Майор Азаров служил в полку с первого дня войны, обладал безупречной техникой пилотирования; его ведомый, тоже опытный воздушный охотник, летал с ним с 1942 года. Вот какой особенностью отличалась эта боевая пара: у Азарова острота зрения была потеряна, зато у Громова зрение отличное, и ведомый стал «глазами ведущего». Поступали они так. Впереди летел ведомый, а сзади ведущий — Азаров. Заметив противника, Громов сообщал ведущему: «Азарыч! Я — Громов! Вижу противника». — «Подводи», — передавал Азаров. Ведомый «подводил» его к противнику, и Азаров, заметив немецкий самолет, подавал команду: «Вижу! Атакую!» После этого Громов оттягивался назад и прикрывал хвост самолета ведущего. Азаров атаковал противника и, как правило, сбивал с короткой дистанции. Недаром он любил говорить: «Мой девиз — кинжал врагу прямо в сердце» и еще: «Не тот летчик — истребитель, который на истребителе летает, а кто врага сбивает». В 1943 году Евгения Азарова из-за плохого зрения чуть не списали с летной работы. Его убеждали, что служить в авиации ему нельзя. На все доводы он отвечал так: «Оставьте меня на фронте до победы. Не подведу, пользу принесу. Даю слово коммуниста». Громов тоже просил оставить командира, обещал зорко смотреть за двоих. И Азарова оставили в части. Свое слово летчики-коммунисты сдержали. На личном счету каждого росло количество сбитых самолетов.
Поближе познакомившись с командиром, я увидел, что он, говоря штабным языком, умело организует личный состав на выполнение поставленной задачи. На фронте он с самого начала войны, у него большой боевой опыт. Этот испытанный летчик обладает отличной техникой пилотирования, скромен, трудолюбив, бесстрашен.
Он очень дорожит честью полка и этого же требует от всех своих подчиненных. В полку его любили и уважали. Мужественный боевой командир души не чаял в своей семье и в часы отдыха любил рассказывать о сынишке. Как каждому советскому солдату, ему хотелось отдохнуть душой, представить себе уютную домашнюю обстановку, помечтать о встрече с близкими. Летает он с 1941 года. Его не сбивали ни разу.
Не один пример выдержки привели командир и замполит, рассказывая о боевой дружбе и взаимной выручке летчиков полка.
Однажды во время Белорусской операции Чупиков вместе с Титаренко — тогда капитаном — вылетели на боевое задание. Они направлялись к линии фронта, выискивая воздушного врага. Мешало заходящее солнце: яркие лучи слепили глаза. Но вот командир увидел: с запада, прикрываясь облаками, к нам в тыл направляются две «рамы» — «Фокке-Вульфы-189» — в сопровождении четырех «Мессершмиттов-109». Группа летит чуть ниже нашей пары.
При такой встрече советский летчик мог принять лишь одно решение: немедленно атаковать. И Чупиков подал ведомому команду:
— Атакую «раму»! Прикрой!
Стремительно сближаясь с врагом, он открыл огонь. Стрелок одной из «рам» открыл ответный. Путь Чупикову пытались преградить два истребителя, но ведомый вовремя пришел ему на помощь. «Мессершмитты» не выдержали быстрых, напористых атак советского летчика и отвалили в сторону. Но тут командира атаковала другая пара истребителей. Рискуя жизнью, Титаренко снова преградил путь врагу, отбил атаку. Но сам попал в трудное положение: противнику удалось перебить управление, нарушить радиосвязь. Самолет резко накренился на крыло. Дмитрий попытался выровнять машину, но она потеряла управляемость и начала падать. Оставался один выход — прыгать с парашютом. Внизу — уже освобожденная земля.
А командир в это время подбил «раму», заставил вражеских разведчиков повернуть назад и полетел им вдогонку.
Капитан падал с «затяжкой», считая секунды, чтобы как можно ближе к земле раскрыть парашют. Чем раньше рванешь кольцо, тем больше шансов для врага: парашют — хорошая мишень. Пора! Движение руки, и над головой капитана заколыхался белый шелковый купол.
Летчик медленно снижался. Сидя на лямках раскрытого парашюта, он с тревогой наблюдал за действиями командира. Тяжело, когда товарищ ведет неравный бой, а ты бессилен помочь.
Полковник догнал «раму». Ему мешали два истребителя, а два другие, те самые, которые подбили самолет Титаренко, развернулись и стали быстро приближаться к парашютисту. Все громче выли их моторы. Сейчас вражеские летчики откроют огонь.
И вдруг Титаренко увидел: вдогонку истребителям мчится самолет командира. Он навязывает гитлеровцам бой, отгоняет их от товарища.
«Мессершмитты» пытаются атаковать советского истребителя. Но Чупиков делает искусный маневр, сам мастерски атакует врага и связывает фашистов боем. Его стремительные атаки ошеломляют немцев.
Дмитрий не сводил глаз с самолета командира. Вдруг он почувствовал, что у него под ногами земля, и не удержался — упал. А когда поднялся, увидел, что бой переместился. Титаренко, любивший вспоминать об этом случае, рассказывал мне потом, что тут он крикнул, будто Чупиков мог его услышать:
— Бейте их, товарищ командир! Бейте гадов! Доверните левее! Внимание: вас атакует «мессер»-ведомый! Так, правильно, товарищ командир! Дали вы фашистам жару!
Полковник стрелял точно и метко. На одном из вражеских самолетов вспыхнуло пламя: снаряды попали в бензобаки, он несколько раз перевернулся и упал. Второй немец оставил поле боя.
И тотчас же самолет командира появился над тем местом, где приземлился Дмитрий, и сделал над ним круг. Титаренко замахал руками: мол, все в порядке — жив, невредим. Командир, убедившись, что боевой товарищ в безопасности, покачал крыльями и взял курс на аэродром.
Сразу наступила тишина. Дмитрий отстегнул лямки, сложил парашют и вдруг почувствовал такую усталость, что прилег на землю. Но заснуть он не мог: перед глазами вставали картины боя. Вскоре за ним приехали однополчане и отвезли на аэродром, где его с нетерпением ждал Чупиков.
Каждый из них считал, что обязан жизнью товарищу. Так оно и было. Их спасла взаимная выручка.
Разговоры по душам
Летчики часто вели дружеские споры о тактике воздушного боя, о боевой выучке. Как-то в ненастный день в начале сентября в деревянном домике у КП собралось несколько человек: обычно тут мы готовились к заданию и отдыхали.
В разговоре с товарищами я сказал, что боевой путь каждого из нас состоит из нескольких этапов.
— Какие же это этапы? — спросил Титаренко. — Расскажи-ка о своих.
— Охотно, — ответил я. — В сущности, первый у меня начался еще до фронта. Тактика воздушного боя тогда была для меня только теорией. Это был подготовительный этап. Я тщательно, терпеливо изучал опыт боевых летчиков, рисовал схемы боев, о которых читал в газетах, переписывал выдержки из статей, правила, учил курсантов и учился сам. Многое было мне непонятно, неясно, но некоторые правила помню с тех пор крепко.
Первые боевые вылеты до Курской битвы — это второй этап. Постепенно рос боевой опыт. Как и мои товарищи, молодые летчики, я еще горячился в воздухе, не умел контролировать свои действия, с напряжением распределял внимание. Кругозор был неширок. Отчетливо я представлял себе обстановку только на том узком участке фронта, где воевала эскадрилья. Усвоил два основных правила: храбро драться с врагом и, не отрываясь от группы, пристально следить за действиями командира.
Третий этап — бои на Курской дуге. Я поставил перед собой цель — отомстить за гибель товарищей. Многим я обязан капитану Семенову; у него отвага сочеталась с хладнокровием и расчетом. Этому он учил и нас, молодых. Никогда мне не забыть, как он отчитал меня после первого сбитого, его слов об осмотрительности, о том, что нельзя бросаться очертя голову, не разобравшись в обстановке. Я стал действовать расчетливее, осмотрительнее. Но это были первые шаги на боевом пути. Иногда я испытывал некоторую неуверенность в себе. Трудно было технику пилотирования сочетать с ведением огня. Противник, случалось, упреждал мои действия. Я уже сбил несколько самолетов, но мне все казалось, что я еще допускаю промахи, действую недостаточно быстро.
Четвертый этап — воздушные бои над Днепром. Здесь мне не только надо было драться. Я должен был показывать пример летчикам эскадрильи на земле и в воздухе, совершенствовать командирские навыки, умело водить группы, действовать смело, хладнокровно, инициативно. Появилось чувство ответственности не только за свои действия, но и за действие группы, за каждого, кто сейчас дерется под моим командованием. Появилось и обостренное чувство ответственности за прикрытие наземных войск, за выполнение боевого задания. Надо было тщательно договариваться с летчиками на земле, чтобы быстро и слаженно действовать в воздухе. Надо было учить молодых летчиков.
Пятый этап, пожалуй, начался у меня в тот день, когда я получил самолет имени Героя Советского Союза Конева. Выросло чувство ответственности перед теми, кто в тылу создавал боевые машины. К этому времени я научился группой, со своей эскадрильей, отражать группы противника, численно превосходящие нас, вступать в бой с любым количеством вражеских самолетов.
В те дни у нас, летчиков полка, оттачивались тактические приемы. Как и мои товарищи — комэски Евстигнеев и Амелин, — я научился навязывать противнику свою волю, начинал бой с тех направлений, которые считал наиболее выгодными для моей группы. Научился молниеносно атаковать врага, предугадывать его уловки, хотя воздушный бой — это действительно море разных комбинаций и неожиданных положений.
Так подготовился я к шестому этапу — воздушной охоте.
Чувство боевого братства с нашими наземными войсками выработалось у меня в те дни, когда мы прикрывали их на Курской дуге, на Днепре, Днестре, севернее Ясс. Оно не оставляет меня и на воздушной охоте.
Ведя поиск воздушного врага, я по-прежнему думаю о наших наземных войсках, вероятно так же, как и все наши охотники. Руководит мною та же мысль: не допустить воздушного противника и нанести врагу максимальные потери, может, даже ценою своей жизни.
— Ты прав, Иван, каждый из нас насчитает несколько этапов боевой выучки, — заметил Титаренко. — И я тоже всегда думаю о наших наземных войсках.