Линкольн скривил губы в улыбке. Крис поднялся.
– Увидимся, – произнес Крис. Он остановился у своей кабинки и положил на стол несколько долларов. – На той неделе мы в «Соколе» играем, будешь там – заходи поздороваться.
Линкольн смотрел, как Крис идет к выходу, и надеялся – искренне, по-настоящему, всем сердцем, – что тот идет домой, к ней.
Глава 65
В отделе информационных технологий работы было меньше, чем обычно. Международную ударную бригаду давно распустили. От них только и осталось, что стопка чистых дисков и прожженные сигаретами пятна на столе.
– Когда успели, черт побери? – вопрошал Грег.
Линкольн пожимал плечами. Грег велел Линкольну поменять все системные пароли обновить брандмауэры, он даже изготовил для всего департамента новые электронные пропуска.
– Эти ребята всегда меня доставали, – признался Грег. – Особенно тот, из школы «Миллард-Саут». Как говорится, он слишком много знал… о компьютерах.
Линкольну теперь казалось, что его смены тянутся не годами, а десятилетиями.
В понедельник вечером в папке WebFence ничего от Бет не было. Ни слова о свадьбе. Вообще ни слова. И во вторник – тоже… И в среду…
Линкольн искал встречи с ней в коридорах, задерживался на обеденных перерывах. Он видел ее подпись под статьями и поэтому знал, что она на работе. Через каждые несколько часов в свою смену он проверял папку WebFence.
В четверг – ничего. В пятницу – ничего. В понедельник – ничего.
В понедельник вечером Линкольн подходил к столу Бет в шесть часов и потом еще раз – в восемь. Он купил пирог с курицей и луком, чтобы поделиться с Дорис, и провел с ней два часа в комнате отдыха за разговором. И за ожиданием. Дорис обещала, что научит его играть в пинокль. Как она говорила, они с Полом любили в нее резаться.
– Мне всегда хотелось научиться, – ответил Линкольн.
Во вторник Бет и Дженнифер все молчали, а он просматривал дисциплинарный файл, чтобы проверить, не прислал ли предупреждение кто-нибудь из коллег по отделу. В голове промелькнуло: может, кто-нибудь из международной бригады набедокурил. Но никаких признаков этого не было. На столе Бет стояли пустые чашки из-под кофе, – значит, она не исчезла бесследно.
В среду в папке WebFence снова ничего не было, и вдруг Линкольну стало почему-то легко. Может, это было начало конца. Никаких болезненных, унизительных объяснений. Никакого самоконтроля и дисциплины. Может, ему не придется заставлять себя не читать ее переписку – она прекратится сама собой.
Глава 66
Может ли мозг отторгать информацию? Как инородное тело? Дорис старательно учила Линкольна играть в пинокль, а его мозг никак не усваивал правила. По счастью – а может, по несчастью, – ее это не обескураживало. Он подумывал, что удобнее есть за своим столом. И если бы он не терял надежды на встречу с Бет, то, скорее всего, так и поступил бы. Но по отношению к Дорис это было нехорошо, особенно теперь, когда мать стала посылать угощения специально для нее. Теперь Дорис на пару с ним угощалась ее пирогами.
– Некоторым трудно научиться играть, – заметила Дорис. – Я сдаю. – Она умело перетасовала карты. – Скажи-ка, а на эти выходные у тебя большие планы?
– Нет, – ответил Линкольн.
Можно в «Подземелья и драконов» поиграть. А можно в гольф с Чаком. Один из ночных редакторов пригласил его… отметить Новый год. «Мы всегда его позже празднуем, – пояснил Чак. – Эти умники из дневного издания за нас по праздникам не работают».
– Видишь ли, тот мой буфет старый я еще не вывезла, – сказала Дорис. – А я пообещала хозяину, что к тридцать первому все вывезу.
– Ах да, извините, – ответил Линкольн, – могу в субботу вечером, если вам удобно.
– В воскресенье можешь? А то в субботу у меня свидание.
Ну конечно. Почему бы и нет?
– Ладно, – согласился он. – В воскресенье.
Пока играли в гольф, Чак все уговаривал Линкольна пойти на их вечеринку.
– Я, вообще-то, не любитель, – отнекивался Линкольн.
– Да там ничего такого и не будет. Скучища всегда у редакторов.
– Уговариваешь…
– И Эмили тоже будет.
– Мне, кажется, говорили, что она с кем-то встречается.
– Нет уже. Почему Эмили тебе не нравится? Очаровашка.
– Да, милая, – не стал спорить Линкольн.
– Очаровательная, – с напором повторил Чак, – и все предлоги наизусть знает. А еще приносит тыквенный хлеб и электронный справочник крылатых фраз.
– Похоже, ты к Эмили неровно дышишь.
– Я – нет. Я стараюсь с женой помириться. А вот у тебя какая отговорка?
– А я… как бы сказать… восстанавливаюсь после неудачных отношений.
– Когда они закончились?
– Почти сразу же, как начались, – ответил Линкольн.
Чак зашелся от смеха так, что в январский воздух у него изо рта вылетали облачка пара.
– А не холодно для гольфа? – спросил Линкольн.
– На солнце у меня голова болит, – ответил Чак.
Линкольн не передумал. Ему было не до вечеринок. Не до игр. Не до людей.
Три недели… Вот уже столько времени Бет и Дженнифер не появлялись в папке WebFence.
«Вот и хорошо, – говорил себе Линкольн. – Если даже им нет смысла молчать так долго. Если даже это им совсем не свойственно. Тебе же облегчают жизнь. Тебе же».
Он решил взять напрокат кассету с фильмом «Гарольд и Мод». Эту картину он не пересматривал со старших классов школы и хотел освежить в памяти сцену, почти в самом конце, когда Гарольд сбрасывает свой «ягуар» с утеса, а потом садится и бренчит на банджо. Он очень надеялся, что никто из газеты не увидит, как он в «Блокбастере» берет напрокат эту самую кассету. Чак рассказал, что, пока они не знали, как его зовут, он проходил у них под кличкой Ухажер Дорис. Когда кто-то тронул его за локоть, он чуть не сунул кассету в карман.
– Линкольн… Линкольн, ты?
Когда видишь человека первый раз за девять лет, то в первую секунду, нет, в долю секунды кажется, что он теперь выглядит совсем по-другому, а потом оказывается, он совсем не изменился, как будто этих лет и не было.
Сэм выглядела… как Сэм. Каштановые кудри – может, сейчас чуть длиннее, не тот боб, который носила каждая вторая девчонка в колледже. Широко распахнутые глаза, такие темные, что в них почти не видно зрачков. Одежда вся черная, как будто она купила ее где-то в другом штате. Серебряные кольца на пальцах. Розовый платочек, завязанный вокруг талии вместо пояса.
А она все еще волновала его. Она взяла его за обе руки.
– Линкольн! – повторила Сэм.
Линкольн не шевелился, не говорил, но чувствовал себя, точно Киану Ривз в той сцене «Матрицы», где он замедляет время, чтобы уклониться от града пуль.
– Прямо не верится, что это ты! – Сэм сжимала его руки, тянула за куртку, прижимала свои ладони к его груди. – Ну и ну… А ты совсем не изменился. – Она все тянула к себе его куртку. Но он не спешил поддаться ей. – И даже запах от тебя все такой же – персиковый! – продолжала Сэм. – Не верю, не верю, что это ты. Как дела? – И она снова вцепилась в его куртку. – Ну, как дела-то?
– Хорошо, – просто ответил он. – Все нормально.
– Ты знаешь, это прямо судьба, что я тебя здесь встретила, – не умолкала Сэм. – Я уже месяц как вернулась и каждый день о тебе думаю. Как только вспоминаю об этом городе, сразу вспоминаю о тебе. Выхожу от родителей, выезжаю на шоссе, и сразу в голове начинает крутиться: «Линкольн, Линкольн, Линкольн». Как же все-таки хорошо, что я тебя встретила! Как у тебя дела? Нет, ну правда, как? Ты знаешь, я тут слышала, что… – У нее сделалось грустное лицо. Она все трогала его руки, плечи, подбородок. – Но так давно… Как ты теперь живешь? Что делаешь? Давай рассказывай!
– Да ты сама знаешь, – ответил Линкольн. – Я здесь. Хожу на работу. В смысле – работаю. С компьютерами. Не прямо вот здесь. Рядом.
Что еще рассказать? Что так и живет у матери? Берет напрокат фильм, который в первый раз наверняка смотрел вместе с Сэм? А она и была тем «ягуаром», который ему нужно сбросить с утеса?
Только вот она им не была. Или все-таки была?
Линкольн ощутил нечто похожее на импульс силы. Он поставил на место кассету с «Гарольдом и Мод» и втихаря стянул с полки другую – с «Лаком для волос».
– А ты как? – спросил он. – Почему вернулась?
– Ах… – произнесла Сэм, подняв глаза, как будто объяснять причину ее возвращения было долго и трудно. – Работа. Семья. Я вернулась, потому что хотела, чтобы мои мальчишки общались со своими бабушкой и дедушкой. Можешь поверить, что я мамаша? Да-да! А потом эта работа в «Плейхаусе». Развитие, сбор средств на благотворительность, чтобы богатые чувствовали свою значительность. За сценой, но вне сцены. Не знаю, это большой шанс. Большой риск. Лайам на полгода остался в Дублине – вдруг что-нибудь не выйдет. А ты знаешь, что я жила в Дублине?
– В Дублине… – повторил Линкольн. – С Лайамом. Это муж?
– По факту – да, – ответила Сэм, махнув рукой, как бы желая сказать: «Об этом тоже долго рассказывать», и продолжила: – Клянусь, больше никогда не выйду за человека с иностранным паспортом. Обжегшись на молоке… ну и так далее.
«И так далее» она произнесла чуть ли не по слогам: «И так да-ле-е». Говоря, Сэм все время жестикулировала руками с безупречными ногтями, накрашенными розовым лаком, и все время трогала Линкольна то за локоть, то за грудь.
– Как-нибудь расскажу всю эпопею, – не умолкала она, – всю-всю. Надо наверстать время. Мне всегда казалось: тем, у кого было столько общего, столько важного, нельзя терять друг друга из виду.
Последние слова прозвучали тихо, почти интимно. Со сцены – на экран.
– Это неправильно, – добавила она и вдруг оживилась. – А слушай-ка, ты сейчас сильно занят? – Сэм схватила его за куртку обеими руками, встала на цыпочки, потянулась к нему. Линкольн мысленно отшатнулся.
– Сейчас? – переспросил он.
– Давай сходим в «Фенвикс», бананового мороженого возьмем. И ты мне все-все расскажешь!