. Слушатели от такой откровенности опешили.
В ту зиму Эренбург спешил закончить «Оттепель». В последующие месяцы кто-то из друзей Эренбурга сострил, что он, верно, для того только и написал эту повесть, чтобы ее заглавием обогатить словарь советского общества. И действительно, «Оттепель» стала названием целого периода в истории страны.
Исключительной особенностью русской и советской жизни (по крайней мере, пока «гласность» не покончила с принудительной цензурой) всегда было то, что роман или стихотворение могли вызвать всеохватывающую серьезную политическую полемику. «Отцы и дети» Ивана Тургенева, «Доктор Живаго» Бориса Пастернака, стихотворение «Бабий яр» Евгения Евтушенко, гигантский труд о сталинской системе исправительно-трудовых лагерей «Архипелаг Гулаг» Александра Солженицына — каждое это произведение, на свой лад и по свойственным ему причинам, сотрясало все политическое устройство страны.
С политической точки зрения «Оттепель» принадлежит к тому же литературному ряду. Сюжет повести прост и прямолинеен. Действие происходит в небольшом южном приволжском городке. Иван Васильевич Журавлев, в общем вполне компетентный директор завода, утратил обычные человеческие чувства. Подобно Сталину и всем бессердечным бюрократам, которых он расплодил, Журавлева волнует только одно — выполнение производственного плана. Равнодушный к ужасным условиям, в которых живут рабочие его завода, он расходует отпущенные для строительства нового жилья фонды на возведение литейного цеха, который обеспечит производительность. Разочаровавшись в Журавлеве, его жена Лена перестает понимать его и решает порвать с ним.
У других героев свои тяжелые переживания. Врач Вера Григориевна, еврейка по национальности, вдова, чей муж погиб на войне, а мать и сестра убиты нацистами. Излагая ее историю, Эренбург первым в советской литературе коснулся, пусть мимоходом, «дела врачей». На минуту утратив обязательный для врача спокойный тон, Вера Григориевна извиняется перед Леной Журавлевой: «Вы меня простите, виновата я. Нервы не выдержали… Теперь такое приходится выслушивать… после сообщения… Плохо, когда врач ведет себя, как я…» Из повести Эренбурга явствует, что умные, добросердечные люди, такие как Лена и Вера Григориевна, ведут тяжелую жизнь в обществе, в котором нет ни покоя, ни должного вознаграждения.
Другая главная тема «Оттепели» — положение искусства в Советском Союзе. Двое персонажей — Володя Пухов и Сабуров — представляют две непримиримые крайности, существующие в творческом сообществе страны. Володя, талантливый от природы живописец, жертвует своим даром ради преуспеяния в качестве официально признанного художника; его картины — воплощение пустых штампов «социалистического реализма»: парадные портреты рабочих и сцены из колхозной жизни. Некоторое время он живет в Москве, где «нужно любезничать с художниками, смотреть, кого похвалили, кого разругали, все время отстаивать свое право на кусок пирога»[742]. Его карьера стала циничной игрой, где нет даже претензии на творчество. По другому пути идет его школьный товарищ, Сабуров, также наделенный большим талантом. Влюбленный в живопись, Сабуров проводит свои дни в жалкой комнатенке, создавая красочные пейзажи и портреты своей простоватой хромоножки жены, чьи черты в его утонченном изображении обретают подлинную красоту.
Смерть Сталина (о которой открытым текстом ни разу не упоминается) изменила возможности в жизни людей. Лена, набравшись смелости, рвет со своим мужем, а в конце повести признается в любви человеку, которым уже давно восторгалась. Даже у Сабурова хорошие новости. Две его картины отобраны на официальную выставку, и можно надеяться, что действительно талантливый художник получит признание общества, в котором живет. Что же касается Журавлева, то ему воздается по заслугам. Хибарки рабочих разрушает поднявшаяся буря, и это стихийное бедствие высвечивает его бездушное отношение к рабочим; его вызывают в Москву и снимают с поста директора.
Написанная в спешке, на сентиментальный сюжет, с вялым, невыразительным диалогом — недостатки, общие для большей части художественной прозы Эренбурга, — «Оттепель» имела громкий резонанс, и ее воздействие можно оценить только тем, что удалось Эренбургу высказать советской публике в то памятное время. В атмосфере страха и недоговоренности, через год после смерти Сталина, эффект, который производила повесть, был почти шоковый. Само заглавие звучало укором. На заседании редакционной коллегии журнала «Знамя» 24 февраля 1954 г., в котором «Оттепель» в апреле намечалось опубликовать, раздавались ожидаемые возражения. «Это оттепель или весна после суровой зимы? Или очередная ступень в нашей жизни? — спрашивал один из редакторов. — Создается впечатление, что все предшествующее было ошибкой. Пусть будет название „Новь“ или „Новая ступень“»[743]. Эренбург не прислушался к такого рода советам.
В июле старт резкой критике «Оттепели» дал давний товарищ Эренбурга по цеху — Константин Симонов. В двух пространных статьях, появившихся в «Литературной газете», Симонов пытался развенчать повесть; главный довод — она рисует мрачное общество, в котором на долю людей выпадает много несчастий и мало радости. Вслед за Симоновым выступил старый недоброжелатель Эренбурга — Михаил Шолохов. На писательской конференции, проходившей в Казахстане в сентябре, он раскритиковал статью Симонова об «Оттепели», заявив, что «автор затушевывает недостатки повести, вместо того, чтобы сказать о них прямо и резко»[744]. Даже «Литературная газета» приняла официальную позицию и подписалась под нападками на Эренбурга, поместив в начале октября соответствующую подборку читательских писем.
Режим не простил Эренбургу «Оттепели»: зачем он поставил в ней слишком много вопросов, подрывающих устои! Выступая в октябре 1954 г. на обсуждении повести в одной из московских библиотек, Эренбург затронул дилемму: личная жизнь человека или ответственность перед обществом. «Думаю, — сказал он слушателям, — что надо думать о культуре эмоции. Это задача литературы. Что такое культура эмоции? Это то, что помогает людям понять друг друга»[745]. Для многих политическая идея «Оттепели» усугублялась тем, что ее герои жаждали счастья. Разве это не было таким же подрывающим устои уроком, как и антисталинские аллюзии? Политика слишком долго и слишком властно вторгалась в семейную жизнь и личные отношения, утверждал Эренбург. Люди имеют право жить вне политики, они имеют право быть счастливыми, беззаботными, влюбленными.
Собственная жизнь Эренбурга отражала драмы его героев. Для Любови Михайловны не было тайной, что ее муж всегда увлекался и другими женщинами. В 1950 г. он познакомился с Лизлоттой Мэр, женой Яльмара Мэра, крупной фигуры в шведской социал-демократической партии (Яльмар Мэр длительное время, с 1948 по 1971 г., состоял в должности советника города в Стокгольме, а с 1971 по 1978 г. — главой администрации стокгольмского округа. Известнейший политик-еврей в истории Швеции, он был также политическим наставником У. Пальме). Лизлотта Мэр стала последней большой любовью в жизни Эренбурга. Как писал он в одном из последних своих стихотворений, — «Календарей для сердца нет»[746]. Со смертью Сталина и с увлечением Лизлоттой Мэр Эренбург открыл в своей жизни новую страницу. Когда в мае 1953 года, через два месяца после того как тирана не стало, Лизлотта встретила Эренбурга в Стокгольме, она сразу увидела, что у него совсем другой вид. «Лизлотта сказала мне, что я помолодел, вероятно, оттого, что многое в жизни начало меняться; весна отогрела человека, слывшего неисправимым скептиком»[747]. Отношения с Лизлоттой Мэр сыграли существенную роль в том, что Эренбург до самой смерти, последовавшей в 1967 г., оставался в полной форме: эти отношения поддерживали в нем силу воображения, волю и здоровье.
И Лизлотта, и Яльмар Мэр происходили из еврейских семей, поддерживавших тесные связи с международным социалистическим движением. Единственный ребенок у своих отца и матери, Лизлотта родилась в Берлине в 1919 году; ее детство и отрочество прошли в Ганновере. Отец Лизлотты умер молодым, и ее будущую судьбу определил отчим, Альфред Корах. Санитарный врач по профессии, он возглавлял в Германии группу врачей-социалистов. Трижды отсидев в тюрьме за общественную деятельность, он с приходом Гитлера к власти вместе с женой и падчерицей бежал из Германии. Сначала они оказались в Париже, откуда перекочевали в Москву, где Альфред Корах получил работу, участвуя в нескольких проектах по развитию советского здравоохранения. Мать Лизлотты, дипломированный психотерапевт, лечила членов Политбюро, и среди ее пациентов была, говорят, жена Молотова. Большая чистка набирала силу; люди, которых они знали, исчезали. Родители Лизлотты быстро поняли, что им опасно оставаться в сталинской Москве. Через три года после прибытия в советскую столицу им удалось всей семьей уехать в Швецию.
Эти три года, проведенные в Москве, где школьницей Лизлотта оказалась очевидцем большой чистки, плюс знание русского языка и русской культуры, обогатили ее отношения с Эренбургом взаимопониманием и глубиной. Она видела, как уничтожались семьи, как без всяких объяснений исчезали из жизни люди. Лизлотта была почти на тридцать лет моложе Эренбурга и, когда они впервые встретились в Стокгольме, была уже матерью двух детей. Он прозвал ее «Сиам»[748]. С самого начала они нашли общий язык, и у них был общий взгляд на мир, а еврейское происхождение сближало их еще теснее. Во время войны Яльмар и Лизлотта в знак солидарности с европейскими евреями стали посещать стокгольмскую мозаичную синагогу. После войны Лизлотта долгое время бесплатно работала в доме для еврейских беженцев.