лил министру внутренних дел задерживать «враждебных иностранцев» — широкое, расплывчатое определение, которое включает всех — и тех, кто бежал от фашизма и нацистов, и тех, кто родом из Германии или Австрии, независимо от того, сколько лет они прожили в Великобритании и каких убеждений придерживались. Тысячи британских граждан отправили в лагеря для интернированных, хотя они не были ни фашистами, ни сторонниками нацистов. Почему Мосли думает, что он и члены БСФ избегут подобной участи?
Стоит в ее броне появиться единственной трещине, и это повлечет падение Мосли, а он, похоже, даже не осознает, насколько рискует. «Будь ты проклята, Нэнси, за свои сегодняшние слова», — думает она. Нэнси еще больше увеличила дыру в щите Дианы.
Конечно, Диана жалеет Юнити. Как всякий живой человек, она беспокоится и раскаивается. Но не может выполнить просьбу Мули, привлечь дополнительное внимание спецслужб к себе и Мосли. Самое главное, если она воспользуется единственным оставшимся у нее каналом связи с Германией, его может тут же раскрыть британская разведка, которая, наверное, уже следит за ними.
— Диана, это ты? — окликает ее Мосли.
— Да, дорогой, только что вернулась от родителей, — отвечает она и идет на его голос.
Как всегда, он не спросит ни о семье, ни о Юнити. Нет, стоит ей войти в библиотеку, он будет говорить о себе самом. Диана слишком увлечена Мосли, чтобы высказать недовольство его замашками. Но она все понимает.
Надеясь согреться в этот прохладный осенний день, она идет в отделанную красным деревом библиотеку, где в камине уютно пылает огонь, и видит, что М не один. Рядом с ним у письменного стола стоит чудовищных размеров мужчина, грудь колесом. Он кажется ей смутно знакомым, но Диана не может точно вспомнить, кто это такой.
— Дорогая… — говорит Мосли с абсолютно неестественной улыбкой, похожей на волчий оскал, и Диана пугается. Неужели ее опасения сбылись? Этот человек из британской разведки? Началось преследование? Господи, почему она не сожгла документы по сделке с немцами насчет радио? Она держалась за них, как за талисман, надеясь, что каким-то образом договоренность будет реализована, несмотря на войну.
— Позволь представить тебе Джонатана Симса, адвоката трастового фонда, поддерживающего наших с Симми детей. Как ты знаешь, она оставила детям значительный траст из наследства Керзонов.
— Рад познакомиться с вами, леди Мосли. — Юрист кивает в ее сторону, даже не посмотрев на Диану, и снова поворачивается к Мосли. Как необычно. Очевидно, этот человек не хочет, чтобы его отвлекали от разговора с Мосли. Что здесь происходит? С деньгами у них туго, потому что свои личные средства Мосли пускает на поддержку БСФ, а за счет траста трех своих старших детей оплачивает расходы на Вуттон и Гросвенор-хаус. В конце концов, ее пасынки время от времени навещают их здесь.
— Как только что упомянул лорд Мосли, — продолжает мужчина, — я здесь по поводу фонда Керзона для его потомков. Лорд Мосли использовал доходы от траста для финансирования расходов на Вуттон-Лодж, а также на этот дом. Поскольку это поместье не является семейным домом детей — их официально зарегистрированным местом жительства является ферма Сейвхей в Денхеме, — эти средства не могут быть направлены на Вуттон-Лодж или Гросвенор-Роуд.
Почему адвокат решил заявить об этом сейчас? В конце концов, Мосли уже много лет тратит деньги траста на личные резиденции, и никаких вопросов не возникало. Может быть, он делает это с подачи британского правительства и спецслужб, которые хотят таким образом надавить на Мосли и БСФ?
Страх, охвативший ее при входе в библиотеку, разрастается. Либо этот адвокат действует в рамках своих должностных обязанностей, и тогда у них с Мосли возникнут еще большие финансовые трудности, чем они ожидали, и им придется отказаться от домов. Либо проверка расходов Мосли инициирована правительственными силами, которые стремятся ликвидировать БСФ и, возможно, Диану и Мосли вместе с ним, — и в этом случае на карту поставлена сама их жизнь.
Комната начинает покачиваться, а голоса, обсуждающие траты Мосли, становятся все глуше.
— Джентльмены, могу я вас оставить на минуту? — говорит Диана, и Мосли выпучивает глаза. Он рассчитывает, что она будет рядом и своим присутствием смягчит адвоката.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он, и по его тону она слышит, что это не беспокойство о ее здоровье. Это завуалированное послание: болезнь — единственное приемлемое оправдание покинуть комнату. Если она не больна, Диана должна оставаться рядом с ним, помогая обезвредить эту бомбу в адвокатском костюме.
Она с трудом держится, но один вопрос твердо намерена решить. Медленно, крепко цепляясь за перила, Диана поднимается по лестнице в свой кабинет. Закрыв дверь, она достает маленький ключик из тайника в пустотелой книге и вставляет его в замок потайного ящика. Она достает оттуда стопку бумаг. Подходит к камину и бросает их в огонь.
Глава шестьдесят четвертаяНЭНСИ
Прибытие поезда снова откладывается, я тоскую в коттедже Олд-Милл близ Свинбрука, единственной собственности, что осталась у Мули и Пули помимо Инч-Кеннета, а от аренды на Ратленд-Гейт они скоро откажутся. Я знаю, что не вправе жаловаться на долгие часы ожидания. Мне не пришлось ехать в это путешествие: вместе с Мулей отправилась Дебо. Судя по телеграммам, поездка из Лондона в швейцарский Берн и обратно была совершенно ужасной. Срывались пересадки с поезда на поезд, переправу на лодке через Ла-Манш пришлось ждать два дня, вдобавок машина скорой помощи сломалась по дороге. Не говоря уже об опасностях военного времени, которые угрожали всю дорогу, и о репортерах, которые преследовали Мулю и Дебо на каждом шагу. Но другого способа вернуть Юнити домой не было.
Мы мучительно ждали ее возвращения с тех самых пор, как узнали, что Юнити попала в больницу. Казалось, время почти остановилось, особенно после того, как меня перевели из группы противовоздушной обороны в пункт первой помощи возле Паддингтонского вокзала — у меня появилось еще больше праздных часов. Хотя «Голубиный пирог» отвлекал меня от мыслей о Юнити, рассказ о капризной молодой аристократке, ставшей волонтером в военное время и борющейся со шпионами в собственном окружении, заставил меня задуматься о масштабах и характере Дианиной измены. Не говоря уже о ее роли в «самоповреждении» Юнити. Не слишком ли эта книга автобиографична в текущих обстоятельствах, чтобы публиковать ее? А если я так сильно беспокоюсь, что готова, пусть и завуалированно, писать о содеянном ею, то что мне мешает передать документы про радио Уинстону? Неужели я надеюсь, что Диана изменится или станет изгоем, и тогда мне не придется этого делать? Или во мне говорит верность сестре, которая, боюсь, утратила всякую верность своей семье и стране?
Сворачивая бинты и описывая вымышленных немецких шпионов, я одновременно раздумываю, как вести себя со шпионами в реальной жизни — так я проводила время. До сочельника. Телефонный звонок от Яноша фон Алмази раздался во время рождественского ужина, когда подали пудинг, и стал лучшим подарком. Он позвонил моим родителям на Ратленд-Гейт, чтобы сказать: Гитлер организовал перевод Юнити из Германии в больницу в нейтральной Швейцарии. Более того: Юнити наконец-то окрепла настолько, что может вернуться домой.
Это была первая надежная новость о Юнити с момента той октябрьской телеграммы. Пуля расплакался от счастья и выпил немало вина в честь этого, и лишь потом испугался, что Юнити могут арестовать, когда она ступит на английскую землю. Сочтут ли ее военной преступницей из-за ее преданности нацистам? Пуля отправил срочный запрос старому знакомому Оливеру Стэнли, государственному секретарю по военным вопросам; если Юнити вернется лишь для того, чтобы угодить в тюрьму, то лучше ей оставаться в Швейцарии, рассудил он. И лишь уверившись, что нездоровье оградит ее от суда и тюрьмы, семья снарядила экспедицию за Юнити.
Сумерки окрашивают заснеженный пейзаж в розовый цвет, я наконец слышу шорох шин по гравию подъездной дорожки коттеджа Олд-Милл. Я прекращаю бесконечно поправлять больничную кровать, которую поставила в гостиной, чтобы Юнити не пришлось подниматься по лестнице, и бегу к двери. Натягиваю самое плотное шерстяное пальто, чтобы защититься от пронизывающего холода, выхожу на улицу. Машина скорой помощи сбавляет скорость, затем останавливается, из нее выбираются Муля и Дебо, а потом и Пуля, который присоединился к ним по дороге. Широкие задние двери автомобиля распахиваются, я спешу к ним, чтобы помочь.
Муля и Пуля топчутся у дверей, рядом с ними шофер и медсестра, которую я сначала не заметила, Дебо держится в стороне. Глаза ее покраснели, под ними залегли черные круги. Я никогда не видела, чтобы моя уравновешенная, жизнерадостная младшая сестра выглядела такой несчастной. Что случилось в дороге? Или Дебо в отчаянии из-за Юнити, а не из-за путешествия?
Она тянется к моей руке и сжимает ее с неожиданной силой.
— Если бы только Декка была здесь. Она всегда была такой сильной, и она смогла бы достучаться до Юнити, как ни одна из нас, — шепчет она, и я ощущаю, что мне тоже не хватает Декки. Как жаль, что потеря крошки-дочери и отвращение к европейской политике вытолкнули ее в Америку. Но, отмечаю я с облегчением и долей презрения, Диана не приехала, отговорившись напряженным графиком своего многочисленного семейства и переездом.
— Все так плохо? — шепчу я в ответ. — Хуже и представить сложно.
От слов Дебо меня пробирает дрожь. Она редко преувеличивает.
Муля и Пуля расступаются, и я могу теперь заглянуть в скорую помощь, где медики готовят носилки, чтобы перенести сестру в дом. Поначалу все, что я вижу, — это матрас и куча смятых белых простыней на нем.
Но потом водитель и медсестра поднимают носилки, и я понимаю, что под простынями лежит тело. Когда они проносят его мимо меня, из складок выглядывает лицо Юнити. По крайней мере, мне кажется, что это Юнити.