— Ну, дела! Под началом у бабы! И кто это только придумал…
— Командирша… Небось и с мужиком еще не обнималась!
— А ты попробуй!..
Катя старалась не обращать внимания на такие разговоры, пропуская их мимо ушей. Ее не покидала уверенность, что пройдет немного времени — и все изменится.
Постепенно ее самоотверженность, честность, отвага расположили к ней людей. Со всеми Катя была ровной и справедливой, по пустякам не придиралась, вела себя сдержанно и твердо добивалась выполнения своих приказов. Очень скоро она нашла поддержку у командиров взводов, которые оценили ее природную смекалку и организаторские способности.
Стараясь выработать в себе мужскую твердость характера, Катя постоянно контролировала свои поступки. Единственным, с чем она не в силах была совладать, оказалось чисто женское чувство жалости ко всему живому: она всячески оберегала пожилых солдат от непосильного физического труда, ей хотелось, забыв о своих обязанностях командира, броситься на помощь к любому раненому, она не могла вынести вида издыхающей лошади, подбирала тощих, изголодавшихся котят, которые плодились, несмотря на войну…
Иногда Кате приходилось сталкиваться с попытками грубого ухаживания, которые она сразу же пресекала, не горячась, не оскорбляя человека. Однако, если требовалось, она и ругнуться по-мужски могла, и высмеять незадачливого ухажера.
В конце концов Катя завоевала полное доверие и уважение своих подчиненных. Особенно ясно она поняла это, когда в зимнюю стужу под Сталинградом пожилой солдат принес ей теплые рукавицы, которые сам сшил.
— Это вам… Носите на здоровье, товарищ лейтенант! Ручки-то у вас не то, что наши…
Другой, двадцатилетний Фесенко, отчаянно смелый парень, которому Катя поручала самые рискованные дела, раздобыл для нее шерстяные носки. Грубовато, стесняясь, предложил:
— Бери, в самый раз будут…
Именно его, этого рабочего парня из города Николаева, пришлось ей однажды отчитать, когда он попробовал обнять ее. Сначала он обиделся, даже не смотрел в ее сторону, но потом она стала замечать, что в самые опасные моменты боя Фесенко никогда не терял ее из виду и — будто случайно — оказывался поблизости. Как-то раз противник открыл сильный артиллерийский огонь по траншее, где находилась рота, и Катя, зная, что за этим последует атака и попытка выбить роту из траншеи, пригнувшись, быстро двинулась вдоль хода, чтобы самой проверить готовность роты к отпору. И вдруг увидела перед собой испуганное лицо Фесенко, который как тигр бросился на нее и буквально швырнул на дно траншеи. В ту же секунду рядом рванул взрыв. Катю всего лишь присыпало землей, а Фесенко получил осколок в спину…
В то время когда началась Сталинградская битва, Кате исполнилось двадцать лет. Как всякой девушке в ее годы, ей постоянно нравился кто-нибудь из мужчин. Просто чувствовала она такую необходимость — выбрать из всех одного, наделить многими достоинствами, часто даже не присущими ему, и молча, незаметно для других восхищаться им. Одно время ей нравился лихой разведчик Коля Прохоров со шрамом через всю щеку, сорвиголова, достававший «языков» из вражеского тыла. Когда Колю перебросили на другой участок фронта, предметом ее восхищения стал командир минометного взвода Медведев, широкоплечий сибиряк, сдержанный и мужественный. Потом Катиным кумиром был комиссар полка Горяев, человек высокой культуры, энергичный и гуманный, не щадивший себя на войне. Люди эти не просто нравились Кате, наблюдая за ними, она училась у них воевать и как бы примеряла к ним свою жизнь.
И вдруг Катя влюбилась. Чувство это совсем не походило на прежние ее влюбленности. Командира батальона, которому подчинялась Катя, перевели работать в штаб полка, а на его место прибыл новый — капитан Савельев.
Савельеву было за тридцать. Среднего роста, ладный и красивый, с пронзительным взглядом светлых глаз и неторопливыми движениями, он казался Кате богом, сошедшим на землю. Держал себя он просто и уверенно. Быстро вник в боевую обстановку, изучил подчиненных и нашел с ними контакт, словно знал каждого давным-давно.
Красивого командира батальона сразу заметили девушки. Связистки, машинистки из штаба прибегали смотреть на него, делая вид, что у них какие-то дела к Кате. Наблюдательная Катя отметила про себя, что к некоторым из них и Савельев относится не без интереса.
Новый командир батальона оказался удачливым, в боях ему сопутствовал успех. Однако боевые успехи приходили к нему не сами: он упрямо добивался цели, увлекая других, вселяя в них уверенность в победе. Его удивительная смелость и отвага совершенно покорили Катю.
К тому, что стрелковой ротой в его батальоне командует девушка, Савельев отнесся без удивления, словно дело это самое обычное. Правда, изредка незаметно следил за Катей, стараясь, видно, убедиться, что она справляется со своей задачей. У Кати же при виде Савельева трепетало сердце, под его пристальным взглядом она краснела и, как ей казалось, глупела, в душе презирая себя за это. Всеми силами старалась она скрыть свое чувство к нему под напускным равнодушием, но обмануть Савельева было невозможно: в сердечных делах он был достаточно опытен. Понимая Катю, он при случае нарочно рисовался перед ней, оказывал знаки внимания, но Катя догадывалась, что Савельев просто забавлялся, и от этого ей становилось грустно.
В самый разгар боев, когда началось окружение фашистской группировки в районе Сталинграда, Катя была опять ранена и на этот раз надолго вышла из строя — осколок застрял в бедре.
После госпиталя, где ей сделали операцию, Катя получила двухнедельный отпуск, побывала дома и возвратилась в свой полк. Ее намеревались послать на другой фронт, но ей хотелось только в прежнюю часть, где ее знали, где остались ее рота, Савельев.
К этому времени Савельева повысили в должности: он стал командовать полком. Об этом Катя узнала, явившись в штаб, чтобы доложить о прибытии.
— Опять к нам? Добро! — приветствовал он Катю, внимательно разглядывая ее. — Похудела, бледненькая, но тебе идет!
— Поздравляю вас с повышением, товарищ майор…
— Да чего там!.. Ответственности больше, — отмахнулся он.
Но Катя почувствовала: Савельев доволен, причем доволен не из тщеславия, а потому, что ему это по плечу.
— А ты вовремя: скоро в наступление, — продолжал он, постукивая пальцами по простому крестьянскому столу, за которым сидел. — Возьмешь вторую роту в бывшем моем батальоне, там сейчас старший лейтенант Синицкий. И дисциплинку подтяни, а то случаи разные… Тебя послушаются, ты — девка с характером.
— А моя рота?
Савельев не спеша закурил, снял с губы прилипший табак.
— Там почти все новые, — сказал уклончиво, и Катя поняла, что, пока она отсутствовала, были немалые потери.
— Ясно. Разрешите идти?
— Вот что, — встрепенулся Савельев, — ты отдохни с дороги, а вечером зайди ко мне. Артисты у нас московские, концерт дадут сегодня. После концерта у меня соберемся, закусим немножко.
— Артисты! — обрадовалась Катя. — Значит, я с корабля на бал!
Молча улыбнувшись, он прищурил глаза, тепло посмотрел на Катю. От этого взгляда она вдруг залилась густой краской и, смутившись, поспешила выйти, досадуя на себя: чего краснеть? Подумаешь, глянул ласково!..
Побывав в роте, поговорив с друзьями, которые сообщили ей новости, Катя умылась, причесала короткие рыжевато-золотистые волосы и отправилась на концерт. Апрельское солнце опускалось к горизонту, было тепло, и артисты выступали на открытой площадке.
После концерта артисты ушли переодеваться. Савельев, проходя мимо Кати, еще раз пригласил ее:
— Я буду у себя через десять минут. Избу мою знаешь?
Катя кивнула. Четверть часа спустя она подошла к беленькой хатке. У крыльца стоял часовой, пожилой солдат, который проводил Катю уныло-безразличным взглядом.
Постучав, она услышала голос Савельева и вошла в комнату. Посредине стоял стол, накрытый для ужина. Савельев был один.
— Ну, теперь рассказывай, где была, что там творится, — приветливо сказал он. — С начала войны не приходилось бывать в тылу… Мать в письмах пишет — все хорошо, не хочет расстраивать меня.
Катя знала, что у Савельева семьи не было. Только мать и брат, который воевал под Ленинградом. Но сейчас она думала не об этом; ее удивило, что Савельев как будто никого не ждал, кроме нее.
— А где артисты, товарищ майор?
— Ты садись, садись. Отметим твое возвращение, — не ответив на вопрос, предложил он.
Поглядывая на Катю, будто изучая ее, он налил в стаканы водки.
— За тебя!
Катя выпила, закусила соленым огурчиком. Савельев снова налил.
— Да, тут без тебя разное было… Новых много, пришлось срочно пополнять. Зинченко помнишь? Миной его… Хороший был командир. Любил я его очень. Ну, давай!
Он поднял стакан, ожидая, что и Катя сделает то же. Взглянул на нее своим властно притягивающим взглядом, от которого у Кати закружилась голова. Она забеспокоилась, заподозрив что-то неладное. Уткнулась взглядом в стакан, к которому не притронулась.
— Что ж никто не приходит? Где они все?
Савельев медленно поднялся, спокойно подошел к двери, повернул ключ в замке, спрятал в карман.
— В хате через улицу пируют. Да ну их! Успеется…
Катя вскочила. Кровь бросилась ей в голову — чего он от нее хочет? Неужели… Но не успела она подумать, как Савельев быстрым движением обхватил ее сзади обеими руками, и она ощутила на шее горячее его дыхание.
— Пусти! — вырываясь, в бешенстве крикнула она. — Говорю, пусти!
— Дурочка, ты же мне нравишься… Ну чего ты, Катюша?..
Он еще крепче прижал ее к себе, но Катя, сумев как-то извернуться, схватила его рукой за горло. Волна гнева поднялась в ней.
— Задушу, гад!.. Хочешь обманом?.. Отпусти!..
— Ну, черт девка…
Он легко отвел Катину руку, но сразу разжал объятия. Катя высвободилась. Яростно напустилась на него, не выбирая слов:
— Как ты смеешь?! Я тебе не девка какая-нибудь! Я — командир… А ты…