[146]. Через несколько дней заместитель председателя Чека, ведавший заграничными поездками, предоставил паспорта Эренбургу и его жене, однако предупредил, что французы вряд ли примут их радушно. В 1921 году Советская Россия не имела дипломатических отношений с большинством европейских стран.
Просьба Эренбурга о поездке за границу пришлась как раз на то время, когда внутренняя политика большевиков начала меняться в сторону большей терпимости. В марте «военный коммунизм» был по настоянию Ленина отменен в пользу новой экономической политики (НЭП). Ленин понял необходимость прореагировать на происходящее в стране резкое падение популярности большевиков и увеличившуюся напряженность, которые наиболее ярко продемонстрировало Кронштадтское восстание, когда руководимые анархистами красные моряки потребовали свержения большевистского правительства. Восстание, вспыхнувшее в начале марта во время X съезда партии, на котором как раз обсуждались и получили одобрение предложения Ленина о новой экономической политике, было безжалостно подавлено. НЭП ознаменовал конец (временный) классовой борьбе на селе, что постепенно привело к значительному увеличению продуктов питания и потребительских товаров в городах.
Всего несколькими месяцами ранее Эренбурга по подозрению, что он врангелевский агент, посадили на Лубянку. Теперь, невероятным поворотом судьбы, большевистский режим даровал ему исключительную привилегию. Эренбурги получили разрешение на выезд в марте 1921 года — за год до того, как такие разрешения начали получать другие писатели и ученые. Благодаря Бухарину, они были, пожалуй, первыми советскими гражданами, выехавшими из страны с советскими паспортами. Кроме них в 1921 году только Петр Капица, советский физик и будущий лауреат Нобелевской премии, получил паспорт для частной поездки[147]. С другими деятелями искусства и науки поступали отнюдь не так. Правда, осенью 1921 года в Италию выехал Максим Горький — якобы для лечения, на самом деле в знак протеста против большевистского режима. Паспорт Горькому обеспечила его всемирная слава. К весне 1922 года была установлена определенная процедура, позволявшая писателям ездить за границу. Многие (но не все) ездили и возвращались, некоторых стали принуждать к выезду из страны. Так, в сентябре 1922 года сто двадцать крупных деятелей культуры, включая философа Николая Бердяева, были высланы из страны за враждебность к большевистскому режиму; им не выдали никаких паспортов, лишив их советского гражданства.
Илья Эренбург уезжал, чтобы написать задуманный им роман «Хулио Хуренито». Но главной причиной отъезда, без сомнения, было разочарование в советском строе. Четыре года он терпел голод, болезни, жестокости гражданской войны, тщетно пытаясь найти в нем свое место. И дольше не хотел терпеть такую жизнь. Тем не менее он возобновил советский паспорт: он не хотел потерять Россию, как уже терял ее в 1908 году, когда политические обстоятельства вынудили его бежать из нее. На этот раз он желал быть уверенным, что сможет вернуться. Как он писал, сидя в поезде на Ригу: «Тогда, Москва, забудешь ты / Обиды всех разлук, / Ответишь гулом любящим / На виноватый стук.»[148] Эренбург намеревался оставаться советским писателем, но при этом сохранить независимость; паспорт и воспоминания о вольной жизни в Париже давали единственное в своем роде решение этой проблемы.
Глава 4Хулио Хуренито
К 1924 году — через три года после возвращения в Европу — Эренбург занял значительное место в советской литературе. Почти все им написанное либо выходило отдельными изданиями по обе стороны политического водораздела России, либо, опубликованное на Западе, открыто продавалось в Москве при полном невмешательстве правительства. Эти очерки, обзоры и романы, в особенности первый, «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников», вызывали яростные споры как среди эмигрантских кругов, так и в самой России, где ортодоксальные критики и правительственные цензоры не обходили вниманием ни одной из его книг.
В 1922 году в Берлине появился сборник «Неправдоподобные истории», два рассказа из которого — «Любопытное происшествие» и «Ускомчел» в советских изданиях неизменно изымались — несомненно, из-за иронического описания в них жизни при большевиках. Как упоминалось выше, в «Любопытном происшествии» изображен партийный руководитель, который, уже после революции, случайно очутился в тюрьме. Содержание рассказа «Ускомчел» не менее саркастично. Само его заглавие — аббревиатура, составленная из начальных слогов синтагмы «усовершенствованный коммунистический человек». Герой рассказа, кремлевский бюрократ Возов, который был «чистой крови коммунистом, так что каждый эсер его бы с удовольствием ухлопал»[149], любит составлять диаграммы и схемы, даже сочиняет в мечтах проекты о регулировании рождаемости. Затем Возов создает идеального коммуниста-агитатора, который подменяет самого Возова, полностью нарушает течение его жизни, так что сам Возов теряет рассудок и умирает. Рассказ кончается описанием похорон Возова, на которых чей-то звучащий из-за гроба голос провозглашает, что Возов — подлинный «Ускомчел».
Хотя в Советском Союзе «Ускомчел» не публиковался, рассказ этот был упомянут и одобрен не кем иным, как самим Иосифом Сталиным. Он тогда уже занял пост Генерального секретаря и искусно маневрировал против Троцкого и других вождей, добиваясь контроля над партией. В апреле 1924 г., через три месяца после смерти Ленина, Сталин прочитал в Свердловском университете лекцию «Об основах ленинизма». В ней он изложил свои взгляды на революционную тактику, реформизм, на фракции и единство внутри партии, тем самым заявляя свои притязания как законный наследник Ленина. Краткая последняя часть касалась двух особенностей ленинского стиля в работе, которые Сталин определил как «русский революционный размах» и «американская деловитость». Революционный размах, объяснял он, часто подвержен роковой болезни «революционного сочинительства» и «революционного планотворчества», которая имеет «своим источником веру в силу декрета, могущего все устроить и переделать.» И Сталин сослался на «Ускомчел»: «Один из русских писателей, И. Эренбург, изобразил в рассказе „Ускомчел“ (усовершествованный коммунистический человек) тип одержимого этой болезнью „большевика“, который задался целью набросать схему идеально-усовершенствованного человека и… „утоп“ в этой „работе“. В рассказе имеется большое преувеличение, — продолжал Сталин, — но что он верно схватывает болезнь, это несомненно.»[150]
В этом контексте Сталин нашел слова похвалы лишь еще для одного писателя — Бориса Пильняка, чей роман «Голый год» был тогда самой широко читаемой книгой о революции и гражданской войне. К концу двадцатых годов Пильняк, тем не менее, стал подвергаться резкой официальной критике и, несмотря на попытки напомнить о благожелательной сталинской оценке, исчез в разгар репрессий 1937 года.
Эренбург оказался удачливее. Пусть «Ускомчел» пришелся не по вкусу Гослиту (официальное учреждение цензуры), Сталину, не доверявшему коммунистам-идеалистам, Сталину, чьи планы вели к уничтожению ведущих кадров, в сарказмах Эренбурга, надо полагать, привиделось нечто привлекательное, нечто двусмысленное, что в какой-то момент окажется весьма кстати. А, может быть, ему просто понравилась мысль о коммунисте, который сам себя извел.
Две недели в Париже
Возвращение Ильи Эренбурга в Париж в 1921 году сильно отличалось от его эмиграции в 1908, когда он прибыл туда прямо из Москвы поездом. Опустошительная война, крах королевских династий в Берлине и Вене, победа большевиков в России необратимо изменили Европу. Теперь Эренбургу нужны были визы для себя и для жены. Получить визу для Ядвиги Соммер оказалось невозможным; она осталась в Советской России, вышла замуж и вскоре, в 1924 году, родила дочь, которая была единственным ее ребенком.
Предвидя осложнения, Эренбург в доказательство того, что он уже жил в Париже, захватил паспорт, выданный ему в 1917 году Временным правительством. Но на французского консула в Риге (первая остановка Эренбургов по выезде из Советской России) это никакого действия не возымело. Эренбург обратился за помощью к парижским друзьям и стал терпеливо ждать. В Риге, помимо хлопот о визах, он занимался также изданием новой книги стихов — «Раздумия», — и чтением лекций о художественных и литературных достижениях в Советской России. Наконец пришли французские визы. Однако немцы отказали в разрешении следовать через Германию; Эренбургу с женой пришлось ехать через Данциг в Копенгаген, оттуда в Лондон. 8 мая 1921 года они, наконец, прибыли в столицу Франции.
«Ротонда» сменила хозяина; место художников и литераторов заняли туристы. Аполлинер умер в 1918 г. от полученных на войне ран; Модильяни в 1920-м — от туберкулеза. «Париж — не тот, я не тот, и все не то, — посетует позднее Эренбург. — Но сидеть на террасе Rotonde все же приятно.»[151] Он разыскал своих друзей, облюбовавших на Монпарнасе новые кафе. Пикассо и Ривера обняли его. Им не терпелось услышать о Москве, о революции. Однако русские эмигранты отнеслись к нему подозрительно, даже враждебно. «Природа щедро одарила Эренбурга, — язвил писатель Виктор Шкловский. — У него есть паспорт.»[152] Эмигранты от Эренбурга отворачивались — «одни возмущенно, другие с опаской».
Если Эренбург не политический эмигрант, то кто же он? У французской полиции нашелся на это скорый ответ. Через две недели после прибытия в Париж Эренбурги в сопровождении полицейского агента были грубо выдворены в Бельгию. Причины высылки Эренбург так и не узнал. Один чиновник заявил ему: «Франция — самая свободная страна в мире. Если вас высылают, значит, на это имеются резоны…» Другой заявил его друзьям: «Эренбург занимался большевистской пропагандой.»