Кода я начинаю писать личный автограф на титульном листе, Джон склоняется ко мне и шепчет:
— А еще я слышал, из-за книги случился семейный скандал?
— Правда? — говорю я, не поднимая глаз, хотя мне отчаянно хочется разузнать, что болтают.
— Да, я слышал, что среди поклонников Мосли бурление, а прекрасная Диана испереживалась. — На его лице играет понимающая улыбка, та, которой улыбаются, когда узнают особо восхитительную сплетню. Интересно, где он об этом услышал?
Я лукаво посматриваю на него и бросаю крошечное семечко, как противоядие от слухов:
— Такие слухи очень полезны для продаж, ты же понимаешь?
Он шумно выдыхает:
— Какое восхитительное коварство! Ты сама и устроила этот трезвон — какая хитрая уловка!
— Да, порой и мне кое-что удается. — Мы встречаемся с Джоном взглядами, и впервые за долгие месяцы я ощущаю, что меня по-настоящему понимают. Какая странная ирония судьбы, ведь я только что солгала Джону: слухи о реакции Дианы правдивы.
К нам торопливо приближается Питер.
— Джон, дружище, как я рад! Принести тебе коктейль? У нас тут импровизированный бар для друзей и близких.
Муж указывает на бутылки спиртного, содовой и тоника, которые он выстроил на полке. Это самый существенный его вклад за все время со дня свадьбы, хотя, конечно, двигало им исключительно желание поднять себе настроение во время автограф-сессии.
Джон подмигивает мне, а потом обращается к Питеру: — Какой же ты умный парень!
Какую-то секунду, любуясь, как муж дружелюбно болтает с моим старым приятелем, я думаю, как он красив, как много в нем заложено. Почему же он позволяет выпивке, женщинам и лени уничтожать свой потенциал? За последний год его поведение порой так злило меня, что я вложила всю эту ярость в образ Джаспера. Не насмешка ли, что я посвятила роман Питеру? В конце концов, большинство мерзких фраз о женщинах, которые произносит Джаспер, я записала непосредственно за Питером. Я чувствую, что оказалась на распутье и ни один из простирающихся передо мной путей не привлекает меня.
Я вздыхаю и возвращаюсь к очереди. На презентации нет никого из Митфордов. Я и не ожидала Диану и Юнити. Не удивлена я и тем, что Муля и Пуля не пришли, ведь Муля приняла сторону Дианы в споре из-за «Потасовки», а Дебо всего пятнадцать, и она делает, что скажут родители. Но Памела? Неужели она так занята своим Дереком Джексоном, эксцентричным физиком и любителем конкура, с которым она начала встречаться и который настолько увлечен фашизмом, что прежде аполитичная Памела внезапно тоже прониклась этой идеологией? Почему она не пришла? И Декка сама принимает за себя решения, несмотря на молодость. Она не поклонница фашизма, так почему же она не появилась? Но больнее всего почему-то из-за отсутствия Тома. Мой красивый, остроумный, невозмутимый брат всегда сглаживал споры между нами, сестрами. Похоже, даже тот единственный Митфорд, в поддержке которого я была уверена, покинул меня.
А больше всего разочаровывает, что я надеялась книгой открыть сестрам глаза на ужас фашизма, разверзающийся пред ними, а эффект получился обратный: это лишь подтолкнуло их к фашизму и его лидерам.
Я возвращаюсь к автографам и болтовне с посетителями достопочтенного «Хэтчардса», старейшего книжного магазина в Англии, одного из самых моих любимых. Я подписываю очередную книгу, поднимаю глаза и с удивлением вижу в очереди два знакомых митфордианских лица. Муля и Пуля.
Мне хочется выскочить из-за стола и спросить, почему они передумали, но я остаюсь на своем месте. Покупатели ждали в очереди больше часа, и родители, раскритиковавшие меня за эту книгу, не заслуживают особого отношения.
Я наблюдаю, как они постепенно, шаг за шагом, приближаются ко мне, и когда наконец они оказываются у столика, я говорю:
— Рада видеть вас здесь.
Муля высоко приподнимает воротник, словно защищаясь от холода, который от меня исходит, а папа откашливается, прочищая горло. Наконец он произносит:
— Мы гордимся тобой, и неважно, что думают твои сестры.
Я не удивлена, что оливковую ветвь мира мне вручает именно он, а не мама. Когда я черпала материал для своих ранних книг в собственной семье, это никого не беспокоило, кроме матери. Пулю это, кажется, даже забавляло.
Мать отмалчивается, ни одного доброго слова от нее. Видимо, я должна поблагодарить ее уже за то, что она не отчитывает меня.
— Спасибо, Пуля! — Я чмокаю его в щеку. — Юнити в конце концов не возражала, хотя вряд ли можно найти более ярую фашистку, чем она.
Юнити прислала мне единственное письмо, в котором просила не публиковать книгу, но потом между нами вновь наладилась обычная легкомысленная болтовня с подтруниванием и упоминаниями Гитлера.
— Но Дианы-то здесь нет, как видишь. — Муля многозначительно обводит зал взглядом. — Ты ужасно расстроила ее и Мосли. Ты все превращаешь в шутку.
— А надо было представить это все как трагедию? Лучше смотреть на жизнь легко, чем мрачно. И, между прочим, я вычеркнула из книги три главы про капитана Джека по их просьбе, можно сказать, по их требованию, и теперь ни он, ни его движение вообще не появляются в тексте, лишь косвенные отсылки. И все-таки Диана не хочет меня видеть.
— А чего ты ожидала? «Потасовка» высмеивает чернорубашечников. Фашистское движение — не повод для насмешек, твои сестры очень верят, что оно изменит мир к лучшему, — продолжает Муля.
Что, черт возьми, она несет? Диана перетянула Мулю на свою сторону? Или недавняя поездка в Мюнхен, где, как я слышала, Гитлер кивнул ей, так повлияла на нее?
— Если это движение так сильно, как они думают, то немного смеха не разрушит его, — говорю я.
— Опять ты шутишь, Нэнси. Но твои шутки не заманят сегодня вечером твою сестру в «Хэтчардс».
— Однако они помогут оплатить счета. Если бы не доход от книги, мы с Питером не смогли бы оплатить аренду Роуз-коттеджа. Диане о таких вещах не приходится беспокоиться.
Я могла бы огорчить родителей и вызвать их сочувствие вместо гнева, если бы рассказала, куда деваются деньги, которые я по глупости несу домой: Питер вытаскивает их из моего кошелька и тратит на выпивку и азартные игры.
Муля открывает рот и тут же закрывает его. Что они с Пулей могут сказать? Их с отцом неудачные финансовые инвестиции на фоне мирового экономического кризиса оставили нас, семерых детей, без финансовой подушки, которая есть у большинства наших сверстников. И теперь каждый из нас должен сам себе прокладывать путь в этом мире.
Может, поэтому бойкот со стороны Дианы так ужасно меня огорчает? Потому что я чувствую, что меня уже бросили на произвол судьбы родители, а потом предал и обманул еще и Питер? Поверить не могу, что Диана отказалась от меня из-за слепой преданности мужчине, который поставил ее в двусмысленное положение, сделав своей любовницей и отказавшись на ней жениться. Диана жертвует своей семьей ради него, в то время как он не отказывает себе ни в одном эгоистичном удовольствии ради нее, если верить слухам о его непотребных отношениях с невесткой.
Боже мой, как далеко Диана готова зайти ради Мосли?
Глава двадцать третьяДИАНА
Руины замка, осенние поля, высокие церковные шпили, время от времени заснеженные вершины гор. Пейзажи Германии за окном мчащейся машины напоминают Диане французские, отличаются только дорожные знаки. Как чудесно и привольно ехать из одной страны в другую в полном одиночестве, в волосах — ветер, руки — на руле.
«Без сомнения, — думает она, — эта машина — лучший подарок из всех, что М когда-либо мне делал».
Он подарил ей этот гладкий серебристый «вуазен» с изогнутой крышей и вытянутым капотом недавно, во время поездки в Париж. За рулем она чувствует себя африканской кошкой, мчащейся по саванне. Она рада, что машина уже ждала ее в Париже, когда Юнити позвала ее к себе.
Удивительно, что сейчас так много зависит от Юнити. Ее странная младшая сестра приобрела такое влияние благодаря настойчивости и одержимости. Именно сейчас, когда Бабá обеспечила М неожиданную поддержку, Диана отчаяннее всего нуждалась в том трофее, который наметила себе еще в первый Партайтаг. Приближение к цели воодушевляет Диану, и одновременно улетучивается ее досада на Нэнси, которая, несмотря на протесты сестры, опубликовала роман.
Диана заканчивала сеанс позирования русскому художнику-мозаичисту, Борису Анрепу, для вестибюля Лондонской национальной галереи, когда прибыл посыльный. Анреп попросил одиннадцать друзей позировать для мозаичных изображений девяти муз, плюс Аполлона и Диониса, которые он собирал на полу холла знаменитого музея. Избранные модели облачились в тоги и застыли в томных позах — Клайв Белл в роли Диониса, Вирджиния Вулф в роли Клио, Грета Гарбо в роли Мельпомены и Диана в роли Полигимнии, музы духовной музыки и ораторского искусства. Почтальон в униформе вручил ей конверт с пометкой «срочно». На мгновение ее сердце бешено забилось, она испугалась, не случилось ли что с Джонатаном или Десмондом, за которыми сейчас присматривал Брайан.
Она извинилась перед Анрепом и другими моделями и отошла в тихий уголок Национальной галереи, дрожащей рукой вскрыла конверт. Записка была от Юнити: «Немедленно приезжай в Мюнхен. Я встретилась с НИМ. И он хочет познакомиться с тобой». В волнении Диана тем же вечером отправилась в Париж, чтобы дальше поехать за рулем «вуазена».
Пейзаж меняется, он уже не такой буколический, более урбанистичный, но все равно по-баварски живописный, если, конечно, не обращать внимания на следы недавней войны. Начинают мелькать дома с двускатными крышами в стиле Тюдоров, выстроившиеся вкруг центральных площадей и церквей, полей становится все меньше, постепенно деревни сливаются в один разросшийся город. Диана въезжает в Мюнхен, и сегодня он кажется ей таким же прекрасным, как в тот день, когда она приехала сюда впервые. Интересно, она так обожает немецкую архитектуру и облик здешних городов, потому что дедушка прививал младшим Митфорд любовь ко всему тевтонскому? Или это потому, что каждая поездка сюда на шаг приближает ее к полному обладанию М, ведь она знакомится со все более влиятельными представителями нацистской элиты? Как бы там ни было, это место очень многообещающее.