о, чувствовала себя совершенно разбитой. Неудивительно, что тревога за Юнити всплывала лишь время от времени. «Вероятно, дело не в чувстве вины, а в напряжении нервов», — сказала она себе.
Когда несколько минут спустя Мосли вошел в гостиную с пачкой бумаг в руках, она увидела решение проблемы.
— Я поеду с тобой в Лондон, — объявила она, вскакивая с дивана.
— Лондон? — изумилась Баба. — Мы же только что уехали оттуда ради нашей безопасности.
— Ты уверена, дорогая? — спросил Мосли, взглянув на живот жены. Диана услышала, как Баба с отвращением фыркнула и отвернулась.
— Более чем.
Мосли паркует «Бентли» перед их лондонским домом на Гросвенор-роуд. Обычно оживленная улица сегодня тиха, на ней непривычно много пустующих парковочных мест. Несмотря на то что Лондон замер в тревожном ожидании, Диана чувствует себя здесь более комфортно, чем в Вуттон-Лодже. Это из-за давящего присутствия Баба в Вуттоне? Или прежде милая тишина Вуттон-Лоджа теперь нашептывает ей о вине перед Юнити?
— Добро пожаловать домой, леди Мосли, — приветствует ее Дороти. Девушка выглядит испуганной, но это, видимо, из-за того, что нервы на пределе, думает Диана.
— Спасибо, Дороти. — Диана протягивает горничной плащ, который набросила на плечи на время поездки.
— Дорогая, я поработаю в библиотеке над речью, — кричит ей Мосли из арки холла.
— Я только заскочу в свой кабинет за кое-какими материалами и потом рада буду помочь.
Как приятно вернуться к их привычной рутине, в которой Диана служит выразителем и смягчителем его мыслей. Вместо беспокойного ожидания в Вуттон-Лодже, ужасной бездеятельной тревоги.
Войдя в серый шелковый кокон своего кабинета, Диана моментально расслабляется. Она создала это пространство как убежище от остального мира и наказала прислуге не заглядывать сюда, кроме случаев, когда без уборки уже не обойтись. Этот кабинет и крошечная комнатка с письменным столом в Вуттон-Лодже — единственные места, где она может позволить себе на время приспустить утомительную маску безмятежности.
Она садится за стол, там лежит стопка неразобранных писем. Она просматривает их и отмечает, что лишь одно из них требует немедленного ответа, откладывает его в сторону. Она выдвигает ящики, где хранит черновики предыдущих выступлений. И тут замечает, что запертый ящик на нижней стороне ее стола закрыт неплотно. Возможно ли, что сила, с которой она потянула ящик с речами, подцепила и запертый?
Присев на корточки, она изучает его. Если внимательно присмотреться, можно заметить крошечные царапины на замке. Кто-то заглядывал к ней в кабинет и в этот ящик? Она в панике достает спрятанный ключ, вставляет его в замок и открывает ящик. Испещренные заметками страницы соглашения о радио, к ее огромному облегчению, на месте, вместе с квитанциями, подтверждающими получение БСФ денег от нацистов. Она перелистывает страницы и не обнаруживает ничего подозрительного.
Но царапины на замке не оставляют сомнений. Что еще? Она оглядывает комнату. Поначалу кажется, что все в порядке, но тут она замечает, что фотографии на столике у камина переставлены. Она себя накручивает или здесь все-таки кто-то побывал?
Убрав документы с соглашением о радио на место, она берет бумаги с речью на этот вечер. Спускаясь, она сталкивается в столовой, внизу лестницы, с Дороти, и осторожно спрашивает:
— Послушай, Дороти, кто-нибудь бывал в доме во время нашего отсутствия?
Щеки Дороти вспыхивают:
— Кроме прислуги здесь еще были ваши родители, леди Мосли.
— Мои родители? — Странно, Муля не упоминала, что заезжала на Гросвенор-роуд, думает Диана.
— Да, лорд и леди Митфорд отдохнули в гостиной в жаркий день после полудня на прошлой неделе, они оказались поблизости.
— Больше никого? — Насколько я помню, нет, мэм.
— Диана! — окликает ее Мосли. Диана оставляет Дороти и свое расследование, проходит мимо бывшей няни Джин. Хотя эта кроткая девушка опускает глаза при приближении хозяйки, Диана успевает отметить: служанка расстроена, что ее отправили в Лондон, в то время как остальная семья находится в безопасности в Вуттон-Лодже.
— Где мои записи? — вопит М, когда она входит в библиотеку. Он роется в ящиках своего стола и уже устроил там полный беспорядок. — Не могу же я, черт возьми, говорить то же самое, что и на прошлой неделе.
Хотя у нее были опасения, стоит ли Мосли устраивать митинги в военное время, он настоял, что должен обратиться с речью к «своим людям» вдобавок к официальному заявлению, в котором обвинил в развязывании войны мировую еврейскую финансовую закулису и призвал БСФ бороться за мир. К ее удивлению, на прошлой неделе послушать его речь собралось более двух тысяч человек. Еще сильнее ее шокировало, что зрители и Мосли приветствовали друг друга фашистским салютом, хотя Диана и умоляла его придумать другое приветствие. М обвинил ее в соглашательстве в тот момент, когда они должны удвоить усилия, — и она подумала, но не сказала, что ее взгляды не изменились, только возрос уровень ее осторожности. Почему Мосли не понимает, что нужно вести себя потише?
— Они здесь, у меня, любимый, — говорит она, протягивая ему бумаги, которые принесла из своего кабинета.
В прихожей раздаются голоса и отвлекают их. Генерал Фуллер заглядывает в библиотеку:
— Так и думал, что найду тебя здесь, старина. Готовишься к сегодняшнему митингу?
Блестящий военный эксперт по бронетанковой войне стал ключевым членом БСФ после своей отставки, поскольку был разочарован медленными темпами модернизации вооруженных сил при текущем британском правительстве. Он часто заглядывал к Мосли, особенно перед мероприятиями, поскольку предпочитал появляться на митингах бок о бок с М.
Мосли шагает навстречу Фуллеру, чтобы пожать ему руку, а тот в этот момент замечает Диану:
— Прошу прощения, леди Мосли. Не выразить, как вас здесь не хватало, ваша красота освещает всю комнату.
— Вы слишком добры, — отвечает она. Генерал потирает руки в предвкушении: — Толпа сегодня вечером должна быть на взводе.
— Надеюсь, они будут на таком же подъеме, как и на последнем митинге, — добавляет Мосли.
Мило улыбаясь, Диана наблюдает за происходящим и раздумывает, говорить ли Мосли, когда они останутся наедине, о своих подозрениях, что ее стол обыскали. Стоит ли беспокоить его надуманными предположениями? Хотя Диана считает, что британская разведка вполне могла ими заинтересоваться, ей трудно представить, будто агенты ворвались в их дом и рылись в вещах. Конечно, прислуга немедленно позвонила бы им в Вуттон-Лодж, чтобы сообщить о таком событии. Нет, думает она, лучше пока оставить догадки при себе и сосредоточиться на более явной угрозе, которую Мосли представляет сам для себя. И для нее.
Глава шестьдесят втораяНЭНСИ
— Дайте мне посмотреть.
Я врываюсь в Ратленд-Гейт, проскакиваю мимо горничной, открывшей дверь, и мимо Пули, застывшего в коридоре, словно оглушенный. Хотя в каком-то смысле так и есть. Возможно, Юнити повергла его в оцепенение.
Я вбегаю в гостиную. Там Муля распростерлась на диване, пристроив, к моему удивлению, голову на коленях Дебо. Не знаю, почему меня удивляет присутствие Дебо, ведь она живет тут, а не на пустынном острове Инч-Кеннет. Но она так редко бывает на Ратленд-Гейт, когда я навещаю родителей в доме, который они снова сняли. Наверное, до войны она проводила время где-то в городе, как и подобает молодой светской девушке, а теперь, как и большинство из них, добровольно помогает фронту.
Муля прижимает к груди клочок бумаги, словно спасательный круг. Она даже не шелохнулась, когда я вошла. Даже не открыла глаз.
— Мне нужно увидеть это своими глазами, Муля, — говорю я ей. Дебо молча предупреждающе качает головой.
Мать не отпускает бумагу.
— Я прочитала тебе вслух по телефону. Этого достаточно.
— Муля, пожалуйста. — Я тянусь к ней рукой. — Позволь мне прочитать телеграмму.
Я отцепляю ее пальцы один за другим. Подхожу к настольной лампе и подношу к свету короткое послание, отправленное по телеграфу Яношем фон Алмази, другом Тома и гражданином Венгрии — именно благодаря венгерскому паспорту он смог въехать в Германию.
В нескольких словах телеграммы — новость, которую мы ждали неделями, дни напролет охотясь за слухами и слушая душераздирающие отчеты, а я все это время не могла поделиться информацией, которую сообщил мне Уинстон. «Юнити в больнице, больна, но выздоравливает. Раны от самоповреждения заживают медленно. Нет возможности перевезти ее из Мюнхена», — читаю я вслух.
Я еще несколько раз перечитала эти слова про себя. Как писательнице, мне ясно видно, насколько тщательно Янош подбирал слово «самоповреждение». Как он, должно быть, потрудился, чтобы найти подходящий эвфемизм, пытаясь смягчить удар и не использовать «самоубийство».
Юнити пыталась покончить с собой. Моя бедная, заблудшая сестра. Как она была одинока и подавлена, раз поверила, будто самоубийство — единственный выход для нее!
Я падаю в кресло напротив дивана и замечаю, что в какой-то момент в гостиной появился Пуля и пристроился на краю дивана рядом с Мулей.
— Самоповреждение? — спрашиваю я, хотя все мы понимаем, что это не вопрос.
— Может, это совсем не то, что мы думаем. В конце концов, Янош — венгр. Восточные европейцы известны плохим знанием королевского английского, — говорит Муля. — Они вечно путают слова.
Даже в отчаянии Муля не может удержаться от оскорблений. А я, как бы ни старалась, не могу удержаться от возражения.
— Янош — член королевской семьи Венгрии, он получил образование в Кембридже и, вполне возможно, знает королевский английский лучше нас. Как бы там ни было, я не могу придумать другого способа понять слово «самоповреждение».
Пуля фыркает, и я воспринимаю это как признак того, что он, похоже, приходит в себя. Это важно, потому что нам придется немало потрудиться, чтобы узнать больше, и тут лорд Редесдейл будет куда полезнее, чем ошеломленный Пуля.