Трансляция заканчивается, все начинают расходиться по своим делам и заботам. Диана рассеянно похлопывает по плечу плачущую горничную, когда та проходит мимо, а затем шепчет успокаивающие слова Джонатану и Десмонду, которые кажутся озадаченными и испуганными одновременно. Легко ступая, она обходит увлеченно беседующих Мосли и Баба, которые на период военного времени решили общаться цивилизованно, если не простить друг друга.
Тишина и уединение — вот что нужно Диане, чтобы продумать следующие шаги. Мосли уже сделал один смелый неверный шаг, последствия которого, как она опасается, ей придется теперь улаживать, иначе они окажутся не у дел на всю войну. Первого сентября, после ультиматума Чемберлена Германии, М опубликовал заявление, в котором провозгласил, что война на самом деле ведется из-за еврейских финансов, и призвал членов БСФ донести до британцев важность мира. Эти слова могли бы понравиться Гитлеру, но не народу и не правительству вступившей в войну Англии. «Интересно, британская разведка уже обратила внимание на это заявление?» — думает она.
Диана входит в кабинет, но там уже устроилась Вивьен; она возвращается в гостиную и видит, что Баба ушла, а Мосли стоит, глядя сквозь огромные окна на ухоженную лужайку. Она пятится на цыпочках, но деревянные половицы скрипят и Мосли оборачивается.
— О, Диана, ты-то мне и нужна! Я обдумываю фразы для публичного заявления БСФ.
Обычно Диана с удовольствием включается в обсуждение и предлагает записать мысли М, в основном чтобы иметь возможность смягчить послание и повернуть его как ей надо. Поэтому сейчас ей так тяжело ответить:
— Дорогой, ты уверен, что это разумно? В свете заявления Чемберлена? — Она не может заставить себя произнести «объявления войны». — Может, лучше через несколько недель?
Мосли вытягивается и подбоченивается, словно он на сцене, а она — одна из его последовательниц.
— Члены БСФ будут ожидать от меня указаний. Мы уже много лет прокладываем путь к миру, и у них возникнет противоречие между тем, что просит их сделать наша страна, и тем, чего требует их совесть и их политическая партия.
— Понимаю. — Она присаживается на край бледно-голубого дивана и съеживается. Инстинктивно она знает, как справиться с этой ситуацией. Хотелось бы при этом обойтись без утомительного спектакля, который ей устроит Мосли, но это вряд ли удастся. «Неважно, — напоминает она себе. — Это необходимо».
Она продолжает:
— Тебе лучше знать, дорогой. Ты всегда все знаешь, и, если ты чувствуешь, что членам БСФ нужно твое наставление, они должны его получить. Даже ценой твоей собственной свободы.
Тревога отражается на его лице.
— Что ты имеешь в виду? Ценой моей собственной свободы?
Она разводит руками, словно показывая, что свобода и его убеждения несовместимы:
— Ну конечно, как фашистская организация, БСФ теперь под лупой у спецслужб, и они будут внимательно следить за нашей деятельностью и публичными заявлениями. В конце концов, то, что безопасно говорить в мирное время, во время войны могут счесть изменой. Но я знаю, что твоя верность своим соратникам сильнее, чем страх за себя, и ты сделаешь правильный выбор в пользу БСФ.
Диана знает, что Мосли не намерен жертвовать своей свободой ради БСФ. Как она и надеялась, ее слова заставили его переосмыслить опрометчивое заявление. Он спрашивает:
— Советуешь исправить наше предыдущее заявление?
— Хм… — Она делает вид, что обдумывает его вопрос. Избегая критиковать его предыдущее выступление, она говорит: — Думаю, стоит воздержаться от слов, что война идет из-за еврейских финансов, учитывая, что Великобритания теперь официально вступила в бой. Возможно, вместо этого стоит констатировать, что война началась, и проинструктировать членов БСФ следовать распоряжениям правительства. Это поможет сбить британские спецслужбы с толка.
— Блестяще, дорогая, как всегда. — Он кивает, соглашаясь с ее предложением. — А возможно ли намекнуть, что БСФ продолжит функционировать и бороться за мир? Это не слишком рискованно? Пропаганда пацифизма ведь не вне закона?
— Нет, я думаю, это очень уместно.
Он чмокает ее в щеку, подходит к столу, берет ручку и бумагу, начинает накидывать черновик. Посмеиваясь про себя, он бормочет:
— Даже если мы хотим мира совсем не из-за пацифизма.
— Я пойду, дорогой? Мне надо узнать, как Юнити, — говорит она, хотя и не собирается звонить сейчас в Германию. Она даже представить боится, как к такому звонку отнеслись бы британские спецслужбы, которые, без сомнения, следят за телефонными линиями. Как бы то ни было, где-то глубоко в душе Диана подозревает, что если Юнити сказала правду во время их последней встречи в Байройте, ее младшая сестра уже вне досягаемости.
— Юнити? — переспрашивает Мосли и непонимающе хмурится.
Неужели он забыл о ее сестре? Той, которая принесла столько пользы их делу? Которая была так нужна для выживания БСФ и их будущего? Диана не может до конца поверить, что Юнити улетучилась из головы Мосли. Забудет ли он однажды так же и про Диану, если она перестанет быть полезной?
— Она осталась в Германии, хотя фюрер и призывал нас уехать, помнишь? — подсказывает она ему.
— Ах да… — отвечает он, не отрываясь от бумаг. «Насколько же он порой отталкивающий», — думает она.
Встревоженная, Диана поднимается по винтовой лестнице в свою спальню. Добравшись до лестничной площадки, она слышит из своей комнаты звон бьющегося стекла. Она бежит на звук, опасаясь, что ребенок ускользнул от рассеянной няни и поранился.
Она распахивает дверь в собственную спальню и с удивлением видит Баба. Она хочет спросить, какого черта несчастная бывшая невестка Мосли делает в ее святая святых, но напоминает себе, что им еще долгие месяцы, если не годы, отсиживаться вместе в Вуттон-Лодже. И тут Диана видит сваленные кучей плотные шторы, которые Баба, должно быть, развешивала. Или, по крайней мере, Баба хочет убедить Диану, что ради этого она проникла в ее личное пространство.
— Что случилось? Я слышала звон, — спрашивает Диана.
Баба смотрит вниз, на пол, на ковер, усеянный осколками стекла. Откуда, черт возьми, они взялись? И тут Диана понимает, откуда. Рамка с фотографией Гитлера, надписанной им собственноручно, которую Диана держала на своей прикроватной тумбочке, упала на пол и разбилась.
— Случайно уронила, — объясняет Баба, но не извиняется.
Но Диана видит, что это вышло не случайно. И она понимает, что в обозримом будущем ей придется столкнуться с врагами не только внешними, но и внутренними.
Глава пятьдесят седьмаяЮНИТИ
Юнити выкручивает ручку радио до щелчка. Долгие дни, когда она беспрерывно слушала трансляции, закончились. Ее охватывают одновременно и облегчение от того, что ожидание подошло к концу, и страх неотвратимости решения, к которому она пришла.
Она пытается унять дрожь в руках, идет в спальню, открывает шкаф. Выбирает самую официальную нацистскую форму, ту, которую приберегала для митингов и встреч с Гитлером. Надев черную блузку и юбку, она застегивает приталенный жакет, прикалывает золотую булавку со свастикой к лацкану. Идеальная арийская девушка в зеркале ей нравится, она улыбается, нанося темно-красную помаду — ее маленький бунт.
Она идет в гостиную, подходит к столу, где лежат телеграммы от Мули и Пули, нераспечатанные — она боялась внять их просьбам и дать слабину, — и еще телеграмма от британского консула, приказывавшего ей покинуть Мюнхен. Она берет письма, которые написала Диане и своей подруге баронессе фон Сент-Пол — они-то переживут любую войну и на них можно положиться: они выполнят последнюю волю Юнити в точности, до последней буквы. Письма нужно опустить в почтовый ящик, прежде чем…
Лишь после этого она достает из кармана ключ и открывает запертый ящик своего письменного стола. Там лежит самое дорогое, что у нее есть, — крошечный пистолет «Вальтер» с перламутровой рукояткой, который Гитлер подарил Юнити для самозащиты. Она расплакалась, получив этот потрясающе продуманный и щедрый подарок.
«Как красива его перламутровая ручка при солнечном свете», — думает она, стоя в лучах, падающих через открытое окно, и кладет пистолет в сумочку.
Окидывая взглядом свою квартиру, она вспоминает, как счастлива была здесь, служа фюреру, став частью его великого плана, хоть и незначительной. И пусть она подвела Великобританию, не предотвратив войну, она не сожалеет о своих отношениях с Гитлером. Хотелось бы ей замереть в этом подвешенном состоянии в Германии, но разум говорит, что она больше не может служить двум хозяевам. Остался лишь один путь.
Глубоко вдохнув, она снимает телефонную трубку с аппарата, палец за пальцем натягивает свои черные кожаные перчатки. Открывает дверь, спускается по лестнице, выходит на яркую, залитую солнцем мюнхенскую улицу.
Она идет по тропинке вдоль реки Изар, находит идеальную скамейку. Тут, в тени бука, нет ни души. Юнити садится и делает глубокий вдох. Солнечный свет рисует узоры на ее черной униформе, она сует руку в черную сумочку и достает красивый миниатюрный пистолет. «Я ни о чем не жалею», — думает она. Затем, осторожно приставив дуло к виску, Юнити нажимает на курок.
Глава пятьдесят восьмаяНЭНСИ
Я думала, что уже никогда не доберусь обратно до Лондона.
После нашей ссоры с Мулей по поводу начала войны я настояла на немедленном отъезде с Инч-Кеннета. Муля не сильно-то и возражала. На самом деле ей так не терпелось избавиться от меня, что она предложила отвезти меня к небольшому причалу, где я могла сесть на паром до острова Малл. И это было только начало длинного запутанного путешествия назад в Лондон: долгая поездка через Малл, потом на лодке к побережью Шотландии и, наконец, ночной поезд из Шотландии в Лондон. Неудивительно, что Дебо зареклась когда-либо возвращаться на остров. Пока Муля везла меня на машине к причалу, она пригрозила вышвырнуть меня из машины и заставить идти пешком, если я не перестану клеветать на ее Гитлера.