Всё-таки я - скотина.
Натуральный скот.
Вот только что, всего пару секунд назад стоял я перед открытой в камеру дверью и трепетал от страха, как перед разверстой преисподней, а увидел жратву - и никаких страхов не осталось, только одна и очень сильная мысль: "только бы мне разрешили немного поесть!".
Возле стола стояли трое парней, не нарядней моего - их тоже пообтрепало после КПЗ. Парни брали со стола куски колбасы и сала и заедали их хлебом с чесноком.
- Можно? - я протянул руку к снеди.
Парни молча посторонились, давая мне место.
- Да что ты спрашиваешь, - донеслось с нар, - Ешь, как своё!
Я посмотрел на нары: кто это тут такой гостеприимный?
"Ну, наконец-то!".
На самой середине нар, свесив ноги, сидел он - герой моих юношеских грёз и представлений.
Матёрый уголовник.
Всё при нём - и рандоль в зубах и тельняшка навыпуск. Всё как заказывали.
Справа от него курил плюгавенький мужичок лет сорока-пятидесяти в грязном, некогда коричневом пиджаке - сразу видно, что бич или, как говаривал мой комбат Баценков: "Бывший Интеллигентный Человек".
Бывшие Интеллигентные Люди летом греют пузо на солнышке и купаются в водоемах, добывая себе пропитание мелкими кражами на дачах. В городе воровать боятся. К зиме ближе идут совершать кражу в город, обязательно мелкую, рублей на тридцать. На суде дают чистосердечные признательные показания и горячо раскаиваются в содеянном. Суд, довольный, что с клиентом никакой мороки и не надо ничего "доказывать", даёт им один год лишения свободы и с чистой совестью отправляется в столовую на обеденный перерыв, затратив на бича не больше часа, вместе с "совещанием в совещательной комнате". Бич вполне счастливый принимает в плечи двенадцать месяцев лишения свободы и, всем довольный, не выдвигая требований о "пересуде" во второй инстанции, стремится как можно скорее подняться на любимую зону. За те семь дней, что приговор вступает в законную силу, бичи молятся только об одном: чтобы прокурор не передумал и не опротестовал приговор "за мягкостью". Прокурорские - тоже не звери, хоть и сволочи. Видят: конченный для общества человек, чего с ним возиться? И проявляют снисходительность. Попав на зону, бичи ведут себя примерно и тихо, круглосуточно соблюдают "режим содержания под стражей" и, не набрав штрафных очков, отскакивают через шесть месяцев по УДО "по половинке" - легкость их статьи позволяет администрации ИТК половинить срок. Этот бич был какой-то несчастливый - не в сезон залетел. Ему еще смело можно было три месяца на воле гулять.
Слева от "настоящего уголовника в тельняшке" сидел невзрачный парень и приканчивал батон - с философским видом, молча смотрел на происходящее и молча притаптывал всухомятку белый и мягкий батон.
Батонов, как я успел заметить за восемнадцать суток, в тюрьме не переизбыток. К завтраку их не подают-с.
В дальних углах нар тоже было по человеку, которые забрались туда с ногами, предварительно сняв обувь и выставив нам то, что осталось от их сопревших носков.
"Совсем люди стираться не приучены", - пожалел я этих двоих... и себя - нюхать-то мне.
"Как дал бы по башке за неопрятность", - я действительно "автоматная рожа", во мне не умер сержант Советской Армии.
Сержант Советской Армии во мне живет и протестует.
Как только увижу не покрашенный бордюр, не по уставу сложенную одежду или не заправленную постель - мучительно хочется научить белить, красить, аккуратно складывать, заправлять "кирпичиком" и отжиматься на кулаках.
Пятеро на нарах и четверо на пятаке.
Всего девять.
Уголовник в тельняшке держался уверенней остальных, остальные, кроме бича, явно осматривались на него, копируя поведение. Бичу было параллельно. Невпервой. Бич уже мысленно "отсидел свой срок" и, вероятно, сосчитав месяцы и недели и поняв, что "откидываться" придется в январе, кубатурил, как бы ему вернее остаться на зоне до апреля?
Уголовник был тот самый. Что надо. В тельняшке, с фиксами вместо зубов и вёл себя свободно, почти развязно. Действительно, "как у себя дома".
Только...
Не знаю почему, но он мне показался ненастоящим.
Постоянно глупо хихикал:
- Ё моё! На особый еду. На особый! Ё моё!
Ну, едешь ты "на особый". Хихикать-то тут чего? Тут плакать надо. Расстраиваться. Горевать. Чай не в санаторий едешь, а на особый режим, где после следственной тюрьмы ты еще год проведешь на тюрьме внутри зоны, прежде, чем тебя выпустят в саму зону.
Веселиться тут решительно не от чего.
А этот:
- Ё моё! В двадцать семь лет - и на особый! Все только после сорока попадают "на особняк", а мне в двадцать семь лет припаяли.
Тут он был прав.
Особый режим - это не строгий. Особый - заслужить надо. Долго служить придется. За десять лет не выслужишь.
Украл ты, допустим, в первый раз - тебе дадут общий.
Если ограбил - то, может, общий, а может и усиленный.
Если совершил разбой или изнасилование, то усиленный без разговоров.
Отсидел свой срок.
Его еще отсидеть надо. Годами сидеть приходится Пыл гаснет. Некоторые даже ума набраться успевают.
Выпустили тебя. Ты - за старое. Снова воровать, грабить, разбойничать и насильничать. Тебя ловят.
Сажают. Но особый режим не дают. Не выслужил еще.
Закон - он гуманный. Он, закон, всё надеется, что ты за ум возьмешься и потому позволяет судье дать тебе только строгий. Строгий - это такой же общий, только там ты - среди своих. Среди таких же дураков, как ты сам. Среди таких же придурков с девиантным поведением, без принуждения не умеющих жить спокойно среди людей. На зоне жить спокойно и ровно - принуждает администрация и Понятия. Будешь вести себя неспокойно, волноваться и волновать сообщество - долго не высидишь. С тобой что-нибудь нехорошее произойдет.
Не просто, очень не просто выпросить у суда для себя особый режим.
Самый простой способ - совершить два убийства подряд. Убил. Отсидел десять лет. Вышел. И снова убил.
Получай пятнадцать особого.
Но и тогда не выходит по годам: если в восемнадцать тебе дали десять, то на момент второго убийства тебе будет двадцать восемь! Наверное, ты не станешь убивать возле ворот зоны, а все-таки постараешься доехать до дома, обнять маму. Если получится, то и пожить немного на воле. Тогда особый ты получишь в двадцать девять, в тридцать лет, но никак не в двадцать семь.
Хихикающий уголовник в тельняшке сам же нам и рассказал, как так у него лихо получилось выхватить "особняк" без всякого убийства. Прерывая самого себя:
- Ё моё! В двадцать семь лет особый дали!
и
- Ё моё! На особый в двадцать семь лет еду!
Он рассказал про себя.
Сам он родом с района. С детства имел тягу к приключениям. На жизненном пути непреодолимой преградой стояла школа, куда надо было хоть изредка ходить, чтобы отец не запорол до смерти. Тройки были редкой оценкой, в основном двойки. Двойки нисколько не огорчали, поскольку школа жила своей жизнью, а он своей. Самогон попробовал в восемь лет. Курить начал в шесть, благо батя сам сажал, сушил и рубил самосад и веников табачных стеблей под крышей бани было валом. Курить и выпивать было интереснее, чем ходить как дурак в школу. Но школа не отпускала его в мир вольных странствий, таская родителей на педсоветы, а родители ремнем вбивали тягу к знаниям. За отцовскую порку он возненавидел не родителей, а школу и как настоящий партизан стал устраивать диверсии против навязчивого учебного заведения. До шестнадцати лет с ним цацкался участковый, не имевший силы посадить малолетку за легкие преступления, а более серьезных преступлений совершить не хватало ни ума, ни фантазии.
Наконец, в шестнадцать лет, учась в шестом классе, он догадался насрать в школьном спортзале под новогоднюю ёлку.
Все вздохнули с облегчением и облегчённее всех вздохнул участковый - состав злостного хулиганства был на лицо и милиция с большой радостью оформила дело по статье 206 УК РСФСР "Хулиганство".
Районный суд, сильно ограниченный в применении строгости закона в отношении малолетки, дал ему для начала трёшник. По малолетству выпустили на УДО после двух лет, но фекальный рецидивист насрал под новогодней елкой уже в райкоме партии. Это уже попахивало политикой, в дело вмешался КГБ, но натасканные на ловлю шпионов и диверсантов чекисты, не усмотрели в одиночном поступке деревенского придурка связи с мировой буржуазией и дело оформили крайне мягко и деликатно - дали всё тех же три года.
Через два года зона выпихнула его на УДО и следующие два срока он получил за всё то же хулиганство. Один раз отсидел год, другой - полтора.
Итого, на зоне "особо опасный рецидивист" пробыл не десять лет, как за убийство, а всего шесть с половиной, с короткими перерывами на домашний отдых. Администрация строгой зоны встречала его как родного, наперед зная, что вести он себя будет примерно, хлопот не доставит и его можно будет вывести на УДО.
В пятый раз закон уже не "позволял", а "предписывал" давать особый режим за злостное хулиганство. Когда деревенский хулиган стал гонять соседей с топором в руке "вот я вас всех!", суд с удовлетворением усмотрел не первую, а третью часть статьи двести шестой и дал ему с легким сердцем пять лет. Только на этот раз не санаторно-курортного "строгого", а непростого "особого" режима.
Выслушав все эти хихиканья и "ё моё", вникнув в суть дела моего нового сокамерника, я сделал вывод, что передо мной никакой не "уголовник" и уж тем более не "авторитет", а просто половозрелый деревенский дебил с задержкой развития из-за сивушного отравления и с мозгами шестилетнего ребенка.
Ему не то что "в тюрьму" - ему ещё и "в школу" было рановато!
Не по мозгам.
"М-да-с", - второй раз за вечер подумал я про тюрьму и второй раз - с разочарованием.
Как бы коротко я ни был на тюрьме, тюрьма стала меня разочаровывать.
Скажем так: в полку и строгости больше, и порядка намного больше, и люди всё-таки - пусть не академики и не талантливые деятели искусств, но - очень, очень умнее тех, кого я встретил на КПЗ и в карантинке. Не знаю, как будет дальше - может, когда меня поднимут в хату, там меня как раз и встретят "настоящие авторитеты", а пока из "авторитетов" я встретил лишь Сироту.