– Он думал, мы не останемся, – подает голос один из моих братьев.
– Я не останусь. Не сейчас. Не так. Я отказываюсь. Черт, да отдайте деньги на благотворительность. Может, у детишек появится шанс, которого не было у нас.
Шон встает с кресла и начинает расхаживать по комнате.
– А что произойдет, если один из нас откажется?
Юрист прочищает горло:
– Тогда вы все потеряете ферму.
Я вскидываю руки. Очень хочется что-нибудь ударить, но я тут же мысленно проклинаю себя за это желание.
Нельзя вымещать гнев при помощи кулаков. Естественно, мне приходилось драться, но всегда либо для самообороны, либо потому, что у меня не было другого выбора. Наша клятва – все для меня, и я никогда не причиню другим людям физического вреда или боли.
– Сколько у нас времени на размышления? – спрашивает Деклан.
Он самый ответственный из нас. Не сомневаюсь, что у него уже родился план, как нам с этим разобраться.
– Трое суток на решение, затем в течение тридцати дней кто-то должен поселиться на ферме, – по-деловому говорит юрист.
Деклан встает, и мы поднимаемся следом.
– Мы вернемся с решением через три дня.
5. Элли
– Хочу есть, – невнятно говорит Кевин с дивана. – Приготовь что-нибудь.
Я прикрываю глаза, сдерживаясь, чтобы не огрызнуться в ответ. Этим сделаю только хуже. Мне нужно быть мудрее и стараться не выводить его из себя, чтобы осуществить задуманное.
– Конечно, может, тебе хочется чего-нибудь особенного?
Он бросает на меня испепеляющий взгляд, уже начиная злиться.
– Еду, Элли. Я хочу еду.
В горле пересыхает, но я все же натянуто улыбаюсь в надежде его успокоить.
На кухне за столом я вижу Хэдли. Она делает домашнее задание.
– Привет, милая.
– Привет, мам.
Я приседаю рядом с ней и заправляю ее каштановые, как у меня, волосы за уши.
– Я хочу, чтобы ты поиграла на улице или посидела в комнате, хорошо?
Ее зеленые глаза внимательно изучают меня, оценивая и взвешивая в уме те вещи, о которых ни одна семилетка не должна задумываться в принципе.
– Папа опять сердится?
Я киваю:
– Да, и поэтому я не хочу, чтобы ты попадалась ему на глаза, ладненько?
На лице Хэдли мелькает разочарование, и я ощущаю его всей душой.
Как ни посмотри, я подвожу ее. Будь мои родители живы, они бы плакали, глядя на меня. Совсем не такой жизни они хотели для своей девочки.
– Хорошо, мам. Я не буду ему надоедать.
Когда я стала такой? Когда решила, что мужчине позволительно так со мной обращаться? Может, тогда, когда выходила за него замуж в надежде, что благодаря моей любви он изменится? Когда погибли родители и я остро нуждалась в том, чтобы снова обрести чувство защищенности? Тогда, когда спустя месяц после свадьбы узнала о своей беременности? Или это мое наказание за годы лжи о Хэдли, ведь я подозреваю, что она не от Кевина.
Волна вины, накрывшая меня, так сильна, что я боюсь захлебнуться.
Мне было просто хранить эту тайну, пока Коннор вновь не объявился неделю назад. Я была замужем за Кевином. Я хотела, чтобы Хэдли была нашим с ним ребенком, ведь в глубине души надеялась, что все еще наладится и Бог даст мне шанс на прощение. «Если у нас родится малыш, все будет хорошо, – думала я. – Он изменится ради этой прекрасной новой жизни, растущей внутри меня».
И на какое-то время Кевин действительно изменился. Словно вернулся тот парень, с которым я начинала встречаться в колледже. Он стал мягче и заботливее, и я задыхалась от радости.
Но горбатого только могила исправит. Спустя годы Кевин явил себя во всей красе.
Хэдли собирает вещи и направляется к задней двери.
– Можно я схожу к Коннору?
Я больше не выдержу.
– Нет, милая. Коннор взрослый, и, скорее всего, у него много дел.
– Он сказал, что я могу приходить в домик на дереве в любое время.
Не знаю, о каком домике она говорит, но, кажется, ей очень хочется туда вернуться.
– Хэдли, ты поранила руку всего неделю назад… тебе нельзя вот так носиться всюду.
– Она уже не болит, и я не буду никуда залезать.
Я не верю ей, но в то же самое время не могу продолжать спорить, иначе Кевин точно выйдет из себя.
Проклятие!
– Хорошо, где этот домик на дереве?
Хэдли улыбается:
– На его участке.
Похоже, я сама напросилась. Она слишком умна для ее же блага.
Я чуть пристальнее смотрю на свою малышку. Ее глаза того же цвета, что и у него. Мне всегда казалось, что у нее лицо Кевина, а глаза, должно быть, от кого-то из моей или его семьи. Но когда я встретила Коннора и увидела его глаза… Вселенная словно напомнила мне: Коннор может быть отцом Хэдли.
Дочка прижимает ладошки к моим щекам:
– Мне нравится Коннор. Он сильный и отвел меня домой. Еще он не стал кричать, когда нашел меня.
Да, а вот Кевин точно бы стал.
– Хэдли, как все-таки ты поранилась? Скажи мне правду, милая. Обещаю, я не буду ругаться.
Она отводит взгляд, и с ее губ срывается глубокий вздох:
– Я упала. Мне нельзя было гулять у амбара. Я сказала папе, что не полезу на чердак, но мне так хотелось посмотреть на коров. Я забралась туда, а когда услышала папу, поняла, что мне сильно влетит. Поэтому я спрыгнула, но упала на руку. Убежала, потому что знала, что он расстроится. Он всегда злится.
Я сдерживаю слезы и слабо улыбаюсь ей:
– Мне очень жаль.
– Все в порядке. Я понимаю, что он устает.
А еще он мудак. Эгоистичный. Подлый. Злой на весь мир. Вымещающий это все на мне. Но Хэдли этого говорить не стоит.
– Почему бы тебе не сбегать в еще одно свое любимое место?
Она встает из-за стола и выскальзывает на улицу.
Хэдли любит сидеть в тени большого дуба и смотреть, как вокруг прыгают солнечные зайчики. В этот момент она выглядит такой умиротворенной, как будто страх еще не омрачил ее детство.
Господь свидетель – я пыталась дать ей нормальную жизнь и любовь, но когда дело доходит до Кевина, он дает все это только тогда, когда считает, что мы заслужили.
Я задумываюсь, как бы все могло сложиться, не захлебывайся я в горе. Вышла бы я вообще замуж за Кевина? Нашла бы кого-нибудь другого? Могли бы мы с Хэдли жить на другой ферме, с другим мужчиной?
Нет, это невозможно.
Я отбрасываю эти мысли и принимаюсь за приготовление еды для Кевина, чтобы моя жизнь снова не превратилась в кошмар. Тщательно слежу за тем, чтобы добавлять только нужные продукты и не класть слишком много майонеза. Однажды и это его взбесило.
– Элли! – орет Кевин.
Я прикрываю глаза и молюсь, чтобы все получилось, а потом беру сэндвич, чипсы и нарезанный четвертинками огурчик и возвращаюсь в гостиную.
– Вот, дорогой, – говорю я с нежной непринужденностью в голосе. Чем ласковее к нему обращаешься, тем меньше яда он выплескивает в ответ. – Если ты захочешь что-нибудь еще…
– Сойдет.
Внутренне тяжко вздыхаю и сажусь рядом с ним.
Может, сегодня все будет не так плохо и этот день пройдет спокойно? Кевин не всегда бывает злым, и именно это в свое время дало мне ложную надежду. Его характер проявлялся постепенно, заставляя меня задаваться вопросом, не придумала ли я все это себе.
Но постепенно его злость набирала силу, будто снежный ком, пока не разрослась настолько, что стала сметать всех и вся на своем пути. И прежде всего – меня.
Именно такие дни самые страшные. Когда я не уверена, кто рядом со мной: муж, которого я когда-то любила, или мужчина, терзающий меня днем и ночью.
Стоит ли мне что-то сказать? Стоит ли мне подождать? Я хожу на цыпочках, боясь сделать неправильный выбор.
Кевин кусает сэндвич, и я наконец-то собираюсь с духом:
– Заметила, ты починил дверь амбара.
Он хмыкает.
– Выглядит отлично.
– Я битый час провозился, чтобы правильно ее повесить. Мой дядя был идиотом, который ни черта не соображал. Он использовал не те петли, так что удивительно, что она не упала раньше.
Дядя и тетя Кевина были чудесными людьми. После их смерти он и получил эту ферму в качестве наследства. Без них у нас и этого бы не было.
Не то чтобы я планировала жить на ферме. У меня были мечты. Одна из них включала в себя переезд в северную часть Нью-Йорка и работу на виноградниках. Именно для этого я и училась на факультете бизнеса в Университете штата Пенсильвания.
Но потом все изменилось.
На самом деле слава богу, что у нас есть эта ферма. Она наш источник дохода и стабильности. Не говоря уже о том, что досталась нам без долгов в придачу.
Естественно, я не вижу ни одного заработанного нами пенни, потому что Кевин закрыл мне доступ ко всему. Я понятия не имею, какое у нас состояние, насколько мы богаты или бедны. Это еще один его способ контролировать меня.
Но сейчас у меня есть собственный доход. Кевин не в курсе, что в школе мне все-таки платят за работу. Он уверен, что я там на добровольных началах без оплаты, и должен и дальше так думать. Я открыла банковский счет на имя Хэдли примерно полгода назад и перекидываю все деньги туда.
– Все же я рада, что ты ее починил. Уверена, это поможет сохранить оборудование в целости.
Кевин кивает:
– Особенно теперь, когда помер старик Эрроуд. Слышал, его сынки-кретины вернулись. Работники только об этом и говорят. Как будто я плачу им за то, чтобы они весь день сплетничали.
– Понимаю, это неприятно. Но ты все равно управляешься с рабочими гораздо лучше, чем я.
В ход идут сопереживание и лесть. Пусть думает, что я на его стороне.
Кевин опускает сэндвич и осушает стакан, стоящий рядом. Затем он поворачивается и начинает сверлить меня взглядом. Я понимаю, что моя уловка не сработала.
– Ты что, смеешься надо мной?
– Разумеется, нет.
– Я устал от того, что все меня осуждают, – он сжимает челюсти.
– Я хвалю тебя, а не осуждаю. Чувствуешь разницу? Не хочу сегодня ссориться, так что, пожалуйста, не начинай.
Как хорошо, что Хэдли нет дома. По крайней мере, если ситуация обострится, она этого не увидит.