Я сажусь, пытаясь все это переварить.
Что бы случилось, если бы я вернулся сюда раньше? Узнал бы я обо всем тогда? Почему, когда мы встретились с Элли и Хэдли, я не предположил, что такое возможно? Может, я глупец, но все же внутри меня теплится надежда, что Хэдли моя.
– Почему ты не пыталась меня найти?
Губы Элли дрожат:
– Как ты себе это представляешь? Я не знала ни твоего имени, ни откуда ты. Больше я тебя не видела, пока мы не встретились чуть больше месяца назад. Я вышла замуж за Кевина на следующий день после того, как мы переспали, так что я не могла ничего знать наверняка.
Верно. Вышла замуж и… ну да, это ведь была единственная ночь без имен и ожиданий.
– Подожди, на следующий день?
Элли кивает, выглядя при этом нервной и почти пристыженной.
Однако реальность такова, что еще семь лет назад я мог стать отцом, но все пропустил.
– Она догадывается?
– Боже, конечно, нет. Прости, Коннор. Мне следовало рассказать тебе, когда ты вернулся, но я не могла пойти на такой риск и позволить Кевину что-то заподозрить.
Элли утирает слезы, и мне безумно хочется ее утешить.
– Пожалуйста, не плачь, – я двигаюсь ближе к ней.
– Просто… я не знаю. Она ведь может и не быть твоей, но часть меня надеется, что ее отец именно ты. Потому что… ты был так добр ко мне и та ночь была чем-то…
– Та ночь для меня все.
Она смотрит на меня и кажется такой уязвимой.
– Ты говорил, я тебе снилась?
Я киваю:
– Да. Постоянно. Я вновь и вновь переживал ту ночь в своей голове и задавался вопросами: кто ты, где ты можешь быть, счастлива ли ты.
– Я не была счастлива.
– Теперь я это знаю.
Мы смотрим друг на друга. От только что сделанных признаний голова идет кругом. Напугал ли я ее или она тоже чувствует эту связь?
Раскат грома выводит меня из оцепенения. Мы с Элли моргаем и одновременно осознаем, что Хэдли все еще на улице: скорее всего, прячется на дереве, пока собирается буря.
– Пойду найду ее, – быстро говорю я, чтобы опередить Элли.
– Коннор…
– Мы можем продолжить этот разговор, когда я вернусь. И мне бы хотелось, чтобы ты осталась хотя бы еще на одну ночь, ради Хэдли.
«И ради меня», – но эту часть фразы я опускаю.
– Мы поговорим, когда ты вернешься, – соглашается Элли.
Я киваю и ощущаю всей душой новый раскат грома, который слышится вдалеке.
Я подхожу к дереву, где, как мне кажется, прячется Хэдли. И действительно, спустя несколько секунд кто-то шаркает наверху.
Теперь мне сложно не думать, что первый визит Хэдли сюда был неким знаком или вмешательством судьбы.
Как она могла вот так сама найти дорогу к моей ферме и такому значимому для меня месту?
Правда ли у нее мои глаза?
Моя ли она малышка?
Если это так, то что это значит? Могу ли я проводить больше времени с ней? Хочет ли она этого?
Впрочем, какое это все имеет значение, если я уже не представляю свою жизнь без нее и Элли. Я не хочу их отпускать.
Хватит этих «что, если» и «может», потому что рядом со мной маленькая девочка, которая угодила в ад и пытается выбраться из него.
Я тоже был там. Слишком много раз.
Забираюсь на дерево и улыбаюсь, как только вижу Хэдли.
– Тебе следовало выбрать другое место, если ты не хотела, чтобы я тебя нашел. Хотя понимаю: так и хочется залезть сюда, когда знаешь о магических свойствах этого дерева укрывать от всех бед.
Ее губы дрожат:
– Я не хочу возвращаться туда. Я не хочу возвращаться в этот дом. Я хочу остаться здесь – с тобой.
– Ну твой побег не повлияет на решение твоей мамы.
Хэдли хмурится еще сильнее:
– Мне страшно.
Как это знакомо.
– Ты же знаешь, что твоя мама не стала бы возвращаться домой, если бы там было опасно. Скорее всего, ей тоже немножко страшно.
– Мамы и папы ничего не боятся.
– О нет, они боятся. Взрослые постоянно чего-то боятся.
Хэдли скрещивает руки на груди и глядит на меня в упор.
– Нет, это неправда.
Я издаю тихий смешок.
– Мне вот бывает страшно.
– Ну нет! Ты же самый сильный мальчик на свете. Ты просто так это говоришь.
Мне ужасно нравится, что она такого высокого мнения обо мне. И я хотел бы быть тем героем, которого она во мне видит, но герои всегда терпят самые серьезные поражения, когда подводят своих подопечных. Хватит с нее этого.
– Если ты спустишься с дерева, я расскажу тебе все о своих страхах.
Хэдли, кажется, обдумывает это предложение.
– Ты ведь отведешь меня к маме, и она заставит меня пойти домой, – вздыхает малышка.
Я понимаю ее чувства.
Когда Деклан или Шон забирали меня отсюда, я еле волочил ноги. Ужасно возвращаться туда, откуда хочется убежать. Я бы жил на этом дереве, если бы тогда это было возможно. Здесь всегда было спокойно.
Однако я подчинялся братьям, потому что уважал их. Они никогда не лгали мне о важных вещах, объясняли, что мы должны делать, чтобы защитить друг друга. Теперь я буду делать то же самое и для Хэдли.
– Я отведу тебя назад, но обещаю: что бы ни случилось, все будет хорошо.
Тяжело быть ребенком. Но еще тяжелее быть ребенком, которому кажется, что мир вокруг него рушится. Все, что я успел узнать об этой девочке, говорит о том, что она не из тех, кто в открытую бросает вызов. Она любит свою маму, но чувствует себя потерянной.
– Почему мы не можем остаться с тобой? – спрашивает Хэдли, приближаясь ко мне.
– Потому что ты должна слушаться маму.
– Я лучше останусь здесь, наверху.
Я смеюсь себе под нос и кидаю на нее многозначительный взгляд, когда снова гремит гром.
– Знаешь, как только блеснет молния, мне придется бежать обратно к дому.
Ее головка быстро поворачивается в мою сторону:
– Ты оставишь меня здесь… совсем одну в такую бурю?
Нет, но мне нужно как-то спустить ее отсюда, причем поскорее – дерево не самое безопасное укрытие в грозу. Вспышки уже видны вдалеке.
Я драматично вздыхаю:
– Просто я боюсь молний… Я не смогу остаться. Так что либо ты спускаешься и по дороге к дому слушаешь рассказ о моих страхах, либо остаешься здесь в бурю одна – решай сама.
Хэдли наконец сдается:
– Ладно. Я пойду с тобой. Но только потому, что тебе страшно.
Я опускаю голову, пряча улыбку.
– Встретимся внизу.
Как только Хэдли благополучно спускается на землю, я улавливаю момент, чтобы рассмотреть ее лицо.
Да, теперь и я вижу это: ее глаза того же цвета, что у меня и моих братьев, – зеленые с небольшими вкраплениями золотого. Когда-то нас били из-за этих глаз: они напоминали папе о маме, у нас всех ее глаза.
Или, может, я просто хочу, чтобы подозрения Элли подтвердились. Ведь тогда, черт возьми, Хэдли будет моей и я не позволю этому гребаному кретину Кевину снова хоть пальцем тронуть ее или ее мать. Хотя я не позволю больше этому случиться и в любом другом случае.
И все же никогда еще я так не желал чего-то. Мне плевать на клятвы, данные мною раньше, ведь я скорее умру, чем допущу, чтобы с Хэдли или Элли что-то случилось. Эта малышка забрала мое сердце, и неважно, чья кровь течет в ее венах.
Мы бредем к дому, и ее вид рвет мне душу: плечи Хэдли опущены, и куда-то пропала ее привычная разговорчивость. Как будто в конце пути нас поджидает нечто ужасное. Хотел бы я забрать у нее это чувство и хотел бы, чтобы они с мамой остались у меня. Но, хоть здесь и безопасно, я не могу лишать Элли права выбора.
– Коннор? – спрашивает Хэдли, пока мы идем по полю.
– Да?
– Так чего ты боишься?
На ум приходит столько разных вещей, и все они крутятся вокруг моих любимых людей.
– Как я уже сказал, я очень боюсь молний. Когда я был маленьким, как-то застрял на этом дереве во время одной такой свирепой бури. Молнии тогда били прямо в землю, даже коровы испугались. Мне было так страшно, что я не мог слезть и ждал, пока за мной придут старшие братья.
– А еще? – любопытствует она.
Сейчас я боюсь того, что Хэдли моя дочь и что я ее недостоин. В то же время мне страшно, что она окажется не моей, ведь тогда часть меня никогда не оправится от потери того, что изначально ей даже не принадлежало. Но больше всего я боюсь, что не смогу защитить ее или Элли.
– Ну я не знаю… В основном я беспокоюсь о людях, которые мне небезразличны.
– Вроде меня?
Я хихикаю:
– Конечно! Мы ведь друзья.
– А я боюсь своего папы.
От чувства вины у меня тут же сводит желудок. Если бы я узнал обо всем раньше, то избавил бы Хэдли от всех этих ужасов.
Мы оба замедляемся, и я кладу руки ей на плечи.
– Сейчас твой папа не может сделать тебе больно, – заверяю ее я.
Она несколько секунд смотрит в сторону и потом вновь переводит взгляд на меня.
– Он делал больно маме и всегда орал на нас.
Жизнь этой малышки должна была быть полна сказок, радости и чаепитий. Ее отец должен был быть тем мужчиной, на которого она смотрела бы как на героя. Но он лишил ее всего, и я готов убить его за это. Вот только сначала сделаю все возможное, чтобы избавить ее от тревог.
– Я прятался на дереве в бурю, потому что мой папа часто злился. Он орал и иногда бил меня и моих братьев.
– Но ты такой сильный!
– Теперь да, но тогда я не был сильным и часто пугался. Только когда я вырос и пошел в армию, то наконец понял, что больше не нужно бояться.
Не хочу, чтобы и ей пришлось ждать так долго. Я подарю Хэдли надежду на другую жизнь.
– Вот бы тоже быть взрослой.
Я смеюсь:
– Не все так просто, как кажется, Постреленок.
Впереди показывается дом, и Хэдли вздыхает:
– Когда я вырасту, буду делать все что захочу и никогда не пойду туда, где мне не нравится.
Блаженное неведение детства.
Вот я совершенно не хочу находиться в Шугарлоуфе или наводить порядок на ферме, которую предпочел бы никогда больше не видеть. И покидать флот я тоже не хотел. Но во всех случаях у меня не было выбора.