На мгновение я замираю, а затем поворачиваюсь и вижу своего брата, которого здесь быть не должно.
– Шон?
Раскинув руки и широко улыбаясь, он идет мне навстречу.
– Рад видеть тебя целым и невредимым, – говорит Шон.
Мы обнимаемся и хлопаем друг друга по спине.
– Какого черта ты здесь делаешь?
– Подумал, что кто-то должен встретить тебя с последнего назначения.
– Ну я рад тебя видеть, – улыбаюсь я.
– И я рад тебя видеть, мелкий.
Может, я и самый младший, но уж точно не маленький. Самый низкий из нас Шон, но при этом у него самое большое сердце. Иногда мне хочется быть больше похожим на него.
– Знаешь, я ведь могу разрезать тебя от задницы до щеки секунд за десять. Правда хочешь поспорить?
– Не сегодня, – он хлопает меня по плечу, – я приехал не за этим.
– Да?
– Да, мы должны встретиться с Декланом и Джейкобом…
Меня охватывает легкое беспокойство. Обычно мы не собираемся всей семьей. Кажется, мы не виделись все вчетвером с тех пор, как я выпустился из учебного лагеря.
Мы с братьями погодки. За четыре года моя бедная мама родила четверых детей и провела следующие семь лет за воспитанием четверых мальчишек, не отличавшихся хорошим поведением. Мы с братьями были неразлейвода – особенно во всем, что касалось шалостей. Сейчас, правда, нас развело по разным сторонам, и видимся мы чаще всего по отдельности.
– А где вы встречаетесь?
Шон некоторое время молча сжимает челюсти и наконец тяжело вздыхает:
– В Шугарлоуфе[5]. Наш отец мертв. Пришло время вернуться домой.
2. Коннор
– Теперь все кончено, – говорит Деклан, глядя на яму, в которой покоится гроб.
Мы находимся на старом кладбище, где однажды разбили несколько надгробий во время ночных посиделок у костра. Что сказать, мы были идиотами.
Вокруг тихо, воздух наполнен обычными для фермы запахами: немного навоза и дыма и гораздо больше – сожалений. Я думал, что теперь, когда отец мертв, мне станет лучше, но нет – я чувствую лишь гнев.
– Не все, – напоминает Шон. – Нужно еще решить, что мы будем делать с фермой.
– Сожжем, – бесстрастно говорю я.
Одно только нахождение здесь вызывает у меня нервный зуд. Кажется, будто он все еще где-то здесь: наблюдает за нами и готов в любой момент обругать или пустить в ход кулаки. А тайна, которую мы все храним из-за него? Черт, кажется, она снова пытается меня задушить.
– Коннор прав. Хотя лучше было бы сжечь ее прямо вместе со стариком, – присоединяется Джейкоб.
Я мысленно соглашаюсь с ним. Когда-то наш отец был хорошим человеком. Он любил своих мальчиков, жену и ферму, всей душой отдавался семье и любимому делу. Но затем мама умерла, и мы в одночасье потеряли обоих родителей.
Пропал тот добрый, веселый и трудолюбивый мужчина, научивший меня кататься на велосипеде и рыбачить. На смену ему пришел беспросветный пьяница, для выражения ярости использовавший кулаки.
Боже, как же он был зол. На всех и все вокруг. По большей части на меня и братьев, ведь мы напоминали ему о женщине, которую он безумно любил и которую Бог слишком рано у него забрал. Как будто мы не горевали по лучшей маме на свете.
– Эта ферма, – качает головой Деклан, – единственное, что папаша нам оставил, и она стоит миллионы. К тому же здесь развеян прах мамы. Нам нужно, как и раньше, проявить терпение и попытаться продать ее. Или, может, кто-то из вас хочет здесь поселиться?
– Черта с два!
Не хочу иметь с этой гребаной фермой ничего общего. Поскорее бы избавиться от нее, чтобы больше не было повода возвращаться в Шугарлоуф.
Братья хмыкают, потому что согласны со мной.
– Хорошо, тогда мы все должны встретиться с юристом в течение недели, чтобы продать ее к чертовой матери.
Не сомневаюсь, что Деклан уже подготовил почву для того, чтобы мы могли уехать отсюда как можно скорее. У каждого из нас есть причины избегать этого городка.
Вчетвером мы садимся в машину Шона и отправляемся обратно к дому, но не доезжаем и тормозим у самого въезда на ферму.
Деревянные столбы, поддерживающие вывеску, на которой выжжена наша фамилия, иссохлись от старости, но все еще крепко стоят в земле. Я пытаюсь заглушить воспоминания о мамином голосе, но они накатывают так мощно и стремительно, что я не могу сопротивляться – и вот мне снова восемь.
– Хорошо, теперь скажи мне, что мы знаем о стрелах?
Я тяжело вздыхаю, когда она приподнимает бровь в ожидании ответа.
– Мам, дома новая игра от «Нинтендо», я хочу играть.
– Тогда тебе лучше ответить побыстрее, Коннор. Что мы знаем о стрелах?
Я отложил деньги, подаренные на последний день рождения, но их не хватило, поэтому на игру мне пришлось одолжить у Джейкоба. Он такой противный: заставил меня взамен делать за него работу по дому целых полгода. Но зато у меня теперь есть новая игра про Марио. Очень хочется сыграть в нее поскорее, и плевать мне на эти стрелы.
Мама скрещивает руки на груди.
– Почему мы должны говорить это каждый раз? – спрашиваю я.
– Потому что это важно. Семья – вот что имеет самое большое значение в жизни, без нее у тебя не останется ничего. Когда мы пересекаем границу нашей фермы, мы дома. Мы с теми, кто любит нас, и здесь, мальчик мой, для тебя всегда найдется место.
Моя мама лучше всех. Руки чешутся поиграть поскорее, но еще больше хочется порадовать ее. Я люблю радовать маму.
– Нельзя выстрелить, не сломав лук, – бурчу я.
Я злюсь, потому что она постоянно заставляет меня повторять эти слова.
Мама улыбается:
– Верно. А почему это важно?
– Ма-а-а-а-ам, – хнычу я, ведь игра не ждет.
– Не мамкай мне! – цыкает она. – Почему это важно?
– Потому что, если не сломаешь лук, не продвинешься дальше, а стрела всегда должна стремиться вперед.
Мама смотрит на меня, и ее взгляд наполняется любовью и счастьем.
– Верно, и тебе тоже суждено далеко пойти в будущем. Ладно, поехали. Нужно убедиться, что твои братья еще не сровняли наш дом с землей.
– Можно я поиграю в свою игру?
Мама смеется:
– Конечно, когда закончишь с делами по дому.
– Я не могу, – признается Шон, глядя на грунтовую дорогу.
Мои братья покинули это место один за другим, но по очереди возвращались сюда ко мне, пока я был мал и не мог последовать их примеру. Каждый из них пошел на жертвы, чтобы защитить меня. Джейкоб на год отложил поступление в колледж, чтобы Шон мог спокойно играть в бейсбол, не оставляя меня одного с отцом слишком часто. После отъезда Джейкоба Шон стал брать меня с собой на игры. Деклан тоже уехал в колледж, но каждое лето возвращался, чтобы защищать меня от отцовских кулаков. Ему, кажется, сейчас особенно не по себе, хотя он самый решительный из нас.
– Что мы знаем о стрелах? – выдавливает он, и я закрываю глаза.
Мама. Что бы она подумала о нас теперь? Поняла бы, почему мы все покинули это место? Видела ли она тот ад, через который нам пришлось пройти из-за отца?
Джейкоб отвечает:
– Стоит удалить часть оперения, и стрела начнет изгибаться и менять курс, поэтому важно держаться вместе.
– Мама была бы разочарована в нас, – вздыхает Деклан. – Ни жен, ни детей, одна лишь работа за душой.
– Мы есть друг у друга, – напоминаю я. – И всегда были. Именно этого она и хотела.
Деклан задумчиво смотрит в окно.
– Она хотела для нас большего…
– Да, но учитывая то, как мы росли, тяжеловато было обрести это большее.
Голос Джейкоба звучит тихо и печально:
– Мы заключили соглашение. Не вступать в брак, не заводить детей и никогда не использовать кулаки, чтобы выпустить злость. Она бы поняла. Она бы хотела, чтобы мы держались друг друга и не закончили как он.
Может, это и так. Бог свидетель – мы старались. Мне нравится думать, что мама действительно наблюдает за нами, видела все, что происходило, и понимает, что у ее мальчиков была причина поступить именно так. Хоть я и знал ее не так долго, как братья, но уверен, что она бы отнеслась к нашему желанию защитить других с уважением. В нас течет кровь отца, а значит, мы могли унаследовать не самые лучшие его качества.
Из нас четверых самые близкие отношения с мамой были у Шона. Он так и не простил себя за ту ночь, когда она умерла.
– Поезжай, братишка. Нам пора двигаться дальше, – подбадривает его Деклан.
Шон бьет рукой по рулю и трогается, продолжая путь в ад. Никто из нас больше не говорит.
Глядя в окно, я понимаю, что не могу удержать в голове мысли, не могу облечь их в слова. Все здесь – часть моих воспоминаний.
Вот забор вдоль дороги, на котором мы с братьями любили сидеть, наблюдая за коровами и мечтая о том дне, когда сбежим отсюда.
По левую сторону я замечаю дерево, к которому мы прибили самодельную лестницу из обрезков, чтобы забираться по ней и прятаться в ветвях, обретая тем самым ложное чувство безопасности. Там нас папа никогда не мог достать. Он всегда был слишком пьян, чтобы преодолеть больше двух ступенек.
Справа видна площадка для стрельбы из лука, где мы часами представляли себя каким-нибудь Робин Гудом или другими известными героями. Так и слышу, как мы спорим, чей выстрел был лучше, хотя знаем, конечно же, что Шон нас всех переплюнул. Этот засранец всегда был в лучшей форме и превосходил нас в меткости.
И вот в поле зрения появляется то, что когда-то я считал своим домом.
– Как будто, на хрен, в прошлое вернулись, – комментирует Деклан. – Ничего не поменялось.
Он прав. Дом все такой же: два этажа и большая круговая веранда с качелями. Белая краска потускнела и местами осыпалась, на одном из окон отсутствуют черные ставни, на другом они есть, но болтаются.
Я прочищаю горло.
– Только теперь это гребаный клоповник.