— Что ты делаешь, малыш? — спросила Эми.
Она взяла кирпич, поднесла его поближе к глазам, внимательно осмотрела.
— Решил немного прибраться, — ответил Бобби. — Просто чтобы найти себе какое-нибудь занятие.
Эми оторвала взгляд от кирпича и принялась изучать мужа столь же внимательно.
— По-прежнему ничего, да?
Независимо от того, что она имела в виду, Бобби понял сказанное двояко: «по-прежнему ничего» как подтверждение отсутствия работы, и «по-прежнему ничего» как констатацию того факта, что он не работает, не вносит свой вклад, он бесполезен. Эми положила руку ему на колено, погладила большим пальцем, и Бобби почувствовал, как кожа согрелась от ее прикосновения.
— Может, нам нужна бо́льшая вывеска перед входом? Может, мы сможем сделать транспарант, что-то более профессиональное?
Бобби нравилась надежда, звучащая в устах Эми, он готов был принять любое маленькое доказательство того, что она все еще верит в него. Это было единственным способом почувствовать веру в себя.
Они услышали шум дизельного двигателя, увидели, как Элмер возится с цепью ворот фабрики, а Марсия машет рукой с пассажирского сиденья.
— Мои родители сказали тебе, что собираются к нам заехать?
Бобби встал, и мелкий гравий захрустел под его ногами, сыпучий, не дающий твердой опоры. Он схватил руки Эми, удержался сам и помог подняться на ноги ей.
— Я всегда рад их видеть.
Эми отряхнула грязь сначала со своих брюк, потом с его. Марсия — ее распущенные и немного растрепанные на ветру волосы все еще были медово-каштановыми — протянула Эми пакет, завернутый в фольгу, и вручила Бобби четыре квартовые банки.
— Краутбургеры[43] и яблочное пюре, — пояснила она, и Бобби представил кухонный стол своей матери таким, каким тот всегда бывал осенью, то есть усеянным капустными кочерыжками, разбросанными посреди рассыпанной муки. В духовке благоухал яблочный пирог, и воздух кухни казался тяжелым от запахов коричного сахара и ароматов капусты. — Я заеду еще раз на следующей неделе.
— Город прислал уведомление о сорняках, — проворчал Элмер. — Это наводит меня на мысль, что они собираются довести до конца то, чем давно угрожают, а именно — объявить это место заброшенным.
На Элмере были джинсы, заляпанные машинным маслом и грязью, подтяжки поверх футболки, забавная кепка сварщика. Марсия каждый год на Рождество шила Элмеру причудливую шапочку с вышивкой, и Элмер носил ее каждый день вне зависимости от того, занимался он сваркой или нет. Загорелая старческая кожа Элмера съеживалась, сжималась, стягивалась на нем, заставляя отца Эми с каждым годом занимать все меньше места. Бобби чувствовал, что с ним происходит то же самое, хотя ему было всего тридцать шесть лет и никаких видимых проявлений данного явления не наблюдалось. Рецессия сковывала его как тиски, и кожа натянулась на костях слишком туго.
— Заброшенное место, какая ерунда, — отозвалась Эми. — Мне оно всегда нравилось. Даже раньше.
Бобби окинул взглядом окружающую территорию — груды кирпича возле осыпавшихся стен, облупившаяся краска и потрескавшаяся деревянная обшивка, стелющиеся якорцы[44] и пурпурный дербенник[45], проросший из трещин в бетонных пандусах. Место видело лучшие дни, дни, в которые его было бы легче полюбить.
— В нем чувствуется дух, — отметил Элмер и увлек Марсию в вальс прямо на мелком гравии. — Это место наш пенсионный фонд, дорогая. Это все, что у нас есть.
Элмер был известным чудаком, славящимся импровизированными джигами и эпизодическими вспышками пения.
— И ты не можешь пустить это имущество по ветру, старина, — заметила Марсия, но рассмеялась, позволив ему закружить ее по гравию.
Бобби завидовал легкости сердца Элмера, завидовал тому, как все, Марсия, Эми, принимали его причуды и странные привычки. «Элмер может объявить, что съест горящий костер вместо ужина, — подумал Бобби, — и Эми с Марсией будут в восторге от его новаторского стиля мышления». Бобби ощущал, что потерял способность радоваться, что он больше не может чувствовать счастье.
— Если я это разогрею, не могли бы вы остаться на ужин? — спросила Эми.
Марсия и Элмер знавали свои трудные времена, рецессия ударила по ним, как и по другим. Тем не менее Марсия наполняла свой и их холодильники аппетитными булочками, фаршированными говядиной, капустой, черным и банановым перцем[46]. Их полки были заставлены банками — начинка для яблочного пирога, маринованная свекла, зеленая фасоль и кукуруза. Эми, которая верила в хорошую компанию, в то, что проведенное вместе время является мощным выражением любви, настаивала на регулярных семейных трапезах.
— Позволь мне помочь, — проговорила Марсия, забрала у Бобби яблочное пюре, и Бобби остался стоять, наблюдая, как женщины идут рядом, ласково улыбаясь. Он завидовал их легкой привязанности, жалел, что не понимает волшебства этих женщин, Элмера и, если уж на то пошло, света, который они излучали. Его снова обеспокоили углубляющиеся морщины на лице жены. Он задавался вопросом, где заканчивается, казалось бы, безгранично хорошее настроение Эми. Или Марсии. Ему хотелось узнать, где предел, понять, где черта, за которой нельзя желать чересчур многого, и узнать, во имя Творца, как Элмеру удавалось все эти годы оставаться на правильной стороне. Он почти отчаялся выучить этот урок, пока не стало слишком поздно.
— Ты немного обследовал эти здания? — вернул его к действительности голос Элмера.
— Да, некоторые. Там есть на что посмотреть.
Элмер кивнул:
— Даже я не знаю, сколько здесь есть всякой всячины, но мне хочется тебе кое-что показать.
Позади одного из зданий завода была небольшая пристройка из шлакоблоков с двумя открываемыми вручную гаражными дверями, запертыми на висячий замок, стекла на небольших окнах треснули или разбились совсем. Бобби сюда еще не заходил, он по большей части был занят уборкой мусора в главном здании фабрики. Элмер отпер двери и протянул Бобби ключи. Там, куда проникал скудный солнечный свет, клубилась пыль, а под ящиками с ржавыми деталями двигателя и старыми канистрами из-под масла безошибочно угадывались очертания «Форда Фэлкона» светло-голубого цвета с белой полосой по бокам, спереди и сзади.
— В свое время эта машина была чем-то особенным, — сказал Элмер. Он снова переминался с ноги на ногу, стоя почти на цыпочках и радостно пошаркивая. — Я подумал, что мы с женой могли бы стать твоими первыми клиентами.
Бобби почувствовал, как его глаза загорелись. Подобное родительское милосердие потрясло его. В нем чувствовалось нечто опасное, хотя Бобби даже не мог сказать себе почему. Он провел рукой по «Фэлкону».
Элмер перестал шаркать ногами и нахмурился:
— Если, конечно, у тебя нет других планов.
Бобби знал, что Элмеру известно: у него их нет. Бобби хотел получить работу не от Элмера и не через него, но отказаться не мог, а потому попытался справиться с комком в горле.
— Конечно, папа. Отличная машина.
— Ты оценишь ее ремонт, хорошо? Мы платим.
Бобби прижал обе руки ко лбу, как будто пытаясь потуже натянуть на него кожу.
— Нет, папа, это уже слишком. Просто позволь сделать эту работу.
Стая гусей, выстроившаяся клином, пролетала над головами, направляясь на восток, не на юг, и их настойчивый гогот казался ужасным шумом.
— Вы думаете, гуси просто временно сбились с пути? — спросил Бобби.
— Что?
— Вы думаете, они всегда летят на восток, как сегодня? Или собираются по какой-то причине остановиться в Джонстауне, а затем уже устремиться дальше на юг? Или что-то нарушило их инстинкт, и они совершенно забыли, что должны направляться на юг?
Бобби задумался об инстинкте. Объяснялся тот магией или наукой? Как гуси узнают, что пришло время двигаться дальше, как они понимают, в каком направлении лететь?
— Гуси ни хрена не забывают, — произнес Элмер. — Они либо летят на юг, либо нет.
Бобби кивнул:
— Папа, я это ценю, правда. Я просто беспокоюсь, что никогда больше не смогу самостоятельно подтирать свою задницу, понимаешь?
Элмер положил руку ему на плечо:
— Смешно. У тебя просто трудный период, сынок. Но беды приходят и уходят… — Бобби ничего не ответил, поэтому Элмер еще несколько раз похлопал его по плечу. — Пойдем лучше поужинаем.
Они направились к офису, который Эми превратила в их дом. Горы, на фоне которых разгорался закат, приобрели даже еще более глубокий оттенок синего, чем само небо.
От беспокойства у Бобби началась бессонница. По ночам он подпевал Фредди Фендеру[47] и «Тексас торнадос», иногда слушал радиостанцию «Коуст-ту-коуст AM»[48], вещающую о наблюдениях инопланетян, рассказывающую правдивые истории о привидениях, излагающую теорию «количественного смягчения»[49] и повествующую о печатании денег, короче, обо всем том, что можно услышать и по «Эн-пи-ар»[50] в течение дня. Бобби не мог навести во всем этом порядок, но ему нравилось представлять себя полномочным представителем ФРС[51] — брать из воздуха недостающие платежи по ипотечным кредитам, складывать стопки счетов на столе какого-нибудь банкира. Вместо этого он работал над «Фэлконом»: латал шины, заменял топливопровод. Он достиг в этой работе своего рода состояния дзен, подавления собственного сознания. Он был хорош в диагностике, в ремонте, и его навыки точно соответствовали тем, которые обесценила рецессия.
Некоторые детали Бобби отыскал в кучах мусора, другие хорошенько очистил — вместо того, чтобы их выбросить, как он поступал обычно. Он думал о различных вещах, которые могло означать слово «рецессия», — о гладких пляжах во время отлива, об отключенных от сетей домах с солнечными батареями и компостными туалетами, о сердцах, похожих на корабли, съеживающихся на горизонте, неизбежно удаляющихся друг от друга. Иногда он откладывал инструменты на минуту или две, почувствовав, как его охватывает изнеможение и все, что он поднимает, становится тяжелее, чем на самом деле.