Пока шло оформление, Эренбург, Симонов и Галактионов несколько недель провели в Нью-Йорке. Самым востребованным вновь оказался Эренбург: он читал лекции, давал интервью и встречался с друзьями. В «Плаза» и «Уолдорф-Астория», в двух самых фешенебельных отелях Нью-Йорка, в его честь состоялись приемы. Вместе с Симоновым они по просьбе Американско-Биробиджанского общества выступили перед аудиторией в тысячу сто человек и способствовали сбору свыше сорока тысяч долларов на военных сирот — евреев и не евреев. Четыре дня спустя, 12 мая, больше трех тысяч слушали выступление Эренбурга в отеле «Астор», где раввин Стивен С. Уайз с похвалой отозвался о «репутации Советского Союза как противника расовой дискриминации», а собравшиеся обязались собрать три миллиона долларов на восстановление разрушений, которые война нанесла России[606].
Пресса ловила каждое движение Эренбурга: Нью-йоркская левая газета «Пи эм»[607] посвятила целую страницу его покупкам в Манхэттене, где он примерил костюм, купил сигары и кисет для табака[608]. Такого рода репортажи выводили Эренбурга из себя, особенно, когда печать вдруг занялась вопросом, почему он предпочитает ширинку на пуговицах, а не на молнии. Он даже «выдал» редактору, ехидно спросив его, с чего это «интерес к человеку» выражается у него в любопытстве «к его нижней половине»[609].
В «Нью-Йорк Таймс бук ревью» проявили любопытство к более серьезным вещам, уделив по целой странице характеристике каждого из троих советских журналистов. И в этом случае наибольшее внимание досталось Эренбургу. «Эренбург, который значительную часть жизни обитал в Париже, <…> европеец, — сообщала своим читателям „Бук ревью“, — прекрасно знает свою роль. Самый опытный из трех, он начеку, даже в разлив гостеприимства». Так, он попросил обойтись без вопросов, наводящих на критические замечания об Америке: «Мама хорошо его воспитала, научив быть вежливым с хозяевами дома, в который он приглашен». Он не забыл высоко оценить своих любимых американских писателей «четырех гигантов, подобных деревьям», — Хемингуэя, Стейнбека, Колдуэлла и Фолкнера. «Они огромные, здоровые, даже удивительно, что они выросли среди народа, который так мало — сравнительно — пострадал, так мало почувствовал войну <…> и среди культуры, чей уровень вряд ли достаточно высок, чтобы объяснить их появление»[610].
Находясь в Нью-Йорке, Эренбург постарался повидать всех старых своих друзей. Он встретился с Марком Шагалом, Фернандо и Стефой Херасси, Романом Якобсоном, Ле Корбюзье и Леландом Стоу. Побывал в Гарлеме у Поля Робсона. Повидался с Джоном Стейнбеком и бывшим вице-президентом Генри Уоллесом. Друзья друзей помогали ему в знакомстве с Нью-Йорком. Так, Зина Фогельман, русская эмигрантка, свояченица Сергея Эйзенштейна, сопроводила Эренбурга в «Бергдорф Гудмен» — магазин женского платья: Эренбургу хотелось привезти жене и дочери щедрые подарки, а Джон (Тито) Херасси, сын Фернандо и Стефы, отправился с ним в универсальный магазин «Сакс» на Пятой авеню. Подросток был поражен тратами Эренбурга. В его глазах такое было по карману богачу-«капиталисту», а вовсе не «коммунисту»[611].
Были и личные поездки, весьма укромные. Как-то вечером Эренбург разыскал мать Овадия Савича, жившую в районе Вашингтон Хайтс на севере Манхэттена. Чтобы не повредить своей карьере, Савичу приходилось лгать; в анкетах он писал, что его мать умерла, потому что советским журналистам, имевшим близких родственников за границей, выезд за пределы страны был закрыт. В тридцатых годах, пока Эренбург жил в Париже, он регулярно отправлял письма матери Савича и теперь, находясь в Нью-Йорке, решил во что бы то ни стало ее навестить[612].
Эренбург не скрывал своих подлинных чувств от верных друзей. Со Стефой и Фернандо Херасси он откровенно говорил о том, как мучительно переживает советский антисемитизм, как угнетен давлением, которое оказывают на Бориса Пастернака в Москве. Стефа стала спрашивать о судьбе товарищей по Испании. Когда она упомянула Марселя Розенберга, Эренбург произнес лишь одно слово — «сгинул»; казалось, он вот-вот заплачет. Стефа назвала еще два имени, и в ответ каждый раз услыхала то же безнадежное «сгинул». А потом Эренбург и сам продолжил скорбный список, назвав десяток, а может, и больше друзей, и после каждого имени добавлял слово «сгинул». Он говорил, а Тито смотрел на родителей — такими несчастными, такими убитыми он никогда их не видел[613].
Прежде чем пуститься в далекое путешествие на Юг, Эренбург дважды на короткое время выезжал за пределы Нью-Йорка. Уже через неделю после прибытия в Америку они с Симоновым направились поездом в Бостон, где их выступления ждали во вновь объединившемся союзе журналистов. Как писал Энтони Льюис, тогда студент выпускного курса и репортер газеты «Гарвард кримзон», этот визит был «гвоздем программы съезда <…> То, что началось как послеобеденные речи, кончилось массовой пресс-конференцией». Особенно Льюиса поразил внешний вид Эренбурга: «Изможденный, выглядевший на все свои пятьдесят пять, в мешковатом потертом костюме, он скорее злобно, чем серьезно наезжал (среди прочего) на реакционную буржуазную прессу, и не в шутку, а закусив удила»[614].
Неделю спустя Эренбурга повезли на машине в Принстон — к Альберту Эйнштейну. Великий физик изъявил готовность принять всех троих советских журналистов, но воспользовался его согласием один лишь Эренбург. На эту поездку его побуждало не только любопытство: ему хотелось показать Эйнштейну части «Черной книги». В свое время, когда надежда на ее осуществление еще теплилась, Эйнштейна попросили написать вступление, но его краткая — всего две странички — статья, представленная в 1945 году, была отвергнута Еврейским антифашистским комитетом в Москве, потому что, воспользовавшись случаем, Эйнштейн высказал в ней одобрение и поддержку созданию еврейского государства. Сталинский режим тогда еще не выработал своей политики по Палестине, и выступление Эйнштейна оказалось преждевременным и неприемлемым[615]. Эренбург, разумеется, знал, какие чувства испытывал Эйнштейн.
Через два дня после визита к Эйнштейну началось странствие Эренбурга по американскому Югу. Уильям Бентон пытался его отговорить, объясняя, какие плохие на Юге гостиницы и как трудно будет обеспечить надлежащий график. Кое-кто из журналистов по-своему подливал масла в огонь: на Юг, утверждали они, Эренбургу понадобилось отнюдь не из любознательности. Марквиз Чайлдс, «колумнист», чьи статьи печатались сразу в десятках газет, уверял читателей, что Эренбург «цинично ищет подходящих для него историй», демонстрирующих «расовую проблему в Соединенных Штатах»; он-де, знает, «что издатели „Правды“ с руками оторвут рассказы о том, в какой мерзости запустения живут бедные белые в захолустных городках нашего Юга»[616].
Трудно представить себе другого официального гостя Соединенных Штатов, которому предоставили бы такую же возможность знакомства с Югом. Эренбурга туда повез в своем вместительном «Бьюике» нью-йоркский издатель левого толка Дэниэл Гилмор. Официальным переводчиком с ними отправился Уильям Нельсон, штатный сотрудник госдепартамента, первый редактор русскоязычного журнала «Америка», который посольство Соединенных Штатов распространяло в Москве. Через десять дней с начала поездки к ним, в Бирмингеме, присоединился Сэмюэл Графтон, известный журналист, работавший на популярную ежедневную газету «Нью-Йорк пост»; в течение недели он подробно рассказывал читателям о поездке русского гостя и его спутников по южным штатам. Как можно узнать из очерков Графтона, Эренбург настаивал на встречах с самым широким кругом обитателей Юга — от мэров небольших городков до издателей негритянских газет и фермеров-арендаторов. К встречам с южанами он готовился, цитируя Графтона, как «хирург, делающий разминку перед операцией». Каждая беседа длилась как минимум два-три часа, а бывало, что он держал всех до двух часов ночи, столько у него находилось вопросов. «Эренбург любил говорить нам: „Теперь спросите этого рабовладельца <…> о том или о том“, — смеясь, иронизировал Графтон годы спустя. — Он порядком озадачивал американцев, и они склонны были считать его сущим наказанием»[617].
В ряде больших центров Эренбург имел возможность встречаться с отцами города. В Джексоне (штат Миссисипи) газета «Дейли ньюс» устроила диспут с участием юриста и члена городской Торговой палаты на тему «Индустриализация Юга и расовые проблемы». В ходе полемики естественно перешли на Советский Союз и растущие трения с Соединенными Штатами. Эренбурга возмутила сама постановка вопроса о войне с Россией. «Что же это за американец, — спросил он, — способный вообразить, что все наши матери, которые оплакали своих детей, стремятся пережить этот ужас снова?»[618]
Из своего путешествия Эренбург вынес впечатления, подтверждавшие его европейские предубеждения. Сколько раз после очередной трапезы он «выражал недовольство неизменным цыпленком, которым его кормили на ланч, да еще без вина <…> Слово „ланч“ он произносил „линч“. А однажды сострил: „В Америке два вида линча, один они применяют к неграм, другой — к заезжим гостям. Оба — дрянь“»[619]. Крайне удивляло Эренбурга сравнительное благосостояние рабочих. Однажды, катя по сельской дороге в Алабаме, Эренбург и его спутники проезжали мимо фабрики, невдалеке от которой виднелась автостоянка с доброй сотней машин. Эренбург решил, что это, вероятно, автомобильный завод. Сколько его спутники ни уверяли его, что перед ним текстильная фабрика, а все эти машины принадлежат находящимся в ней рабочим, он не верил. Пришлось дождаться 5-ти часов, когда фабричный гудок возвестил конец смены и из ворот высыпали рабочие — черные и белые, расселись по машинам и покатили домой. Эренбургу крыть было нечем