сделала бы с этой информацией?
Дина пытается прокрутить в голове этот момент. Что делала Нэнси после того, как вышла из гостиной? Медленно, палец за пальцем, надевала перчатки? Рылась в своей сумочке, притворяясь, будто что-то ищет? Тщательно красила губы своей фирменной кроваво-красной помадой перед зеркалом в прихожей? Как бы она повела себя, если бы Диана застукала ее за подслушиванием? Самое главное, почему ей так важно было подслушать?
— Диана, — зовет из гостиной Муля, прерывая ее размышления.
— Да, — отзывается Диана, она не хочет спешить без особой нужды. Хотя до рождения ребенка остается около двух месяцев, она уже чувствует себя огромной и неуклюжей.
— Тебе звонят.
Кто знает, что она здесь? Прислуга из лондонского таунхауса, который они с Мосли сдают?
— Кто? — Мосли.
При звуке имени своего возлюбленного — теперь мужа, о чем она все еще иногда забывает, — она спешит к телефонному столику. Должно быть, он допросил всех и нашел ее. Она берет у Мули трубку и отворачивается в угол, чтобы хоть немного уединиться.
— Привет, дорогой, — полушепчет она.
— Ты не говорила, что собираешься сегодня с мальчиками в Ратленд-Гейт.
— Не хотела нагружать тебя пустяками вроде нашего визита к Юнити и моим родителям, — отвечает она, стараясь не упоминать Нэнси. Для Мосли она по-прежнему враг и всегда, вероятно, им будет. — Я же знаю, что ты занят подготовкой поездки в Париж.
Хотя Диана этим летом согласовала основные условия сделки по радио с людьми Гитлера, она не хотела, чтобы М чувствовал себя на вторых ролях. Хотя они оба знали, что без нее этого бы никогда не случилось. Поэтому, когда пришло время обсудить тонкости организационной структуры, Диана предложила Мосли и их адвокату встретиться с немецкими участниками переговоров — бизнесменом, экономическим экспертом нацистов Йоханнесом Бернхардтом, инвестиционным банкиром Куртом фон Шрёдером и помощником Гитлера капитаном Фрицем Видеманом в Париже. Она знала: эти последние детали сделки могут оказаться непростыми, учитывая, что правительство Германии может выдать лицензию на вещание только немецкой компании — правило, которое их юристы пытались обойти, создавая сложнейшие схемы и учитывая жесткие ограничения на содержание программ. Это помогло бы М чувствовать себя защищенным от британской разведки и, что более важно, не чувствовать себя приниженным триумфом жены.
— Я надеялся обсудить с тобой до отъезда оставшиеся детали сделки, — говорит М, и раздражение ясно слышно в его голосе. — Ведь ты же настояла, чтобы до сегодняшнего дня переговоры шли через тебя.
Диана ощетинивается. Только благодаря ее очарованию и блестящей тактике их радиоплан зашел так далеко. Намекать, будто она монополизирует переговоры ради собственного удовольствия, нелепо и оскорбительно. Но она не произносит этого. Она знает, какой будет реакция Мосли на такие резкие слова, ей ни к чему отталкивать единственного мужчину, которого она хочет больше всего на свете, ведь только он никогда не поддается на ее уловки. Не сейчас, когда они наконец могут добиться всего, что им нужно как паре, — финансовой стабильности, надежного источника дохода для их политического движения и права сидеть рядом с Гитлером, когда он завоюет Великобританию, — и всего, чего она хочет как женщина: быть женой Мосли и выносить его ребенка.
Два года по настоянию Мосли они держали свой брак в секрете от всех, кроме, разумеется, ближайших родственников. Поначалу он боялся разозлить Бабá, но со временем стало ясно, что из-за отношений с Дианой, неважно — оформленных или нет, невестка лишит его финансовой поддержки. Однако к тому времени у них появилась еще одна причина для секретности. Переговоры о радио шли полным ходом, и Диане было важно, чтобы Мосли официально не был связан со сделкой, дабы не привлечь внимания британской разведки. Но теперь, когда и рождение ребенка, и завершение сделки уже близки, приходит время открыться.
— Мы с мальчиками скоро будем дома. — Диана проглатывает свое недовольство и обещает поскорее вернуться, чтобы подготовить мужа к переговорам о радио.
Глава пятьдесят перваяЮНИТИ
Юнити вскакивает с кушетки, на которой все это время лежала как выздоравливающая, и пытается выхватить телефонную трубку из рук Дианы.
— Стой! — кричит ей сестра, отгоняя, как надоедливую мошку. Юнити терпеть не может, когда с ней так обращаются, особенно когда себя так ведет Диана. Она опять чувствует себя маленькой девочкой, странной и неуклюжей на фоне божественных сестер. И хоть она и сейчас порой завидует сестре, ее красоте и обаянию, не говоря уже о том, как легко ей удалось наладить отношения с фюрером, Юнити восхищается Дианой, даже в какой-то степени боготворит ее. И Юнити поверила, что ее чувства взаимны, что Диана по крайней мере признательна ей.
— Но я хочу поговорить с Мосли, — скулит Юнити, и звук собственного голоса кажется ей мерзким, но остановиться она не в силах. Она ужасно скучает по Гитлеру и хочет, чтобы он знал, что его Валькирия скоро вернется в Германию. — Я должна продиктовать ему сообщение, которое он передаст капитану Видеману при встрече в Париже. Важное сообщение, которое капитан Видеман отвезет моему фюреру.
— Откуда Юнити знает, что я еду в Париж и с кем я там встречаюсь? — Мосли обращается к Диане, но его голос в телефонной трубке достаточно громок, чтобы Юнити все расслышала. — Что ты ей рассказала?
Его слова поражают Юнити. Почему он хотел скрыть от нее свою поездку в Париж и цель этой поездки? Разве они все не на одной стороне? На стороне фюрера и фашизма? На стороне, которая должна убедить Великобританию, что мир между родиной Юнити и ее приемной родиной Германией на пользу обеим великим державам? Что вместе они должны править всей Европой?
— Тс-с-с, — шепчет ему Диана. Она пятится от Юнити, насколько хватает телефонного шнура.
— Не затыкай мне рот! — практически кричит Мосли. И хотя Диана отошла с телефоном в угол гостиной, его голос слышен всем. Не только Юнити, но и Муле с Пулей, которые пристально смотрят на Диану.
— Она тебя слышит, — шипит Диана.
— Да мне плевать, пусть меня слышит хоть чертов Гитлер. Ты моя жена, и я не потерплю, чтобы ты затыкала мне рот. Уж точно не из-за проклятой Юнити.
— Нам нельзя отталкивать Юнити, мы не можем себе этого позволить, — приглушенно отвечает Диана. — И как бы там ни было, ты не можешь так говорить о моей сестре.
Юнити не обратила никакого внимания на просьбу Дианы отойти и по-прежнему нависает над нею, наблюдая, как вытягивается изящное личико ее сестры, как горбится ее всегда прямая спина. Как смеет этот жалкий Мосли так разговаривать с ее сестрой? Он псевдофашист в лучшем случае — трижды менял партии, прежде чем остановиться на фашизме, — и не заслуживает ее. Юнити знает, что именно Диана по-настоящему верит в Гитлера и Рейх, и ее вера проявляется, разумеется, через Юнити.
Возможно, думает Юнити, Мосли недостоин партнерства с Гитлером. Возможно, кто-то другой гораздо лучше послужил бы делу фюрера, когда Великобритания заключит с ним союз. Возможно, это Диана. А может быть, и сама Юнити.
Холодная решимость пронзает ее, и она отворачивается от сестры. Она подходит к телефонному столику, не реагируя на крики матери, которая умоляет ее вернуться на кушетку. Даже Пуля зовет ее, когда Юнити начинает кашлять. Но она не отступит. Она должна защитить свою сестру и две ее родины — Германию и Англию, — и всё одним движением.
Юнити подходит к телефону. Она протягивает указательный палец к черному бакелитовому аппарату, слышит, как ее сестра кричит «нет!». Но ничто не может ее остановить, она нажимает на «отбой», рассоединяя Мосли и Диану. Никто не встанет у нее на пути.
Глава пятьдесят втораяНЭНСИ
— Сеньора, сеньора! — кричат мужчины сквозь забор из колючей проволоки. Они просовывают руки между острыми шипами, старясь схватить меня за рукав или за брючину. Отчаяние, исходящее от беженцев, осязаемо и душераздирающе.
— Lo siento[25], сеньоры, — отвечаю я одной из немногих испанских фраз, которые смогла выучить в перерывах между дежурствами. Хотела бы я предложить им больше. Что им мои извинения, когда их желудки пусты, а будущее неопределенно.
Я иду через убогий лагерь в женскую его половину, где так же за забором из колючей проволоки находятся женщины, будто они преступницы, хотя на самом деле единственное их преступление — побег во Францию из Испании, подальше от массовых казней, которые устраивает фашистский генерал Франсиско Франко и его армия. Глядя на этих грязных, истощенных женщин, многие из них с детьми — малыши цепляются за подолы их тонких хлопковых платьев, виснут на их худых руках, вокруг крутятся собаки и домашний скот, — я в миллионный раз задаюсь вопросом, как они пересекли грозные Пиренейские горы, чтобы спастись. И как могла Франция не приветствовать их с распростертыми объятьями, когда эти бедные, несчастные люди наконец пересекли границу? Хотя я полагаю, что французы больше озабочены подготовкой к войне против Германии, чем наплывом беженцев, и, надо отдать им должное, они хотя бы не отправили людей обратно в Испанию, но разместили в лагерях, в подвешенном состоянии, и теперь нужно множество добровольцев, чтобы заботиться о них. Пока мы ищем страну, которая согласится принять толпы обнищавших, голодных людей, ресурсы стремительно утекают.
Я подхожу к охраннику у ворот и сообщаю, что принесла лишь весточки от родственников из мужского лагеря, еды нет. Хоть я и без продуктов, женщины окружают меня, стоит мне войти, они улыбаются. Ради соблюдения приличий организаторы лагеря беженцев разделили мужчин и женщин, даже семейных, и эти весточки — единственный способ общения. Я понимаю, по каким причинам людей разделили, но все-таки это решение кажется неоправданно суровым, когда жизнь и без того невообразимо тяжела.