у них веры в рабочий класс.
Все же Эренбург не мог не огорчаться тем, как «Известия» печатали его репортажи. «Дело в том, — писал он Мильман 9 марта, — что австрийский очерк напечатан не только с купюрами, но и с недопустимой отсебятиной»[299]. Он очевидно выражал свой протест редакторам и не так-то легко принимал советское насилие над своими текстами.
Статьи Эренбурга наглядно предостерегали, чего можно ожидать от правительств, идущих на поводу у нацистов. Подавляющее число европейских лидеров не относилось всерьез к агрессивной риторике Гитлера и не понимало, что жестокие расправы, включая массовые казни, над безоружными левыми в Австрии, — предвестники еще более страшных событий. Эренбург документально показывал, какую опасность являет собой раздробленность рабочего класса и насколько реальна угроза инспирированного нацистами насилия. Его статьи печатались в «Известиях» более недели; переведенные на немецкий, французский, английский и чешский языки, они обошли всю Европу. Из советских писателей Илья Эренбург первым становился свидетелем обвинения против фашизма.
Эренбург, Бухарин и советская культура
Начало 1934 года ознаменовалось для давнего друга Эренбурга, Н. И. Бухарина, поворотом судьбы; на короткое время он вернул себе прежнее положение. В январе он выступил на XVII съезде партии, что в какой-то мере означало официальное признание. Затем 22 февраля, пока Эренбург выполнял задание в Вене, имя Бухарина впервые было названо в «Известиях» как главного редактора. Бухарин возглавлял газету уже несколько недель, и, без сомнения, именно по его инициативе Эренбург получил более широкие полномочия. Работа в «Известиях» дала Бухарину последний раз возможность оказывать воздействие на общественную жизнь. В «Известиях», как и во всех газетах, основное внимание сосредоточивалось на политике и экономике, Бухарин же сделал крен в сторону развития культуры, превратив газету в самый живой — пробуждающий мысль — и популярный печатный орган в стране. Он привлек прославленных писателей и поэтов и всячески подчеркивал, какую угрозу несет общественной и социальной жизни фашизм.
В высшей степени важной инициативой Бухарина была публикация на страницах «Известий» произведений Пастернака. Газеты редко его печатали. Но вот не прошло и двух недель после назначения Бухарина главным редактором «Известий», как там появились отдельные переводы Пастернака из поэзии крупнейших грузинских поэтов[300]. Вполне вероятно, что идею обратиться к Пастернаку подсказал Бухарину Эренбург, никогда не упускавший случая похвалить поэта. Пастернак был благодарен ему за поддержку; более того, он внимательно следил за успехами Эренбурга на журналистском поприще, с удовольствием читая его «блестящие статьи»[301].
Меж тем Эренбург создавал свою роль — роль, которая была бы чем-то большим, чем просто работа журналиста, и незаменима для советского режима. Как только Бухарин возглавил «Известия», статьи Эренбурга об угрозе фашизма стали появляться значительно чаще. Тогда — весною 1934 года — главной темой его публицистики были хаос и нравственное смятение, охватившие Европу. Он много путешествовал, усиленно лепя для Москвы свой образ — человека, чьи связи и чья осведомленность в европейских делах не имели себе равных среди живущих в Европе советских граждан. Вот он в Англии; слушает, как оксфордские студенты ведут дебаты о пацифизме. Их представления о Гитлере — сплошные иллюзии. Так, «студент-либерал» рассуждает: «От фашизма страдают только социалисты и евреи, а от войны страдают все»[302]. В цикле статей, озаглавленных «В джунглях Европы», Эренбург делится с читателями впечатлениями, полученными в Румынии и Чехословакии, в Югославии и Италии, где чернорубашечники Муссолини преподали жителям этих стран живые уроки, как они умеют запугивать[303].
Будучи знаком чуть ли не со всеми крупными писателями Европы, Эренбург использовал эти связи, чтобы поднимать престиж Советского государства, в особенности как борца против фашизма. Он стал посредником между прокоммунистически и некоммунистически настроенной интеллигенцией, делая необходимость противостоять Гитлеру средством помогать Советскому Союзу. Среди ближайших друзей Эренбурга был французский романист Андре Мальро, разделявший его веру в то, что сталинская Россия способна быть оплотом против фашизма. Эренбург весьма и весьма способствовал решению Мальро и его жены отправиться в Москву на Первый всесоюзный съезд советских писателей, который должен был состояться в начале лета. Лучшее доказательство своей полезности Эренбург вряд ли мог представить. Мальро был уже легендарной фигурой, знаменитым исследователем Востока, автором недавно выпущенного романа «Условия человеческого существования» — завлекательного повествования о революционных перипетиях в Китае; он только-только получил Гонкуровскую премию, самую почетную награду во французской изящной словесности. Присутствие Мальро на писательском съезде в Москве убедительно показало бы, что советский режим, в отличие от нацистского, обращается с высокой интеллигенцией с завидной терпимостью и уважением.
В тридцатых годах Андре Мальро и Илья Эренбург были почти неразлучны: «в течение восьми лет в Париже, в Германии я видел его неизменно рядом»[304]. Эренбург написал для советской печати восторженную рецензию на «Условия человеческого существования», говоря о романе с проникновенностью, какую редко позволял себе в эти годы. Он понимал, что «Условия человеческого существования» отнюдь не является призывом к революции. Все книги Мальро «рождены внутренней необходимостью, — писал Эренбург. „Условия человеческого существования“ Мальро были не меньше данью его поискам романтических приключений, чем интересу к революционным событиям в Шанхае»[305].
Решение Мальро присутствовать на писательском съезде означало для Эренбурга и многообещающий знак, и личный триумф. Они поехали вместе, с женами, на советском теплоходе «Дзержинский» (по имени основателя Чека), который вышел из Лондона в конце мая и прибыл в Ленинград 14 июня. Прибытию Мальро и Эренбурга в Ленинград было придано значение большого события: «Литературная газета» поместила на первой странице фотографии и интервью, в котором Мальро ясно выражал преданность Стране Советов в словах, вполне устраивавших его гостеприимных хозяев. «Если разразится война, — заявил Мальро, — а я думаю, что начнет ее Япония, я первым буду работать над созданием иностранного легиона, в рядах которого буду с винтовкой в руках защищать СССР, страну свободы»[306]. Это не было пустыми словами. Когда в Испании вспыхнула гражданская война, Мальро поспешил в Мадрид, затем организовал поставку республиканцам французских самолетов, а во время Второй мировой войны играл важную роль во французском подполье.
По прибытии в Ленинград Эренбург влился в коммунистическую пропаганду, развернутую накануне съезда писателей. «Вопрос о создании нового человека и новой культуры в Советской стране поставлен конкретно и <…> от успеха этого опыта зависит судьба Европейской культуры», — провозглашал он. И далее продолжал в духе того образа, который лепил — советского эксперта по делам Европы. Не преминул упомянуть, что его литературные эссе — целый том, включивший и жесткую критику консерваторов и антисталинистов вроде Франсуа Мориака — переведены на французский. И с гордостью рапортовал, что его статьи о восстании австрийских рабочих нелегально распространяются в Вене; похвастал успехом «Дня второго» в Европе. И тут же заявил претензию, дерзость которой поражает и поныне. За месяц до его приезда «Литературная газета» заклеймила «День второй» как клевету на советскую действительность. Разгневанный на «Литературку», Эренбург не скрывал своего удивления ее позицией: «когда советская критика <…> начинает говорить о книге советского писателя тоном, который был бы уместен только в том случае, если бы речь шла о произведении, написанном нашим врагом»[307]. Роман и впрямь все еще в официальных кругах, видимо, считался двусмысленным. Он вышел в свет в начале 1934 года, но в советской печати с откликами на него медлили. В течение марта и апреля Эренбург не раз просил Валентину Мильман сообщить ему, есть ли рецензии. А в письме от 8 мая уже едва сдерживал владевшую им тревогу: «Почему [вокруг книги — Дж. Р.] „заговор молчания“?» — настоятельно спрашивал он[308].
Ему пришлось ждать еще десять дней. 18 мая 1934 года в «Литературной газете» наконец появилась рецензия на «День второй» — длинная, уничтожающая. (Когда Эренбург 14 июня прибыл в Ленинград, он о ней уже знал). Автор статьи, озаглавленной «Жертвы хаоса», публицист А. Гарри, обвинял Эренбурга в «клевете», заявляя, что его герои «потерялись в хаосе новостройки, они заблудились в канавах, экскаваторах и кранах»[309]. Единственное, чем мог утешиться Эренбург, было сопровождавшее статью неожиданное заявление от редакции, в котором говорилось, что она не разделяет мнения А. Гарри и в ближайшее время откроет о романе дискуссию.
Через три дня после приезда Эренбурга в Россию его уверенность в правильности взятого им курса нашла подтверждение в необычайно проникновенной статье, напечатанной в газете «Известия». Написанная Карлом Радеком, видным журналистом, который, по слухам, получал директивы лично от Сталина, статья изливала хвалы роману «День второй» и превозносила Илью Эренбурга, нашедшего «новую принципиальную установку» для изображения советской жизни. Радек обозревал весь литературный путь Эренбурга, откровенно напоминая, что «Октябрьская революция нашла Эренбурга в рядах своих врагов, хотя в юности он был большевиком». Эренбург «метался между заграницей и СССР, создавая талантливейшие, но порочные книги, книги, лишенные понимания, куда идет первая пролетарская страна». «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца», по мнению Радека, явилась «завершением первого периода литературной деятельности Эренбурга, ибо она лучше других раскрыла, что не позволило Эренбургу встать в наши ряды». Но преображение страны за Первый пятилетний план и царящие в Европе политическая и экономическая неразбериха изменили Эренбурга. Его репортажи из Парижа и Вены воплощали его новое отношение к пролетариату. «Мы будем ждать новых его творений, — заключал свою статью Радек, — которые покажут, в какой мере ему удалась перестройка»