти быстротекущие секунды показались Лиле бесконечными…
Ей вдруг пришла в голову мысль, страшная мысль: что, если они захотят посадить ее… В конце концов у нее иссякнет боезапас, и тогда… Тут она вспомнила Кулагина: «Иду на таран! Прощайте!..» И она, Лиля, сможет… Но пока есть чем стрелять, она будет бороться! До конца!
Когда самолет вздрогнул, Лиля поняла: попали. Кажется, в крыло… Нет, это где-то сзади, фюзеляж… Но разбирать некогда, нужно уходить, разворачиваться! Вдруг Лиля почувствовала, что самолет не реагирует на движения ручки… Он перестал ее слушаться! По спине пополз холод: перебито управление… Еще несколько секунд — и фашист расправится с ней… Неужели никакой надежды?.. Даже на таран! Нет, не может быть!..
Лихорадочно двигала она рулями, но безрезультатно: самолет, ее быстрый «як», который еще никогда не подводил ее, отказывался слушаться…
Неуправляемый, он зарывался носом и кренился влево все больше и больше.
Теперь все… Конец!.. Она совершенно беспомощна, и «фоккеры» не оставят ее, пока не добьют… Сердце, рванувшись кверху, тоскливо заныло и словно поднялось к самому горлу… Где Никонов? Вокруг — никого, только «фоккеры» вьются рядом, как ястребы…
Оглянувшись, Лиля увидела совсем близко вражеский истребитель. Он приближался, он несся прямо на нее, и она бессильна была что-нибудь сделать. Неужели сейчас?!
Самолет показался ей огромным страшным чудовищем, которое быстро разрасталось, увеличиваясь в размерах, превращаясь в черную тучу… Еще секунда — и эта черная туча закроет все небо!.. «Прыгать! Прыгать с парашютом!.. Успею ли? Нет, не дадут…» — пронеслось в сознании. От охватившего ее чувства беспомощности и отчаяния захотелось громко, во весь голос, закричать…
Яркий огонь блеснул перед глазами. Мгновенно что-то горячее ударило в спину и захлестнуло Лилю целиком… Красные круги поплыли волнами, расходясь из одной точки… Все увеличиваясь и увеличиваясь, они заполнили небо и весь мир…
Она уже не почувствовала боли. Она уже ничего не видела, ничего не слышала. И только в угасающем сознании мелькали обрывки воспоминаний… На какое-то короткое мгновение ей показалось, что она лежит на песке, а солнце бьет в глаза и рядом плещет море… Песок горячий, трудно выдержать. И снова красные круги… «Это — конец! Нет!! Прыгать! Леша, прикрой! Я ранена… Тяни, Лиля, я — здесь… „Девятка“, „девятка“, атакую!.. Я — „пятый“, горю! Иду на таран! Прощайте… Ты, конек вороной… Ка-тя! Что я честно погиб за рабочих… Прыгать!!»
Самолет, войдя в пике, несся к земле… До самого конца, до того момента, когда произошел взрыв, где-то глубоко в мозгу, в одной точке, отчаянно билась последняя мысль: прыгать!..
Госпитальная палата
Посвящаю
Новиковой Екатерине Степановне, подполковнику в отставке, героине Великой Отечественной войны
Слежавшийся за зиму снег почернел и осел. Первые ручейки, зарождаясь где-то под снегом, смело пробивали себе дорогу на московских улицах. Начиналась весна 1944 года.
С каждым новым утром мартовское солнце все раньше заглядывало в окна госпиталя — четырехэтажного кирпичного здания на Павелецкой набережной. До войны здесь был родильный дом. Позже, во время войны, когда рождаемость резко упала, родильный дом превратили в женский госпиталь, оставив под родильное отделение лишь один этаж, второй. Большую часть первого этажа занимала поликлиника, третий этаж — хирургическое отделение и четвертый — терапевтическое.
В палате номер двадцать три, на третьем этаже, где лежали раненые фронтовички, было тесно и душно — количество больных, как и в других палатах, превышало норму: вместо девяти здесь помещалось четырнадцать человек. Хотя форточки и окна регулярно открывались, в воздухе стоял тот характерный больничный запах, который никакими силами не выветрить и ничем не заглушить. Но больные этого не замечали, как не замечали многих других неудобств, с которыми сжились за годы войны.
В госпитале шла своя жизнь, и со стороны могло показаться, что она однообразна, что каждый новый день похож на предыдущий. В общем, конечно, так оно и было: ежедневно делались перевязки, кого-то оперировали, кто-то умирал, одни выписывались, других привозили. Но это — в общем. А если коснуться отдельных судеб…
Четырнадцать фронтовичек палаты номер двадцать три жили той особой госпитальной жизнью, когда у человека все на виду, когда каждый в палате знает о других буквально все, когда беда одного — общая беда и радость одного — общая радость.
…Вернувшись в палату из рентгеновского кабинета, Катя прошла на костылях к высокому окну, молча постояла, глядя на улицу. Внутреннее беспокойство не покидало ее: уж очень тщательно, со всех сторон, делали ей снимки больного колена. После операции прошло достаточно времени, чтобы восстановилась работа коленного сустава — именно на это и рассчитывали врачи, удаляя осколок. Но, видно, что-то там внутри было нарушено, возможно нерв поврежден, потому что нога не сгибалась, и ни специальные процедуры, ни массаж, ни упражнения не помогали.
За окном глухо шумела улица. Прямо по лужам, разбрызгивая колесами воду, ползли машины, в основном грузовики. У обочин грязный от городской копоти снег, наполовину съеденный водой, превратился в коричнево-серое месиво. Катя смотрела на ползущие машины и старалась отогнать мрачные мысли. Не так уж все плохо, нога все-таки цела. Так что ей, Кате, грех жаловаться.