— Что это за люди? Это ведь не журналисты? — Не похоже, мэм. Там женщина с тремя мужчинами.
Сердце Дианы начинает биться чаще. Репортеры иногда появляются парами, но не стайкой. Посетители могут оказаться полицейскими, но странно, что среди них есть женщина. Они приехали, чтобы провести еще один обыск? Через несколько дней после заключения Мосли они ворвались на ферму Сейвхей. Диана знала, что они ничего не найдут, — она уже сожгла самые компрометирующие документы, — но тем не менее разнервничалась. Неужели они распотрошат все коробки, которые она и горничные тщательно упаковали?
Этот проклятый новый закон Уинстона дает властям неограниченную власть вторгаться в дом без всяких доказательств.
Она оставляет Макса со служанкой, наказав ей не торопясь отвезти его в детскую, где няня приглядывает за полуторагодовалым Александром, пересекает сад и входит в дом. Посетители ждут ее в фойе.
— Чем могу быть полезна? — спрашивает она, изучая этих четырех странных людей. Их властный вид и убогая одежда говорят ей, что они действительно из полиции.
— У нас есть ордер на ваш арест, — говорит самый высокий из мужчин в мятой фетровой шляпе.
Арестовать? Ее? Диана переживала о безопасности Мосли, учитывая его неосторожные выступления, но она-то не участвовала в деятельности БСФ, она всего лишь любящая жена. Самое предосудительное, что сделала она, — это переговоры о коммерческой радиостанции, но никаких бумажных следов этого не осталось. Может, дружба с Гитлером — ее преступление?
Но как насчет запертого ящика, в котором она хранила контракты? Ведь на замке появились царапины и казалось, что он приоткрыт? Неужели МИ-5 все-таки побывали в ее кабинете?
— На каком основании? — спрашивает она, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал спокойно, спина оставалась прямой, а губы и руки перестали дрожать.
— Нам не нужны основания, — с самодовольной улыбкой отвечает мужчина.
Подключается женщина:
— Я провожу вас в вашу спальню. Вы можете собрать нужные вещи на выходные.
«Выходные?» — с облегчением думает Диана. Кажется, прозвучали именно такие слова. Возможно, власти просто хотят успокоить публику, демонстративно наказав «козла отпущения». Даже самые жестокосердные британцы не захотят разлучать мать с детьми на более долгий срок. Какие будут заголовки, думает она.
Женщина-полицейский следует за Дианой вверх по лестнице к спальне. Диана оборачивается к ней:
— Мне также нужно упаковать кое-какие вещи для моего ребенка. Я кормлю грудью и не могу расстаться с ним на все выходные. Он должен поехать со мной.
— В тюрьму Холлоуэй не допускаются младенцы, — отвечает офицер.
Холлоуэйская тюрьма? О боже, это самая большая женская тюрьма в Западной Европе, где сидят преступницы всех мастей. Это не камеры заключения местной Дэнхемской полиции. Воображение рисует ей железные решетки и загон в центре, охранников, которые смотрят на заключенных, словно на животных в зоопарке.
Диана замирает на ступенях, глядя на полицейскую:
— Но моему ребенку всего одиннадцать недель! Ему нельзя расставаться с матерью. Он будет голодать.
Женщина пожимает плечами. Как она может быть такой бесчувственной, когда речь идет о младенце? Разлучать его с матерью на все выходные! Диане хочется замахнуться на нее, столкнуть с лестницы, хотя и не она причина этой катастрофы. Вместо этого Диана отворачивается и продолжает подниматься по лестнице.
— Тогда нам придется зайти в детскую. Я должна сообщить няне, что она будет присматривать за обоими мальчиками — полуторагодовалым Александром и Максом, которому одиннадцать недель.
Диана подчеркивает возраст сыновей. — У вас есть пять минут. — Офицер невозмутима.
Диана преодолевает второй лестничный пролет, поднимается в детскую, огромную игровую, куда выходят спальни мальчиков и няни. Малыш Александр топает к ней с плюшевым кроликом в правой руке. Няня сидит в кресле-качалке с крохотным Максом на руках и баюкает малыша, не сводя глаз с его старшего брата.
Диана опускается на колени перед Александром и говорит:
— Маме нужно уехать в небольшое путешествие. Поцелуй ее и пообещай, что будешь слушаться няню.
Александр тянется к ней и небрежно чмокает в щеку влажными губами. Она прижимает ладонь к месту поцелуя, словно пытаясь впечатать его. «Всего лишь выходные, — успокаивает она себя, когда подступают слезы. — Я оставляла его на гораздо более долгий срок ради поездок в Германию», — напоминает она себе. Она мысленно благодарит Бога за то, что ее старшие мальчики в школе-интернате и не заметят ее отсутствия. Им необязательно даже знать об этом. Она вернется задолго до их школьных каникул.
Она поднимается, ерошит волосы Александра и идет к няне, которая встает ей навстречу. Диана обнимает малютку Макса, вдыхает его сладкий детский запах. И шепчет непостижимые слова:
— Меня везут в тюрьму.
Няня хватает ртом воздух, словно задыхаясь, плачет. Диана утешает и ее, и себя:
— Не волнуйтесь. Мне сказали, что это только на выходные, и мне чуть спокойнее, зная, что дети будут с вами до моего возвращения. Конечно, бедняжке Максу придется сложно, он будет просить грудь, но, думаю, нам придется перевести его на детское питание.
При этих словах няня начинает рыдать. Диана говорит:
— А теперь я рассчитываю, что вы будете сильной ради детей. И я надеюсь, что вы справитесь с переводом Макса на смесь. Я сейчас же пришлю горничную с бутылочками и смесью, все будет в вашем распоряжении.
Та вытирает глаза носовым платком и отвечает: — Вы можете рассчитывать на меня, леди Мосли. — Ваши усилия будут вознаграждены, обещаю.
Диана в последний раз целует Макса, прежде чем передать его няне. Ее железная воля не может удержать лишь одну-единственную слезу, а потом она снова превращается в спокойную, безмятежную, загадочную и сильную женщину, в которую влюбился Мосли. Потому что, в конце концов, все это было ради него.
Глава семидесятаяНЭНСИ
Я с трудом решилась приехать сегодня. Открывала дверь дома и закрывала ее, боялась и не могла решиться. Образ Дианы в тюрьме преследовал меня уже несколько месяцев. Что если, увидев свою сестру в заключении, куда она попала по моей вине, я почувствую, что история, которую я рассказывала себе о Диане и Юнити, — ложь? История, в которую я годами сплетала их жизни, мотивы и проступки?
Действительно ли Диана и Юнити такие, какими я их себе представляла? Юнити. Я убедила себя, что она безудержно стремилась привлечь к себе внимание, из кожи вон лезла, чтобы выделиться из нашей стаи хлестких и умных сестер самыми грубыми способами. Хотя в конечном счете история Юнити — это история о том, как собственная сестра за руку привела ее к погибели. Но так ли все на самом деле? Может быть, в действительности Юнити вела за собой Диану? Или Гитлер? Или мне просто хочется, чтобы зачинщицей всего была Диана, чтобы чувствовать себя менее виноватой за то, что с ней случилось?
Диана. Сестра, которую я люблю сильнее всего и которой сильнее всего завидую. Могла ли она на самом деле преследовать это чудовище Гитлера ради собственной выгоды и манипулировать им? Не обращая внимания на то, какой вред в процессе будет причинен Юнити и всему миру? Что если история, которую я сама себе сочинила и которая подтолкнула меня шпионить, окажется ложью? Что если Диана действовала не по собственному разумению, а была марионеткой своего мужа, это затуманило ей разум, и она не осознавала разрушительность собственных действий? А может, вообще ничего страшного не происходило — возможно же и такое? Может, Диане и Юнити просто нравилось пить чай с Гитлером, а он дарил им квартиры, деньги и радиостанции просто из восхищения и в знак дружбы?
Было ли все так, как мне показалось? А может, на меня повлияли наше давнее соперничество и моя зависть Диане, которая так легко беременела? А может, оптика, через которую я воспринимала эту драму, была затуманена смесью детских обид, семейных ролей и сегодняшних домыслов? Какую роль в отношениях с сестрой сыграла моя ненависть к фашизму? Что тут факт, а что вымысел?
Мне приходит в голову, что все это может быть правдой. Что мной двигали одновременно и отвращение к фашизму, и зависть. Диана и Юнити могли искренне разделять нацистские убеждения и одновременно стремиться к славе и увлекаться недостойными людьми, будь то Мосли или Гитлер. Имеет ли это значение, пока мы думаем, что служим добру и правде? Или мы в самом деле должны быть на стороне настоящей правды? Задаваясь этими вопросами, я вспоминаю, что Диана намеренно не сообщила никому из родных, что Юнити собиралась покончить с собой, если будет объявлена война. На этот вопиющий факт нельзя закрыть глаза. Но какую роль он сыграл в клубке эмоций, мотивов и событий? Интересно, пойму ли я это когда-нибудь?
Дверь комнаты свиданий со скрипом открывается. Входит моя немеркнущая сестра, ключицы выглядывают в вырезе некогда роскошного верблюжьего кардигана, теперь заляпанного и заношенного. Но лицо ее по-прежнему бесспорно прекрасно, а осанка величественна. И, как всегда, она излучает непостижимую уверенность, которая защищает ее, словно меховая накидка в этом холодном, пустынном месте. Даже тюрьма не смогла отнять у нее этого.
— Нэнси, — приветствует она, устраиваясь в обшарпанном и жестком деревянном кресле на противоположной стороне стола. Присмотревшись, я вижу, что под глазами у нее появились темные круги, а кожа оттенка слоновой кости сухая и шелушится.
— Диана, — отвечаю я, и голос мой дрожит, что неудивительно. — Я так рада, что тюремные правила смягчились и тебе позволили принимать больше посетителей.
Наглая ложь. Совершеннейшая неправда. Для меня стало облегчением, что поначалу Диане почти не разрешали свиданий. Сейчас правила менее жесткие, и сестре скоро позволят поселиться вместе с Мосли в крошечном домике на территории тюрьмы Холлоуэй. Когда я об этом узнала, поняла, что срочно должна поехать. Позже Мосли, скорее всего, ответит отказом на мою просьбу навестить его жену, а Диана, его вечная рабыня, несомненно с ним согласится.