— Мамочка! Рыба! — закричал Тайлер, указывая куда-то вверх. Лия подняла глаза и увидела скопу, которая боролась со свежей добычей, набирая высоту, пока наконец не добралась до гнезда. Это была идея Лии — повесить фанерную доску на высокие ветви мертвого тополя, чтобы заманить скоп в Риверсайд. В конце весны она уже увидела белогрудого самца, совершающего грациозные затяжные прыжки, после которых тот взмывал с речной рыбой в когтях и летел к гнезду, построенному из палок и веток в предназначенном для того месте, а потом внимание Лии привлек его похожий на кипение чайника клекот. Им он зазывал самку, которая в конце концов выбрала его. Теперь они с Тайлером наблюдали за птенцами в гнезде.
Лия имела степень в области управления природными ресурсами и проводила свои дни, обдумывая способы улучшения качества жизни людей — жонглируя конкурирующими требованиями добычи ресурсов и отдыха, рассматривая справедливое распределение, обеспечивая доступ к природе, чтобы больше людей полюбили ее так же, как она, усерднее работали, чтобы защитить ее, предпринимали громкие страстные действия, чтобы спасти умирающий мир. Она выросла, ловя рыбу в этих прудах, когда те еще были заброшенной каменоломней. В старших классах она под этими старыми тополями училась запивать водку пивом и целоваться с мальчиками. Она залезала в спальный мешок и ночевала на берегу пруда, мечтая о будущем, таком же ярком, таком же великолепном, как созвездия ночного неба. Она хотела дать своему мальчику все лучшее, что сама получила от этого места, хотела, чтобы он знал, что у него есть корни в этой земле, хотела, чтобы он чувствовал, как эти корни могут питать и поддерживать его. По правде говоря, Лия сама нуждалась в постоянных напоминаниях о том, чего стоят эти корни. Корни связывали, глубоко вонзались, порождали нерешительность после затяжного периода прошлых катастроф, служили легкой мишенью для катастроф будущих.
— Я голоден, мамочка.
Тайлер потерял интерес к скопе и занимал себя тем, что выдергивал пучки бизоновой травы.
— Хочешь, я принесу тебе рыбку? — спросила она, наклонившись к нему с улыбкой и согнув пальцы, как когти.
Тайлер скопировал ее движение, но, схватив обе ее щеки своими когтистыми пальцами, сжал их чересчур сильно. Он всегда заходил в игре слишком далеко. Лия задавалась вопросом, как ей научить его не переходить границы, которые люди установили для себя, линии, которые он всегда пересекал, не нанося ущерба своему чувству самоощущения и уверенности в себе. Она подумала, каким маленьким должно быть его сердце. Каким хрупким.
— Не рыбку, нет. Лакомство!
— Ладно, дружок. Пусть будет лакомство.
Тайлер помог ей пристегнуть ремни на своем детском кресле и вернулся к спокойной игре с игрушечными автомобильчиками. Она повернула ключ в замке зажигания и в последний раз оглядела облагороженную ею местность. Потребовались время и терпение, чтобы откалибровать баланс нарушенной экосистемы, определить, какие инвестиции приведут к оптимальному результату. Она потратила годы, работая над проектом «Риверсайд», который, по общему мнению, был успешным, но ей еще предстояло найти способ применить эти принципы к остаткам своей неудачной семейной жизни. Прошло несколько месяцев с тех пор, как она в последний раз была в кафе, с тех пор, как она была где-нибудь, кроме детского сада Тайлера, работы и маленькой игровой площадки во дворе их жилого комплекса. Теперь люди смотрели на нее по-другому — подозрительно, осуждающе, иногда с жалостью. Покидая свою квартиру по той или иной причине, она каждый раз думала о камуфляже: «Я могла бы надеть маску. Натянуть на голову простыню. Найти убедительные фальшивые усы», — но анонимности, которой она жаждала больше всего на свете, ожидать было невозможно. Все в этом городе знали, кто она и чем занимается. Каждый был своего рода свидетелем. И все же ей хотелось сладкого ванильного сиропа, приятной густоты взбитых сливок на языке. Она хотела, чтобы крошечные вазы гвоздик ярко выделялись на фоне серого, затуманенного света, а какое-нибудь произведение местного искусства на стене было похоже на радужную магию. Как и Тайлер, она хотела угощения, небольшого удовольствия, маленького шага назад к нормальной жизни.
Кофейня была такой же, какой она ее помнила, — уютной, наполовину полной, запахи кофе и выпечки, маслянистые и сильные, держались слоями. Бариста, постоянно меняющиеся местные девушки-тинейджеры с большими городскими амбициями и едким остроумием, флиртовали с посетителями, надеясь на чаевые. Лия почувствовала, что ее сердцебиение замедлилось, дыхание нормализовалось. Видишь? Бояться нечего. Тайлер, ошеломленный открывшимся перед ним выбором, прижался лицом к стеклу витрины с выпечкой. Его глаза блестели.
— Маффин с черникой, — сказал он, и на его лице отразилась такая радость, когда он держал угощение в своих руках, что Лия чуть не рассмеялась вслух.
Она заказала латте и испытывала чувство выполненного долга, пока не увидела Бобби Джексона и его отца, Элмера, уставившихся на нее из-за углового столика. Ей тут же почудились долгие дни дождей, дождей, почти невозможных для Колорадо, дождей, похожих на три сезона муссонов подряд, промочивших кафе насквозь. Я могла бы схватить Тайлера и убежать. Я могла бы просто уйти и никогда больше не возвращаться. Но Бобби шел к ней с непроницаемым лицом, и ее тело, оцепенев, не реагировало на отчаянные сигналы мозга, побуждающие к бегству.
— Давно тебя не видел, Лия, — услышала она, и ей стало неприятно, что Бобби спокоен, как будто их отношения не омрачало что-то тяжелое.
— Похоже, ты сегодня утром не видела первую полосу, — произнес Элмер, протягивая ей экземпляр местной газеты. — Вряд ли ты появилась бы сегодня в городе, если бы знала, что там написано.
— Папа, — одернул отца Бобби, но не посмотрел в глаза ни Лии, ни Элмеру.
— Можно мне пончик?
Лицо Тайлера было липким, рубашка покрыта крошками.
Лия усадила его на ближайший стул:
— Ешь свой маффин, дружок.
Она посмотрела на газету и потерла глаза. Это было знакомое чувство, к которому она возвращалась снова и снова, даже когда была одна, наполовину стыд, наполовину гнев, боль в животе. Статья была посвящена разоблачению дела, которое год назад отправило в тюрьму ее теперь уже бывшего мужа, Энди, служившего в полиции. Энди почему-то решил, что Бобби, их старый школьный друг, друг всех в городе, производит метамфетамин на заброшенном сахарном заводе, который Элмер купил по дешевке на аукционе после банкротства. Через несколько месяцев наблюдения Энди наконец вызвал команду спецназа, которая не нашла ничего, кроме нескольких старых банок с подозрительным порошком и комнаты, полной заячьих шкурок, изъеденных блохами.
— Это сахар, — заявил Элмер. — Там полно сахара.
Но Энди сказал, что экспресс-тест, который он сделал на месте, показал метамфетамин, надел на Бобби наручники, оставив все окна в старом офисе завода, в котором жил Бобби, разбитыми, а двери — сорванными с петель. Бобби провел неделю в тюрьме, пока образец, который послали в лабораторию, не дал положительный результат на крылья насекомых, пылевых клещей и да, сахар, но ни единого следа метамфетамина обнаружено не было. Бобби отпустили, но он был потрясен и сильно нервничал. Младший офицер сообщил о нарушении закона на месте происшествия, и было установлено, что Энди сфальсифицировал экспресс-тест. Расследование обнаружило подложные, недостающие и незаконно полученные улики в других делах, в которых участвовал Энди, и он уже шесть месяцев сидел в тюрьме. Элмер арендовал кран, купил уйму краски и огромными буквами написал на крыше старого завода следующее послание: «Это был сахар, дурак!»
Бобби и Лия дружили еще с начальной школы, а ее родители дружили с его родителями. Даже сейчас он не заблокировал ее на «Фейсбуке», что она считала каким-то чудом. В детстве она ела торт на вечеринках по случаю дня рождения Бобби, била его и Элмера, играя в «подковы»[91] на выпускном вечере в старшей школе. Когда Лия только начинала работать в их городе, Элмера, казалось, совсем не беспокоил тот факт, что она была леди с собственным мнением и способностью принимать решения, и другие мужчины, которые могли бы ей сопротивляться, последовали его примеру. Собственные родители Лии переехали во Флориду — пили днем на пляже, загорали, пока кожа не стала похожей на ту, из которой делают сумки, — так что Элмер и Марсия, его жена, стали для нее кем-то вроде вторых родителей. Когда родился Тайлер, они пришли навестить его с поздравительной открыткой и детской вязаной шапочкой ручной работы.
После всего этого Лия подала на развод, получила полную опеку над сыном и быстро скрылась. Она не видела Бобби или Марсию, только Элмера на работе, где он стал гораздо менее сговорчивым, если не откровенно холодным. Невозможно было определить, насколько сильно они винили ее в случившемся. Лия, в отсутствие другой информации, предположила, что Энди все испортил, и Элмер, и Марсия, и Бобби тоже, вероятно, никогда ее не простят.
Тайлер бросил пустую бумажку от маффина на пол кафе и начал кричать.
— Я хочу пончик! — вопил он. — ПОНЧИК!
Потом он заполз под стол, все еще воя глубоким гармоническим полутоном под аккомпанемент дождевых капель, которые, бросаемые ветром, тяжело стучали в окна и в стеклянную дверь. Одна из барист широко раскрыла глаза и слегка покачала головой, а другая скрыла ухмылку. Элмер толкнул Бобби локтем. Бобби отвернулся, чтобы Лия не могла понять, какую реакцию он скрывает.
В правой стороне головы Лии нарастала боль. «Если я куплю ему пончик, чтобы он заткнулся, — подумала она, — они скажут, что я его испортила». Тайлер прибавил громкость.
— Я ненавижу тебя, — заявил он, сопли и слезы блестели на его щеках, как глазурь. — Я хочу папу. Я хочу пончик.
Лия старалась выглядеть компетентной, нет, готовой урегулировать ситуацию. Ей нужно было казаться способной сделать это. Почему он так себя ведет? «