— Мы с Мосли хотели бы пожениться, — произнесла она в ответ на вежливый вопрос Гитлера об их будущем, после того как объяснила ему необычность их с М ситуации, умолчав о тесных отношениях Мосли с Баба — она опасалась реакции фюрера. Диана обнаружила, что Гитлер может быть поразительным моралистом.
— Естественно, вы хотите замуж. Все женщины хотят, большинству мужчин это тоже нужно, — ответил он. Диана слышала это уже не в первый раз; интересно, однако, что, решительно выступая за супружество и семейные ценности, сам лидер не спешит жениться на собственной любовнице.
— Но не вам, фюрер. Вы не большинство.
Он усмехнулся. Диана знала, как он падок на легкую, невинную лесть.
— Мои обязательства перед Германией не позволят мне быть преданным мужем и семьянином, как того требует нацистский идеал.
— Ваша самоотверженность и самопожертвование — большая удача для Германии, — произнесла она, и в ответ он нежно похлопал ее по руке.
— Надо найти способ исполнить ваше желание. Женщина вашей красоты и положения должна иметь возможность выйти замуж, когда и как ей пожелается. — Он замолчал и, когда она уже собралась поблагодарить его за добрые слова, он встал. — Что если вы поженитесь здесь, в Германии? Я могу получить специальное разрешение Рейха на ваш брак, и не надо будет делать никаких публичных заявлений в Англии.
— Вы можете пойти на это ради нас? Вы окажете нам эту великую честь? — Она поднялась со стула и повернулась к нему.
Он осторожно взял ее руку в свою бледную ладонь.
— Для арийской красавицы, которая связывает Германию с Англией? С превеликим удовольствием.
Использовала ли Диана этот любезный жест Гитлера, чтобы слегка надавить на Мосли и подтолкнуть его к браку? Возможно. В конце концов, раньше он ловко уклонялся от обязательств или давал лишь расплывчатые обещания, ускользал, и Диана уже устала от этого. Не то чтобы Диана когда-то жаловалась или навязывалась, а в итоге ей это оказалось и ни к чему. За нее все сделал Гитлер.
Наконец перед нею регистратор и М, она станет его женой. «Как долго я шла к этому дню», — думает Диана и глубоко, удовлетворенно вздыхает. Если бы только ее сыновья могли быть здесь; ей мучительна разлука с ними в этой долгой поездке, в которой свадьба — лишь начало, ведь мальчики уже подросли и замечают ее отсутствие, но так надо. Эти постоянные поездки в Германию утомительны, но она знает, что должна оставаться приближенной Гитлера ради Мосли. И ради нее самой.
Ее внимание привлекает Юнити, единственная свидетельница на свадьбе. Диана видит, как она взволнована своей ролью единственной подружки невесты и единственной представительницы семьи, и понимает, что должна присматривать за своей неистовой, слегка истеричной сестрой. Близость Юнити к сердцу немецкой верхушки слегка беспокоит ее, но о возвращении сестры в Англию, на которое намекают Муля и Пуля, сейчас не может быть и речи. Родители позволили Юнити остаться в Германии, когда Том сообщил, что с младшей сестрой, похоже, все в порядке. Диане нужно, чтобы Юнити оставалась тут из-за ее доступа к Гитлеру. Будет странно Диане ездить в Германию, если пропадет предлог «проведать сестру».
Диана отводит взгляд от Юнити и улыбается любимому. Его темные волосы, широкие плечи и властная осанка сегодня так же покоряют ее, как и в вечер их первой встречи. Чтобы заполучить его, потребовалось гораздо больше времени и самоотверженности, чем она предполагала, но она никогда не сомневалась в успехе. Она всегда верила в силу своей воли.
И вот, пусть рейхсминистр пропаганды Геббельс и не обожает Диану — он с подозрением относится ко всем британцам, — его берлинский дом стал их с М свадебной часовней, а его вилла в Ванзее — местом их свадебного завтрака, и не приехал никто из членов семьи, только Юнити в роли свидетельницы. Нетрадиционно, да, но путь, избранный Дианой, незауряден.
Глава тридцать третьяЮНИТИ
Зрелище настолько впечатляющее, что дух захватывает, даже на Партайтагах Юнити такого не доводилось видеть. Неописуемое воодушевление охватывает ее при виде олимпийского огня, въезжающего, к восторгу более ста тысяч зрителей, на огромный стадион, часть недавно построенного спортивного комплекса. Как она гордится тем, что стоит здесь, за трибуной Гитлера, на местах для почетных гостей, в день открытия Олимпийских игр; она — неотъемлемая часть этой новой, могущественной Германии — и ключ к немецко-британской гармонии. Гитлер заверил ее, что это и его цель тоже.
Гитлер выходит на помост, и аудитория затихает. Все взгляды устремлены на него, а он принимает цветы от маленькой девочки, и Юнити рада, что остальной мир может хоть мельком увидеть доброго фюрера, которого она так хорошо знает. Живого человека, взявшего на себя роль твердого и могущественного лидера, которым он всегда предстает. На стадионе по-прежнему царит тишина, пока Гитлер поднимается по ступеням к трибуне и готовится выступить. Зрители ожидают услышать экстатическую, драматичную речь, подобную тем, которые они видели в бесчисленных кадрах кинохроники, но Юнити знает, что он выбрал для этого случая другой тон.
Фюрер стоит перед микрофоном, выдерживая паузу. Спокойно, медленно и с минимальной жестикуляцией он произносит:
— Объявляю одиннадцатые международные Олимпийские игры современной эпохи открытыми.
На долгий миг на стадионе воцаряется полная тишина, все ждут, что еще скажет Гитлер. Юнити сдерживает смешок, наслаждаясь тем, как мастерски и непредсказуемо фюрер сегодня опрокинул ожидания всего мира. Когда, наконец, он кивает — дает сигнал к началу парада, — аудитория разражается оглушительными аплодисментами. И парад начинается.
Первая из сорока девяти наций начинает свое шествие по стадиону, проходя сначала мимо трибуны для почетных немецких и иностранных гостей, на которой сидят Юнити и Диана. Почти 4000 спортсменов, одетых в национальные костюмы своих стран, маршируют и приветственно машут. Германию представляют почти 450 участников, а главным ее конкурентом будут Соединенные Штаты.
После почти часового шествия Юнити и Диана по примеру окружающих их людей садятся. Но не фюрер. Он с упорной выдержкой стоит все это время, и Юнити задается вопросом, обожала ли она его когда-нибудь сильнее.
Гитлер салютует каждой команде, и Юнити замечает, что только итальянцы — люди Муссолини — любезно отвечают ему тем же. Британские спортсмены отказываются поднять руки в ответном жесте, и, хотя Юнити считает себя патриоткой, она смущена и пристыжена их неуважением. Она больше, чем когда-либо, жаждет, чтобы Мосли удалось превратить БСФ в видную политическую партию; если бы он победил, сегодня британские спортсмены тоже вздымали бы руки в нацистском приветствии. Юнити никогда не призналась бы в этом Диане, но она сильно сомневается, что Мосли когда-нибудь добьется такого же успеха, как Гитлер. Однако, возможно, всего лишь возможно, Юнити удастся склонить чашу весов в его пользу. Она горячо надеется на это — как еще она может осуществить свою мечту о союзе Великобритании и Германии?
Сквозь грохот многолюдного духового оркестра Юнити слышит, как один из нацистских чиновников на трибуне говорит другому:
— По-моему, это не очень похоже на бойкот.
Она понимает: они имеют в виду призыв активистов из Британии и Америки бойкотировать Олимпиаду из-за идеологии Третьего рейха, утверждающей превосходство арийцев. Исключение еврейских спортсменов из спортивных команд и ассоциаций подогрело протест, в частности, в сборную Германии не допустили боксера, чемпиона Германии в супертяжелом весе, Эриха Зелига, а также выдающегося теннисиста, участника кубка Дэвиса, Даниэля Пренна, и Гретель Бергманн, прыгунью в высоту мирового класса.
Второй чиновник фыркает:
— Проклятые британцы и американцы подняли эту шумиху и выглядят лжецами, вот и все, чего они добились.
— Ведь в Берлине нет никаких свидетельств дискриминации евреев! — усмехается первый.
— Старина Геббельс позаботился об этом.
Юнити вспоминает, какая бурная деятельность развернулась здесь за несколько месяцев до Олимпиады в ожидании тысяч гостей со всего мира. Многочисленные запреты, ограничивающие права евреев, стирали со стен, а из газет исчезли статьи с критикой еврейства и обвинениями его во всех бедах, постигших Германию в прошлом и настоящем.
— Блестящий ход — позволить этой еврейской фехтовальщице Хелен Майер выступить за Германию.
— О каком преследовании евреев в Германии может идти речь, если на Олимпийских играх страну представляет спортсменка-еврейка? Так ведь?
— Точно! Хотя меня и тошнит, когда я вижу, как она салютует нам.
Юнити делается неуютно от услышанного, и она отводит глаза от мужчин. И почему это чувство появилось именно сегодня, в такой особенный день? Ведь она поддерживает все, абсолютно все, за что выступают нацисты. Она поддерживает их и в частных беседах. И в газетах. И на митингах. Она должна была бы радоваться сегодняшнему дню, но что-то тревожит ее совесть. Она не хочет слышать этот голос, приказывает ему замолчать.
И вдруг чувствует на себе чей-то взгляд. Неужели кто-то заметил, как ее передернуло из-за комментариев о Хелен Майер? Ей следует быть осторожней. Другие высокопоставленные нацисты завидуют ее особым отношениям с Гитлером, и она знает, что они воспользуются любой ее оплошностью. Она не позволит себе ничего, что поставило бы под угрозу ее общение с фюрером. Она скажет и сделает все, что угодно, чтобы укрепить их отношения и выполнить миссию.
Она украдкой оглядывается по сторонам. Диана не смотрит на нее и пытается подавить зевок. Юнити знает, что Диана скучает на любых спортивных соревнованиях — она никогда не любила метать диски и все такое, — но осознает важность происходящего, и, хотя Юнити переживает из-за встреч Гитлера и Дианы à deux[14]