В городке Эль-Пасо в Западном Техасе», когда они направлялись на запад к подножию холмов. Все четыре окна были открыты, и сквозь них виднелось самое синее из всех синих небес, а кучевые облака обещали яркий солнечный октябрьский день.
Сестра Агнес-Мэри весной 2012 года
В вестибюле католической церкви Святого Павла, отделенном от главного помещения, внутри кроваво-красных стеклянных фонариков мерцают крошечные огоньки свечей. Они стоят на полках. Полок множество. Запах спичек, свечного воска и едва заметный аромат воскресного ладана делают воздух насыщенным, ощутимо святым. Сестре Агнес-Мэри семьдесят четыре года, вот уже более пятидесяти лет она встает рано утром, чтобы помолиться в этом святом месте. Она молится, пользуясь старыми четками своей матери, перебирая бусины — магнезит, аметист, — по которым скользит пальцами. В течение многих лет ее утренние молитвы были полны благодарности за рутину жизни, эти молитвы счастливые, полные уверенности и света, свежего воздуха в затхлом святилище. Эти молитвы блуждали и распространялись, поднимались, словно притянутые магнитом к небесам, вырывались сквозь витражи.
Вчера, когда сестра узнала, что церковь дала согласие на установку новой буровой вышки сразу за детской площадкой католической начальной школы Святого Павла, она пошла напрямую к новому священнику, отцу Морелю, чтобы выразить свой протест. Отец Морель, мрачный наставник сестер, недавно прибыл из Аргентины. Ему было двадцать восемь лет, но его молодость не привела, как она надеялась, к прогрессивным мыслям.
— Это слишком близко к детям, отец, — сказала она. — Они не смогут…
Отец Морель положил руку ей на плечо. У сестры появилось чувство, будто он приложил ладонь к ее рту.
— Тебе не о чем беспокоиться, сестра, — произнес он, улыбаясь той же улыбкой, которую сестра дарила воспитанникам детского сада, когда наставляла их, демонстрируя замаскированную под доброту снисходительность. — А если ты станешь упорствовать в своем беспокойстве, адресуй его Богу.
Сестра почувствовала, что он смотрит сквозь нее, как будто она уже ушла, чтобы присоединиться к святым. Сестре захотелось щелкнуть пальцами у него перед носом, выколоть ему один глаз, чтобы убедить собеседника в ее реальном присутствии в мире живых с помощью какого-нибудь сумасбродного насилия в стиле Лорела и Харди[52]. Но вместо этого она уставилась на витражи за его спиной. Один из них изображал Деву Марию, стоящую на коленях у основания креста в смиренной, скорбной молитве. На другом та была изображена безмятежной, баюкающей спеленутого младенца. Сестра Агнес-Мэри, перебирая четки-розарий, ушла мыслями в размышления о Славных Таинствах[53] Розария. Особенно глубоко она переживала коронацию Девы Марии. Сестра Агнес-Мэри любила представлять себе Марию из Апокалипсиса — живот беременной округлен, как луна под ее ногами, двенадцать звезд сияют в волосах, бросая вызов демону-дракону, который намеревается пожрать ее новорожденного младенца. Сестра Агнес-Мэри никогда не видела Марии из Апокалипсиса на витражах. Сестра Агнес-Мэри лучше отца Мореля знает о возможном вреде проекта бурения. Давно, когда сестра Агнес-Мэри была начинающей послушницей, церковь направила ее получать докторскую степень в области экологии, а затем попросила провести жизнь в качестве воспитательницы детского сада, завязывая шнурки и застегивая молнии на куртках, что новоиспеченная доктор наук выполняла не жалуясь, и эту работу она по-настоящему полюбила. Теперь ее ноющие суставы горят, несмотря на подушку, которую она кладет на деревянную подставку для коленей. Она принадлежит своему ордену, церкви, Богу и, однажды найдя утешение в этом чувстве принадлежности, всегда была им послушна. Теперь же сестра Агнес-Мэри борется с тем, чего требует ее вера, не зная, как вести себя, подозревая, что законы Бога и законы церкви не совсем совпадают.
Мано, кровная сестра Агнес-Мэри, младше ее на восемь лет, подходит и опускается на колени справа от нее. Волосы Мано взъерошены ветром и пахнут елями. Рут, другая кровная сестра, на год старше самой Агнес-Мэри, стоит на коленях слева от нее. От Рут пахнет подгоревшим тостом. Сестры часто встречаются с Агнес-Мэри на утренней молитве, и та рада их компании. При церкви Святого Павла больше не осталось монахинь — некоторые умерли, другие переехали в дом престарелых, одна сидит в тюрьме за то, что кровью написала стихи из Библии на ядерных боеголовках после взлома охраняемого объекта. Сестра Агнес-Мэри всегда рассматривала этот поступок как тщеславие, действие, направленное на то, чтобы привлечь внимание, а не на то, чтобы сделать добро, но теперь она чувствует себя скорее смущенной, чем уверенной в этом. Она не знает, достаточно ли целой жизни молитв за разрушенный мир, молитв, которые она так горячо произносила. В последнее время молиться стало тяжело из-за сомнений.
— Отец Морель, — говорит Рут, — собирается позволить Джону Марчу установить буровую установку на пустыре за школой.
Рут любит сообщать новости первой, и сестра Агнес-Мэри ей в этом потакает.
— Прямо за детской площадкой? — спрашивает Мано. — Так близко к детям?
— Ах, эти нелепые люди, — качает головой сестра Агнес-Мэри, — и их глупые идеи.
— Фрекинг, — произносит Рут.
В ее устах это слово похоже на плевок. Рут, которая уже давно с подозрением относится к возросшему в городе загрязнению воздуха из-за фрекинга, рассказывает сестре Агнес-Мэри и Мано истории, которые она слышала, о выкидышах, мертворожденных и недоношенных, умещающихся в ладони детях. Рут, вышедшая на пенсию медсестра по родоразрешению, помогла появиться на свет половине жителей Грили, что в штате Колорадо. Сестра Агнес-Мэри работала в католическом детском саду. Она любила своих подопечных, как и детей своих сестер, она любит вообще всех детей. Мано писала пейзажи и портреты на заказ, создавала инсталляции из найденных предметов. Теперь, выйдя на пенсию, сестры пьют кофе, играют в джин-рамми[54] и работают волонтерами несколько часов в неделю.
— Мы должны позвонить нашим сенаторам, — предлагает Мано. Мано у них активистка. Член «Сьерра-клуба»[55]. Заядлая читательница Рейчел Карсон[56] и Эдварда Эбби. — Написать транспаранты. Устроить пикеты на улицах.
Рут тычет сестру-монахиню в ребра, затем указывает на потолок.
— А что скажет твой жених?
Рут, конечно, имеет в виду Бога. Ей нравится дразнить сестру. Оно веселое, это поддразнивание. Язык любви Рут.
Сестра Агнес-Мэри пожимает плечами.
— Он немногословен, — отвечает она.
Мано и Рут хихикают.
— Молчаливое общение, — подводит итог Мано. — Похоже на все три моих брака.
— Может, он думает, что после стольких лет не должен говорить, что делать, — предполагает Рут. — Может, он думает, что ты должна знать сама.
— Ну а я не знаю. И это сводит с ума.
Сестра Агнес-Мэри освобождает пальцы от четок и свободно обматывает их вокруг запястья. Ее сестры веселятся. Она пытается расслабиться.
Мано кивает:
— Именно такое безумие стало причиной двух из трех моих разводов.
— Она не может развестись с Богом, — возражает Рут.
Сестры смотрят прямо на нее. Их платья шуршат. Они переминаются с одного колена на другое, отчего старые скамеечки для коленопреклонения прогибаются и потрескивают.
— Вы двое, — откликается сестра Агнес-Мэри, — прекратите цепляться.
Эти слова заставляют всех троих рассмеяться: они хорошо помнят, что данное выражение было излюбленным способом умершей матери призвать своих проказниц к порядку.
Сестра Агнес-Мэри снова опускается на колени и начинает перебирать четки. Своим мысленным взором она рисует картину из Апокалипсиса — Мать Мария расправляет орлиные крылья, чтобы спастись от зверя, оседлав воздушные потоки над пустыней. Мария стойкая, ее несут вперед одинокая сила и вера. Мария вознаграждена.
Сестра Агнес-Мэри обматывает уши шарфом, закутывается в черное шерстяное пальто, которое свисает до колен. Сейчас два часа ночи. Она видит свое дыхание в почти морозном воздухе, который успокаивает артритную боль в суставах, превращая ее огонь в тлеющие угольки. Над крышами одноэтажных пригородных домов сестра Агнес-Мэри видит горящие факелы новых газовых скважин. Если она повернется там, где стоит, то увидит пять горящих факелов, но она знает, что только в округе их сотни, а может быть, тысячи. Они ничем не пахнут, если не стоять прямо под ними. Вблизи сестра чувствует запах машинного масла, потрохов животных, влажной глины — недр земли и химических веществ, которые связывают их после ожога. Над самим горящим пламенем испарения и жар искривляют пейзаж, и окружающий мир, искаженный до неузнаваемости, превращается в текучие волны. За пределами этого пространства химические вещества поглощаются атмосферой, становятся невидимыми, и это позволяет легко забыть, что они все еще там.
В ее тяжелой холщовой сумке лежат два галлона отбеливателя, и боль в плечах и шее начинает распространяться на предплечья, пальцы и кисти рук, а затем болью начинают лучиться даже сердце и живот. Сегодня вечером сестра Агнес-Мэри выполнит план, который разрабатывала в течение нескольких дней. Она надеется, что он снова приблизит ее к Богу, хотя и тревожится, что тот может оттолкнуть его еще дальше. Сестра отмечает отсутствие прямого ответа на свои молитвы, размышляет об очевидном отсутствии поучительного чуда. Она благодарна за Интернет, за богатство информации, доступной даже стареющей монахине, за то, что возраст может защитить ее и не дать в обиду, за то, что это может оказаться опасным подарком. Прожекторы освещают детскую площадку — качели, спиральную горку, столбы с баскетбольными кольцами, обернутые вспененным материалом, чтобы уберечь детей от вреда, если они нечаянно с ним столкнутся.