— Мне очень приятно. — Я обвожу рукой комнату, затем указываю на свой халат. — Как видишь, иду на поправку.
Она мельком глядит на постель, затем на меня — без слов спрашивает разрешения присесть. Я киваю, и она изящно опускается на край кровати. Даже это едва заметное движение матраса отзывается болью в моем животе, я морщусь.
— Как ты, Нэнс?
От этого ласкового прозвища у меня на глаза наворачиваются слезы. Я тереблю завязки своего шелкового халата, чтобы не встречаться с ней взглядом.
— Все идет по плану, — отвечаю я и меняю тему. — Скучаю по твоим мальчикам. Им нравится ваш новый дом?
Я удивилась, узнав, что они поселились в Вуттон-Лодже, поместье в далеком Стаффордшире: Северная Англия далеко не центр светской жизни, а Диана привыкла блистать. Но, наверное, Мосли так удобнее добираться по делам в Манчестер, а то, что он оказался подальше от других женщин, вполне устраивает Диану.
Она тут же буквально засветилась:
— Они тоже скучают по тебе. М полюбил ловить форель в окрестных озерах.
При упоминании Мосли лицо ее становится мечтательным. Поразительно, как этот человек продолжает держать в подчинении мою прекрасную, непроницаемую сестру! Что в нем такого особенного?
— Такое наслаждение — наблюдать, как он пусть ненадолго сбрасывает с себя тяжкий груз лидерства.
Я не уточняю, что спрашивала о Джонатане и Десмонде, а не о Мосли, и что Мосли меня ни капельки не волнует. Я удерживаюсь от колкостей и все-таки перевожу разговор на племянников:
— Мальчикам там нравится?
— Они наслаждаются лесами, полями в колокольчиках, по которым можно мчаться верхом или бродить осенью и весной, и снежными холмами, с которых можно кататься на санках зимой, — отвечает она с блаженной улыбкой.
— Звучит идеально. А ты как? Приятно вернуться к природе, которой мы так наслаждались в детстве? — с улыбкой спрашиваю я.
Она улыбается в ответ:
— Мне нравится бывать там. Но в последнее время я много путешествую. Помогаю М в его делах.
Диана имеет в виду свои поездки в Германию? Она ездит только туда да на летние каникулы на Средиземное море. Интересно, что она называет свои поездки в Германию работой: раньше она притворялась, будто ездит в Мюнхен присматривать за Юнити. Тревожный звоночек, напоминающий мне о странном разговоре с Уинстоном. Уж не подтверждение ли это его подозрений? Мои сестры на самом деле так привязаны к Германии не только из-за странного увлечения фашизмом? Со времени того разговора ставки еще больше выросли, поскольку Германия собирает союзников: сначала Италия в октябре, а затем в ноябре Япония.
Я пристально всматриваюсь в свою сестру, ее ледяную красоту, ее загадочную полуулыбку. Если я продолжу свое тайное расследование, придется быть осторожной. Сфинкс всегда славилась тем, что яростно охраняла свои секреты.
Глава тридцать восьмаяДИАНА
Диана знает, что люди глазеют. Пялятся на ее одежду, прическу, украшения, на ее очаровательных сыновей. Она хочет оградить своих обожаемых детей от грязных взглядов и сплетен — совершенно недопустимое поведение в церкви. Но она также знает, что не может напрямую воздействовать на других прихожан церкви Святой Маргариты — ни словами, ни действиями, — иначе ее объявят еще большей грешницей, чем уже считают из-за развода с Брайаном Гиннессом и так называемого адюльтера с Освальдом Мосли. Она не может так поступить с мальчиками, и она напоминает себе, что все это не имеет значения, а со временем, когда их планы осуществятся, отвращение в глазах этих людей сменится чем-то вроде благоговения.
Священник начинает службу, и Диана не сводит глаз с алтаря. Она кладет ладони на затылки своих белокурых мальчиков, заставляет себя сосредоточиться на проповеди. За спиной священника возвышается изысканное витражное распятие шестнадцатого века, картина завораживает ее, пока Диана не замечает, что там также изображен союз Генриха VIII и Екатерины Арагонской, полная противоположность тому союзу, которого она желает с Мосли. Когда служба заканчивается и толпа начинает расходиться, она намеренно ждет, пока освободятся скамьи, прежде чем вести своих мальчиков по проходу.
— Диана, Диана, — окликает ее голос, который кажется знакомым.
Она притворяется, что не слышит, и они с мальчиками не останавливаются.
Позади раздаются шаги, и она чувствует руку на своем плече.
— Диана?
В такой близи этот голос уже невозможно не узнать. Теперь Диана жалеет, что пришла сегодня в церковь и что рядом нет родителей — они бы ее прикрыли. Сейчас она нечасто посещает церковную службу и очень редко бывает с мальчиками. Но им уже пять и шесть лет, и скоро регулярные походы в церковь станут частью их школьной рутины — она хочет, чтобы они привыкли к скамьям, ритуалам и долгой мессе.
Обернувшись, она заставляет себя улыбнуться: — Доброе утро, Уинстон. Дивно встретить вас здесь.
— Дивно? Это слово никогда не относилось ко мне, только к вам, Диана, — отвечает Уинстон, не выпуская из губ отвратительную потухшую сигару. Он тянется к ее руке, и ей приходится отпустить милые пухлые пальчики Десмонда. Затем толстяк кланяется и удивительно нежно целует ей руку. Диану едва не передергивает, но она сдерживается.
«Как же он заблуждается в своих разглагольствованиях о Гитлере и нацистах». Так очевидно, что он отчаянно пытается вернуть себе власть. Неудивительно, что он оттолкнул от себя большую часть общества и почти всех своих товарищей по партии. Он понятия не имеет, о чем говорит, и его обвинения обернутся против него самого. Но ничего из этого она сказать не может. Пока не может.
Ее время придет — когда Мосли будет у власти.
— Какой приятный случай — встретить вас здесь. Я как раз думал о вашей беспокойной бедняжке сестре, когда шел из дома в церковь, — бормочет он, пока они идут бок о бок по проходу после того, как Диана уговаривает Десмонда взять Джонатана за руку вместо нее. Лондонская квартира Уинстона и Клемми недалеко от Вестминстерского аббатства, на территории которого находится церковь Святой Маргариты, и они ходят сюда, когда Уинстон покидает Чатвелл ради своих бездарных политических интриг.
— О которой из сестер? У меня их много.
— И все они беспокойные? По-моему, беспокойной можно назвать только Юнити.
— Я бы сказала, что это просто мнение: все дело в том, как посмотреть, — уклончиво отвечает она.
— Сегодня во время утренней прогулки я размышлял о том, как нацистский пропагандист Юлиус Штрейхер использует Юнити и при этом всегда представляет ее как родственницу Уинстона Черчилля.
Он делает паузу, но Диана никак не реагирует. Она ясно видит, к чему он клонит, но не собирается идти у него на поводу. Ничего хорошего из общения с Уинстоном сейчас не выйдет, так что никаких признаний. Ради нее и Мосли.
— А вы разве не переживаете о сестре? — подталкивает он ее, зная, что она не сможет уклониться от такого прямого вопроса.
— С чего бы мне переживать? Юнити всегда была очень тверда и непоколебима в своих убеждениях, и в Германии она не только свободна их высказывать, но и может служить делу, в которое верит.
— А вас не тревожит, что ваша сестра стала… — он запинается, подыскивая слово, что весьма необычно для такого говорливого человека, как Уинстон, — спутницей Гитлера? Его рупором?
Диана знает, на что он намекает: до нее дошли сплетни о Юнити, которые обсуждают и в Германии, и в Англии. Будто бы Юнити спит с офицерами СС, чтобы добывать через них информацию о местонахождении Гитлера. Что этих офицеров целая вереница. Что она устраивает с ними оргии. Что к тому же она любовница Гитлера. Диана не наивна: она догадывается, что у Юнити близкие отношения с одним или даже несколькими охранниками Гитлера. Свидетельства тому она сама видела в квартире Юнити. Но остальные сплетни — будто она меняет мужчин как перчатки, устраивает оргии и к тому же любовница Гитлера — это просто досужие разговоры завистников. По крайней мере, Диана себя в этом убеждает.
— Почему меня должна тревожить дружба Юнити с Гитлером, Уинстон? Я сама провела немало времени с фюрером, на обедах, в опере и на фестивалях. И я нахожу, что он джентльмен.
— А его политика вам не отвратительна? Его решения и шаги?
— С чего бы мне возражать против политики, которая возвращает Германии ее былую славу после прозябания в позоре со времен Великой войны? Что отвратительного в экономических мерах, снижающих безработицу?
Они выходят из темной церкви Святой Маргариты в ясное воскресное утро, и солнечный свет ослепляет ее. Ей приходится прищуриться, глядя на Уинстона, который уже парирует:
— А как насчет его манеры отправлять своих противников в концентрационные лагеря? А как насчет Нюрнбергских законов? — молотит он.
Диана ловко обходит ловушку с евреями и сосредотачивается на обращении Гитлера с диссидентами.
— Разумеется, я считаю неправильным сажать кого-то в тюрьму без суда. Нельзя отправлять людей за решетку просто из-за того, что они придерживаются других взглядов. Но как мы можем критиковать Германию за то, что Великобритания не раз делала сама? В Северной Ирландии, в наших колониях в Индии и Африке, и список можно продолжать. Тому, кто живет в стеклянном доме, не стоит бросаться камнями — разве не об этом говорил священник в сегодняшней проповеди?
— Touché[17], — усмехается Уинстон. — Но Юнити пропагандирует нацистский антисемитизм как свои собственные убеждения, и теперь ее регулярно цитируют как ненавистницу евреев. Вас не беспокоит, что Гитлер оказал на нее такое влияние? Даже боюсь представить, на какие сомнительные поступки она может пойти ради достижения его целей.
Диана делано смеется:
— Очевидно, вы плохо знаете Юнити, кузен Уинстон. Никто не может похвастаться такой сильной волей, как у нее, и никто не может заставить ее делать то, чего она сама не хочет. Ни Муля, ни Пуля, ни сестры, ни Гитлер. Так что я бы не стала тратить время на беспокойство о том, что она… по-вашему, Уинстон, она загипнотизирована?