Сироту я принимал за "авторитета" не потому, что он был старше или был смотрящим за зоной, а потому, что он объяснял мне то, что мне необходимо было знать, и отвечал на все мои вопросы, на которые знал ответы он, но не я.
В учебке для меня таким авторитетом был Микила, мой командир взвода лейтенант Микильченко.
В войсках для меня такими авторитетами стали мой комбат майор Баценков и мой дед Полтава.
Меняются условия - меняются авторитеты.
Накапливается опыт - выше требования к авторитетам.
Как только твой опыт начинает превосходить опыт учителей, то прежних "авторитетов" хочется послать за пивом и сигаретами и дать пинка, чтобы оборачивались шустрее.
Такова жизнь.
У вас разве не так?
Однако, что это я всё на ногах, да на ногах? Они у меня не казённые, ещё от кроссов не отдохнувшие, надо их положить горизонтально и дать им передохнуть. Раз уж "тюрьма - дом родной", то он и для меня - "дом родной".
А как я захожу к себе домой?
К себе домой я захожу уверенно и без улыбки.
Я посмотрел на того типа на нарах, что доедал булку возле деревенского придурка в тельняшке и слегка махнул ему ладошкой: подвинься, мол.
Тип не то, что "подвинулся", а вовсе встал с нар и неловко протиснулся мне за спину - на пятаке было тесновато. Троим ещё туда-сюда, но возле стола уже стояли трое, я - четвертый, а он пятый. Почти как в трамвае: "передайте на билет, не толкайтесь локтем, куда мне, сука, на ногу наступил?!".
Хмырь, который забился в углу нар за любителем белых булок, увидев, что мне дали место, сам, без дополнительной просьбы, отодвинулся. Для меня освободилась персональная полоса на нарах шириной сантиметров в семьдесят и во всю длину. Можно спокойно прилечь на спину и вытянуть ноги.
А знаете?
Мне тут нравится!
Нет, не в смысле "я променял бы месяц отдыха в Крыму на неделю сидки в этой хате", а исходя из возможного. Понятно, что эта сука Балмин на волю меня не выпустит и выбор у меня не "Южный Берег Крыма или Черноморское Побережье Кавказа", а куда скромнее - "хата на КПЗ или хата на тюрьме".
Выбираю хату на тюрьме!
Не знаю как там, на ЮБК и ЧПК? Не приходилось бывать. Я и в Москве-то не был, Кремля не видел, но зато был на КПЗ и видел, что тамошняя хата почище, посветлее, попросторнее. Не голые доски, а не очень грязный матрас. Прибавим сочувствие начальника учреждения старшего лейтенанта милиции Синдяйкина. Плюс - немаловажный, но недостаточный для счастья.
На этом положительные стороны КПЗ заканчиваются.
Начинается голод.
Голодно на КПЗ.
Раз в сутки кормят горячей пищей.
Изо дня в день голод.
Устал я голодать.
Не "проголодался", а просто "устал", как уставал тащить тяжелый рюкзак в горах и сопках Афгана - "могу пройти еще, сколько надо, но устал и хочу отдохнуть". Оказывается, от голода устают так же, как от работы. Миска горячих, но пустых, без мяса щей не насыщает, а всего лишь забивает рецепторы голода на короткое время и через полчаса после обеда ты снова голоден и хочешь есть.
На тюрьме я пока не заметил серьезных минусов.
Грязно в камере?
Это вы еще не ездили в Пули-Хумри и Балх. Вы бы тогда узнали, что такое "грязно".
Темноватая хата?
Это вы еще не сидели в землянке без электричества. Когда возвращаешься с поста в темноту, уходишь на пост из темноты. В темноте ставишь автомат в пирамиду и в темноте берешь его из пирамиды. Застилаешь постель в темноте. Перебираешь свои личные вещи в темноте, на ощупь. Разговариваешь в темноте. Не видишь, а только чувствуешь одновзводников.
Дебильные сокамерники?
Это вы еще не служили в одной роте с узбеками и прочим чурбаньём. Узнали бы, какая она бывает - дебильность. От моих нынешних сокамерников, по крайней мере, нет агрессии и никто со мной не гыргыркает на тарабарском языке. Все говорят на русском. Да, они - не Сирота, но Сирота такой на всю зону один и это мне пофартило с ним пересечься. Не стоит ставить на фарт и рассчитывать, что каждый встреченный на киче пассажир окажется равным Сироте.
Нормальные у меня сокамерники. Не узбеки - и ладно.
Зато - не голодно.
Вы понимаете - не голодно!
Трехразовое питание горячей пищей и нехилая такая дачка на столике, приколоченном к стене. Три кишкоблуда топчут - всё притоптать никак не могут.
Что со мной сделали в Армии первым делом, как только я, домашний мальчик, пересек ворота воинской части в Ашхабаде?
Первым делом меня постригли наголо, сводили в баню, отобрали гражданскую одежду и выдали форму, ремень, брючный ремень, панаму, сапоги, новые погоны, два чистых подворотничка, белый носовой платок и пару военных синих носков. Всё это - на полгода.
"Носите, товарищ курсант".
Покормили уже потом.
То есть сразу же, от железных ворот с красными звёздами, мне дали понять, что в Армии - сначала служба, а потом жрачка.
Что я сделал первым делом, заехав в тюремную хату?
Первым делом я покушал, утолил голод, пополнил силы.
Вторым делом - я прилёг отдохнуть.
Следовательно, на тюрьме главное - своевременно принять пищу и как можно больше отдыхать. Службы от меня никто тут требовать не будет.
"Сиди, кайфуй".
Радио, опять-таки, есть.
Вы когда-нибудь пробовали просидеть в пустой комнате при закрытой двери хотя бы шесть часов подряд?
Не в тюрьме, не в КПЗ - в комнате.
В которой из вещей только вы и табурет. Ни телевизора, ни книг, ни проигрывателя - вообще ничего нет. Совсем пустая комната. Гулкая пустота и эхо отскакивает от стен.
Можно пройтись от стенки к стенке.
Можно присесть на табурет.
Можно прилечь на пол, если одежду не жалко.
Можно закрыть глаза и потом их открыть.
Можно закинуть ногу на ногу, а после поменять их местами.
Можно почесать, где чешется, а если нигде не чешется, то побарабанить пальцами по табурету.
Но больше заняться нечем.
Совсем нечем.
Можно из левого подола рубашки состроить свиное ухо, а из правого подола состроить ухо чуть подлиннее - заячье.
Это Хрюша пришел в гости к Степашке, начинаем передачу "Спокойной ночи, малыши".
Через сколько часов у вас съедет крыша?
А радио на тюрьме - это цивилизация!
Культура.
Пусть это радио передаёт "Кулят" - новости на мокшанском языке, которого ни я, ни вы не знаем. Сейчас мордовские радиохулиганы закончат свой "кортыйсь Саранскиясь" и начнутся нормальные новости из Москвы.
На русском языке.
Потом будет музыка или какая-нибудь говорильня, но это же всё равно лучше, чем сидеть в одиночестве посреди пустой комнаты на жестком табурете и водить в гости Хрюшу к Степашке.
Есть то, на чём можно сосредоточить внимание и жизнь обретет хоть какой-то смысл:
- Во Владивостоке плюс двадцать два
"Прохладно сегодня во Владивостоке"
- В Новосибирске плюс двадцать шесть, кратковременный дождь.
"Хорошо им там, в Новосибе - завтра за грибами в тайгу пойдут".
- В Сочи плюс тридцать один, малооблачно.
"Классно у них в Сочи, можно купаться в море"
- Температура воды двадцать два градуса.
"Я же говорю - можно купаться".
- В Москве кратковременное похолодание до плюс восемнадцати.
"Хреново сейчас в Москве. Холодно. Пусть в лучше Сочи купаться едут".
- Дождь, местами гроза.
"Хорошо, что я в тюрьме, а не в Москве - надо мной не капает и зонтик не нужен".
- На волне "Маяка" музыкальная программа
"А вот это давай. Желаю отдыхать культурно".
- Ка-а-а-ало-о-о-одец, кал-о-о-одец, дай воды напиться!.. - запело радио раскатистым мужским голосом.
"Какой облом! Вместо нормальной музыки подсунули "кал-одец" и чего-то там выпрашивают - "дай". Нет у меня ничего. Самому бы кто-нибудь чего-нибудь дал".
Что "кулят", что "колодец" - без интереса.
Но - радио!
Оно поёт, оно разговаривает, оно объявляет, оно сообщает, словом, меняет темы, а не стоит посреди комнаты, как деревянный табурет. Если, кроме табурета, ничего нет, то радио - это здорово!
"А ведь пожалуй...", - стала прорезаться догадка, - "а ведь пожалуй, тут почти все такие же, как я!".
Я в десятый раз осмотрел всех присутствующих и оценил каждого:
"Дебил с особого - с ним все понятно".
"Бич, наверное, раз седьмой заезжает. Он - у себя дома. Не на тюрьму - к себе заехал".
"Я после трехнедельной голодовки насытился всего с нескольких кусков. Эти трое жрут и не могут нажраться. Тот, с батоном, которого я согнал, тоже смахивает на полкового парашника - сколько ни корми, он жрать просит".
"Следовательно, ребятки к голоду непривычные. Домашние. В армии, скорее всего, не служили. Трудностей не знавали".
"Те трое, что жмутся на другом краю нар - те даже не жрут. И не разговаривают между собой. Следовательно, незнакомы между собой и или стесняются брать от дачки, или уже наелись".
"Тут все друг с другом незнакомы"
"Все друг другу посторонние".
И, наконец-то - Прозрение и Понимание.
Всё стало ясно и сделалось смешно.
Смешно от себя и от своих страхов.
"Вот оно что! Тут каждый друг другу посторонний и каждый, кроме дебила в тельнике и бича в грязном пиджаке, каждый, как и я, трясся от страха, когда его везли на тюрьму и обмирал от ужаса, когда перед ним открывали дверь в камеру!!!".
Точно так же, как слова присяги "Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил..." открывают перед молодым дворовым пацаном Советскую Армию, точно так же понимание, что "все боятся всех" открывает для пионера Тюрьму.
Раз все боятся всех, то бояться тут некого.
Случаются, конечно, агрессивные отморозки с маниакальной тягой к причинению увечий себе и окружающим, но их либо отсаживает администрация, либо, чаще всего, жёстко урезонивают перепуганные сокамерники.
Никому не нужен шум и скандал.
Никто не хочет опасаться за свою жизнь.