тельской, подрывной работе троцкистов»[414]. В апреле 1937 года внутри большой гражданской войны в Барселоне вспыхнула подлинная междоусобная война, затеянная анархистами и социалистами-антисталинистами, с одной стороны, и коммунистами, с другой. Эренбург в апреле давал сводки из Мадрида и с южного фронта, и это облегчало ему задачу: он мог не писать о стычках в Каталонии.
Международный конгресс писателей
Борьба республиканской Испании продолжала вызывать горячую поддержку либеральных и левых кругов — писателей и ученых. Даже если бы американцы и европейцы понимали, какую политику вел в Испании Сталин, вторжение в Испанскую республику нацистской Германии и фашистской Италии являлось достаточной причиной для ее защиты. Несмотря на войну, а может, именно из-за нее, в июле 1937 года Международный конгресс в защиту культуры был созван в Валенсии. На него прибыло около восьмидесяти писателей, в том числе Андре Мальро, британский поэт Стивен Спендер (незадолго до того вступивший в коммунистическую партию), американский критик Малькольм Каули.
Почти перед самым началом конгресса Эренбург дважды был на волосок от гибели. Первый раз они с Мальро катили в Мадрид, когда их машину смял грузовик, перевозивший артиллерийские снаряды. Происшествия подобного рода были обычным делом на этой дороге. К счастью, оба остались невредимы. Два дня спустя Эренбург попал в переделку из-за беспечности уже иного рода. Двое советских делегатов, узнав о наступлении на Брунете, захотели во что бы то ни стало сопроводить Эренбурга на фронт. До Брунете, откуда фашистов за день до этого выбили, они добрались благополучно. Но задержались, а тем временем фашисты предприняли контратаку и дорога обратно на Мадрид оказалась под шквальным огнем. Только по счастливой случайности Эренбург избежал столкновения с марокканскими войсками Франко.
А вот двум другим иностранцам, также находившимся под Брунете, выпала другая судьба. Две недели спустя, после того как чуть не сложил голову Эренбург, там погиб Джулиан Белл, любимый племянник Вирджинии Вульф; он вел санитарную машину. А 23 июля была смертельно ранена Герда Таро, подруга Роберта Капа: по машине, на подножке которой она стоя ехала, нанес удар фашистский танк. Герда была страшно изувечена и на следующий день скончалась.
Работа конгресса отразила не только жестокость гражданской войны, но много большее. За месяц до его открытия московская чистка достигла новой, непостижимой фазы — расправы с ведущими военачальниками Красной армии, включая Михаила Тухачевского, Иону Якира и Иеронима Уборевича. Осужденные за измену, они были немедленно расстреляны. Эренбург мучительно переживал их казнь, но сделать он ничего не мог, даже поговорить об этом с кем-нибудь вряд ли мог. Как и многих других русских, сражавшихся тогда в Испании, судьба Тухачевского повергла Эренбурга в ужас[415]. В июле же советские агенты учинили кровавую чистку в ПОУМ, облыжно обвинив эту организацию в сотрудничестве с генералом Франко. Андрес Нин был арестован и исчез; позднее стало известно, что его после жестокого допроса расстреляли.
Две недели спустя начали прибывать делегаты конгресса, включая большую группу советских писателей. В своих мемуарах Эренбург обозвал конгресс «бродячим цирком»: открывшись в Валенсии 4 июля, он 6 июля продолжался в Мадриде, откуда перекочевал в Барселону и через две недели закончился в Париже[416]. Воскресным пикником тут и не пахло. В Валенсии делегаты заседали в ратуше, наполовину разрушенной недавним воздушным налетом, а в Мадриде артиллерийский обстрел поднял их ночью с постелей.
Советская-делегация — совсем как и предшествующая на конгрессе в Париже — выступала с чисто риторическими речами и задавала тон на большинстве заседаний. Участвовавший в конгрессе Жеф Ласт, друг Андре Жида, не преминул отметить, что «главной целью русской делегации было добиться какого-нибудь постановления против Андре Жида» — инициатива, которой вмешательство Ласта не дало хода[417]. Книга Жида, пользовавшаяся огромным успехом, оказалась опасной, однако страсти, разыгравшиеся вокруг французского писателя, имели своей целью еще и отвести внимание от судьбы Андреса Нина.
Хотя Эренбург был одним из главных организаторов конгресса, как только начались заседания, он дистанцировался от резких публичных сталинистских выступлений. К неудовольствию советских коллег, он отказался участвовать в нападках на Жида и предавать анафеме военачальников Красной Армии — Тухачевского, Якира и других. В своих репортажах с конгресса для «Известий» Эренбург обходил молчанием проклятия, сыпавшиеся на казненных генералов, и лишь однажды упомянул об осуждении Андре Жида, приведя цитату из выступления испанского писателя Хосе Бергамина, обвинившего Жида в клевете и попытке бросить тень на оборону Мадрида[418].
Политическая атмосфера становилась все более опасной, и Эренбург, зная что каждое пожатие плечами или неосторожное слово могут быть обращены против него, держался особняком. И советские, и западные собратья по перу отметили эту присущую ему сдержанность. Драматург Всеволод Вишневский, по возвращении в Москву докладывая 7 августа 1937 г. о конгрессе сотрудникам журнала «Знамя», сказал об Эренбурге, что тот был в своем обычном стиле, сам по себе: «такова уж его натура»[419]. Британский журналист Александр Верт вынес такое же впечатление. Познакомившись с Эренбургом в Мадриде, он нашел его человеком «замкнутым и необщительным»[420].
После конгресса Эренбург несколько месяцев провел во Франции. Он засел за книгу о гражданской войне — «Что человеку надо», — придав ей форму коротких зарисовок с фронта, в том числе и о действиях в фашистском тылу. Он также уделил место анархистам и их острому чувству товарищества по отношению друг к другу — качество, которое было по сердцу его романтической натуре; вопреки советской пропаганде, даже расправам с анархистами, Эренбург отдавал должное тому хорошему, что в них было.
К осени 1937 года война приняла для республиканцев несомненно плохой оборот: им нечем было поддержать свое наступление, тогда как Франко, по всей видимости, пользовался неограниченной возможностью в любое время призвать себе в помощь немецкие самолеты и итальянские войска. Яснее стала и сталинская стратегия: Сталин посылал достаточно оружия, чтобы республиканцы могли держаться, но недостаточно, чтобы дать им победить. Он не хотел вступать в прямую конфронтацию с Германией и Италией, надеясь, что республика продержится, пока Франция и Англия не пересмотрят свою политику невмешательства. Только в этом случае республиканцы получили бы достаточно тяжелого вооружения, чтобы одолеть армии Франко.
Во внутренней политике республиканская Испания все больше подчинялась вмешательству и манипулированию советской стороны. Многие советские дипломаты, журналисты и офицеры были отозваны в Москву, где исчезали в сталинской чистке. Такая судьба среди многих других постигла Марселя Розенберга, Владимира Антонова-Овсеенко, даже Михаила Кольцова, который, уехав в Москву осенью 1937 года, в Испанию уже не вернулся никогда: его, как выразился в своих мемуарах Эренбург, «ни за что ни про что загубили свои». Никто не может сказать наверняка, «загубил» ли их Сталин, потому что они сопротивлялись его политике, или потому, что как агенты его политики знали слишком много и могли кое-что разгласить. На их место представлять интерес Советского Союза прибыли другие. Слишком многие из них, по меткому замечанию Эренбурга, не были «ни дипломатами, ни солдатами», а были членами сталинского тайного сыска[421].
Эренбург оставался во Франции. Он писал главным образом о европейской политике, возвращаясь к темам тридцатых годов, когда демократические государства впервые поддались чарам Гитлера. В ноябре 1937 года он также выступил с наиболее развернутой филиппикой против Андре Жида в связи с его обращением к республиканскому правительству Испании в защиту политических заключенных в Каталонии. На этот раз сдержанность изменила Эренбургу. Описав расправы, учиняемые над рабочими, включая и женщин, Эренбург набросился на Жида, обвинив его в том, что, отказавшись протестовать «против палачей Астурии», он критикует республиканское правительство, «которое осмелилось арестовать фашистов и провокаторов ПОУМ». Эренбург видит в Жиде «нового союзника марокканцев и чернорубашечников, старика со злобой ренегата, с нечистой совестью московского плаксы»[422].
Жид счел необходимым ответить. Напечатанный в независимом журнале «La Fleche» (Стрела), его отклик прозвучал кратко и остро: «Я считаю честью для себя получать оскорбления от фашистов. Но те, что бросают мне прежние друзья, — писал Жид, прямо указывая на Эренбурга, — сначала крайне меня огорчают, но когда они переходят определенную степень низости, мне уже не до чувствительности». И далее Жид заявлял, что полагает безнадежным обращаться с просьбами о милосердии к Франко, но «огромная любовь [к республиканской Испании — Дж. Р.] заставляют его стараться защитить республику от компрометирующих действий, которые ее позорят»[423].
Месяц спустя Эренбург на короткое время вернулся в Испанию. Республиканцы готовили серьезное наступление под Теруэлем — операция, которая длилась два месяца и закончилась ужасным поражением. В декабре, однако, Эренбург бы полон надежд: наступившее сильное похолодание, писал он, расхолаживающе действует на марокканцев Франко и итальянских наемников. Через две недели, вернувшись в Париж, он принял безрассудное решение, которое вполне могло стать для него роковым, — отправиться для короткого отдыха в Москву и в Тбилиси. Чтобы миновать Германию, они с женой поехали поездом через Италию и Австрию и 24 декабря 1937 года прибыли в Москву.