обидного несправедливее.
Сима едва ли разобралась бы сейчас в чувствах, что ею владели. Единственное, чего она не испытывала, это страха. Что могла сделать ей Саша? Снова превратить в полусумасшедшего демона? Так это уже было. Что значит несколько минут безумия и боли, если в памяти не изгладились и не изгладятся никогда одиннадцать кармановских лет? Тогда Сима знала, что никто не придёт на помощь. Не поможет даже умереть. Сейчас всё было иначе. Она доверяла девчатам и Игорю, по-своему доверяла даже Решетникову – уж профессор не допустит, чтобы под Кармановом снова поселился демон.
Утро было сырое, в лесу остро пахло прелью и грибами. Листья плотно слиплись и вместо шороха издавали под резиновым сапогом какой-то слезливый тихий вздох.
Матюшин и Решетников с группой добровольцев ушли на холм ещё засветло. Просидев за бумагами до утра, Маша и профессор решили, что достаточно будет трёх контуров магических шашек, но, чтобы раньше времени не активизировать Сашу, устанавливать их поручили не магам, а добровольцам из числа поисковиков, что ходили в лес вместе с Леной и Ниной. Хотя Солунь была уверена, что катализатором появления Саши является не только близость человека, но и гул проходящего через городок поезда, Игорь и Александр Евгеньевич, на всякий случай, держали наготове пассивизирующие формулы. Чтобы отпугнуть мшаника, сперва решено было использовать детский плач, но спустя четверть часа кармановцы попросили пощады – ревущих мальцов у каждого хватало и дома. Против Моцарта они не возражали.
Женщины дождались утра на квартире председателя.
– Доброго утра! – бодро бросила Сима, входя на кухню. Маша и Лена молча сидели над остывшими чашками – видно, решали, кому будить старосту, и очень удивились, увидев, как Сима входит не со стороны комнаты, а с улицы, отряхивая плащ, покрытый редкими каплями.
– Что сидим?
– Поезда ждём, – не задумываясь, привычно ответила Маша на знакомую студенческую шутку.
– И правда, поезда, – усмехнулась Сима. – Значит, ещё два с половиной часа. А я встала пораньше, решила пройтись. Люблю осень.
Девчата кивнули, то ли признаваясь в любви к осени, то ли из готовности соглашаться с Симой во всём, лишь бы ей было спокойнее. Посидели, выпили чаю, говоря о знакомом и нестрашном. Незаметно разговор перешёл на Учителя, и Серафима с досадой вспомнила, что не взяла с собой ни одной его фотографии – не хотела тревожить сердце. В Карманове и так всё напоминало о Викторе. Оказалось, что фото Отца есть у Матюшиных. Выпускная фотография курса. Они вспомнили студенческие годы, снова вскипятили чайник, разлив по полчашки – по целой выпить не оставалось времени.
Потом Лена и Сима оделись и вышли. Маша провожала их, то и дело бросаясь поправить одной из подруг платок, смахнуть невидимую соринку с плаща, спрятать под косынку выбившуюся прядь. Стояла на крыльце, пока они не скрылись из виду.
Серафима думала, что хорошо запомнила, как идти к Сашиному холму, но этим поздним утром лес показался ей таким чужим, что она испугалась: ну как не припомнит дорогу? Но в отдалении слышался Моцарт, глухой и хрипловатый в записи. Маги двинулись на полные легковесной жизнерадостности звуки и уже успели заметить между деревьями Игоря и Решетникова, наблюдающих издалека за работой добровольцев, когда музыка утихла. Мужчины обернулись, услышав шаги. Матюшин помахал приветственно, и тут из динамика вкрадчиво зазвучала новая мелодия. Профессор тотчас крикнул, чтобы переменили запись, но Сима уже услышала знакомые ноты.
– Реквием? – узнала и Лена.
– Елена Васильевна, – махнул сердито Решетников, – ну что вы, право слово. Мы же с вами учёные. Отчего все эти суеверия…
– Да я разве… – виновато попыталась оправдаться Лена. Сима прошла мимо неё, остановилась, вслушиваясь в далёкие звуки приближающегося поезда.
– Отзывайте людей, Александр Евгеньевич, начинаем через двенадцать минут, – не попросила – приказала она, и профессор тотчас крикнул добровольцам, давно закончившим закладку снарядов, чтобы возвращались в город. Они опасливо оглядывались.
– Если мшаника боитесь, забирайте магнитофон, – махнул председатель, и мужики под прикрытием спасительной музыки поспешно скрылись в лесу, по дороге ловко сматывая провода и лишь раз или два оглянувшись на магов.
Сима шла по жёлтой траве, потемневшей от влаги. Большие резиновые сапоги хлопали на ходу, и она сняла их, пошла по полю в чулках, чувствуя, как промокают подошвы. Земля дышала холодом подступающей осени. Бабье лето мелькнуло и скрылось, докрасна накалив яблоки в садах. Симе захотелось яблок, сварить варенье с яблочными дольками и рябиной, есть его, запивая чаем с мятой. Это ощущение определялось просто и честно – ей не хотелось умирать.
Впервые со смерти Вити Серафима почувствовала себя живой. Вложив всю силу этой жажды существовать в простенькое заклинание концентрации, она переплела пальцы, втягивая руки перед собой.
Жест. Слово. Символ. Аттрактор.
Буровато-жёлтый цвет пожухшей травы налился лимонно-зелёным, хвоя обступавших поляну сосен заблестела бутылочным стеклом. Фигуры магов на краю поляны превратились в синие силуэты: Игорь, как самый слабый, мерцал ультрамарином, васильковая Лена о чём-то разговаривала с почти антрацитовым Решетниковым, и Сима подумала, что профессор явно скромничал, говоря о своих двадцати по Риману.
Цвета сгустились, одновременно расплываясь пёстрым ковром, на котором широкими мазками и полосами виднелись поверхностные токи силы. Алый, испещрённый перекрученными лиловыми струйками, как мышца, оплетённая сосудами, тянулся след движения самой Серафимы. К нему уже слетелись белыми мухами мелкие лесные духи, закопошились, собирая крохи волшебства. Но тотчас бросились в стороны, когда вдали коротко вскрикнул поезд.
Сима сплела руки, заставляя токи магии обвиться вокруг пальцев. Зов вышел неожиданно сильным. Снизу, из глубины, оттуда, где чувствовалось гнилостное шевеление болота, поднималось навстречу зовущему магу нечто, всего пятнадцать лет назад бывшее Сашей. Неуклюжей, некрасивой, безнадёжно влюблённой в своего учителя боевой магии.
Теперь оно обрело силу, о которой девчонка с первой парты могла только мечтать. Обрело силу и потеряло всё – имя, тело, разум. Остался лишь едва уловимый в толще магических токов пульс последнего стремления.
– Вернись, – прошептала Сима, сосредотачиваясь на мерцающем пятнышке приближающейся сущности.
– Пора! – крикнул с края поляны профессор. Хотя сущность шла на призывающего мага, не делая ни малейшей попытки изменить траекторию, Решетников всё же огородил себя и остальных крепким охранным заклятьем, которое держал в одиночку, позволяя коллегам сэкономить силы на случай, если Серафима не справится.
«Пора», – повторила про себя староста. Поезд – шумный грохочущий товарняк – вышел на прямую, параллельно с болотом. Напротив Сашиной могилы его ждал неприятный поворот, перед которым стоило сбросить скорость, но на прямом отрезке пути состав шёл звонко и легко. Эхо разносило по лесу ровный пульс колёс.
Сима попыталась собрать воедино всё, что могло привлечь Сашу. Она подумала о том дне, когда сошёл с рельсов пассажирский, – и тотчас всплыл в памяти эшелон, который они пытались спасти под Смоленском. Клочья тел, огонь, снег.
Жалость, горечь, чувство вины захлестнули, царапнули за сердце, и по этому свежему следу страдания сущность кинулась к новой жертве.
Серафима почувствовала удар – не физически, на уровне глубинных нитей силы, пронизывающих всё существо мага. Мгновение она не могла дышать, лишившись подпитки от внутренних источников, заклятье зова начало таять. Сима и не пыталась его восстановить – да и была ли на поляне в нескольких кругах магических мин прежняя староста героической седьмой?
Ей показалось, что удар вышиб все мысли и чувства, кроме невыносимой тоски по любимому и желания отыскать его. Перед глазами возникло лицо с пятном от старого ожога – такое родное, такое знакомое. Лицо заслонило всё. Заглушил звуки гул поезда, словно накрывший Серафиму гулким стеклянным колпаком.
Руки сами собой двинулись, складываясь в знаки, о которых Сима так мечтала забыть навсегда. Формула Решетникова сама слетела с губ – уже неясно, которой из «серафимов». Саша властно вторгалась в обретённое тело. Наконец-то оно было подходящим, телом мага, которое способно не только выдержать атаку магического существа, но и приютить его, дав воплощение, подарив жизнь.
Крылья взметнулись за спиной. Плечи раздвинулись, с хрустом и нестерпимой болью менялись мышцы, кости, трещали рёбра.
– Вернитесь… Вернитесь… – гудел как колокол далёкий голос. Он уже не звал – он тащил за собой, словно на крепкой верёвке.
Видимо, профессор решил, что она не справилась – вокруг начали рваться магические снаряды первого контура – они должны были питать щит, который не позволит демону взлететь. До Серафимы этот грохот доносился будто издалека, как через воду. Всё вокруг превратилось в умноженное и тысячекратно повторенное эхо: «Вернитесь!»
– Витя, – выдохнула Серафима, не зная, удалось ли ей произнести хоть звук, или любимое имя прозвучало только в голове, так и не обретя дыхания. – Ты умер…
Не стоило ждать, что подействует, как по волшебству. Волшебства в их жизни хватало с избытком. Но Сашка, так властно хозяйничавшая в обретённом теле, на мгновение выпустила вожжи чужого сознания, и Серафима тотчас воспользовалась этой секундой. Она представила Виктора, представила таким, как его привезли с последнего выезда. Бледный лоб покрыт испариной, на губах – тёмно-рубиновая пена. Его пальцы судорожно сплетались, вновь и вновь пытаясь сложиться в охранное заклятье, но так и не сумели. Температура росла всю ночь, после тридцати девяти и шести он начал бредить. Говорил о Карманове, просил прощения. Сима вспоминала синие тени, залёгшие под веками и скулами. Его уже никто не пытался спасти, потому что все знали – есть магические повреждения, при которых медицина бессильна.