Если ты спокоен, понятен и предсказуем - к тебе отнесутся без опасений, нейтрально, чаще всего даже с симпатией. Те, кто посидел на тюрьме достаточный срок, понимают, что на твое место могли поднять агрессивного отморозка и тогда в хате создалось бы напряжение. А раз ты нормален, раз ты не размахиваешь заточкой и не грозишься "пасть порвать, моргалы выколоть", то и к тебе будет соответствующее отношение - нормальное, спокойное и предсказуемое:
- Разрешите прикурить?
- Всегда пожалуйста.
Ведь в Армии - всё то же самое.
Приходят из дома домашние мальчики, ничего о жизни не знают, всего шугаются, каждого ефрейтора принимают за командира, ходят по части, втянув живот. Послужат немного - и начинают шарить что по чём. Через полгода перестают ставить в хрен сержантов, через год прапорщиков, через полтора офицеров, а через два года сам Министр Обороны им в дрын не тарахтел. Опыт, опытность, умение себя ставить в коллективе - приходят со временем, но первое чувство - страх, первый настрой - ожидание опасности. "Как бы мне не сделать что-нибудь не так, а то ещё поругают" - вот та мысль, которая заставляет оглядываться на окружающих, прежде, чем что-либо сказать или сделать самому. Эта мысль, одновременно рожденная в десятках и сотнях пустых голов молодых пацанов одного призыва как раз и формирует стадо, иначе именуемое "коллектив". Команда "делай как я", отданная голосом, но гораздо чаще понимаемая каждым членом коллектива без слов - ожидаема и кажется спасительной. Из тысячи молодых не найдётся и троих, способных возразить:
- А почему, "как ты", а не "как я" или "как они"? С чего это, братан, ты в командиры-то полез? Или много в жизни повидал?
Тот, единственный из тысячи, кому достанет ума и характера пойти поперёк - неизбежно станет парией "коллектива". Его растопчет стадо. Стадо не прощает "некаквсекости". Стадо опасается и ненавидит тех, кто не как все. Если один гвоздь вылез из доски, надо дать ему по шляпке молотком и загнать обратно в доску.
Или он станет моральным лидером этого коллектива, гуру, апостолом, аятоллой. Именно к нему будут бегать за советами в сложных ситуациях. Именно его слово будет последним и решающим при обсуждении жизненных вопросов "коллектива". Именно он будет судить: кто "достоин", а кто "не достоин" и судить будет чаще всего справедливо и верно.
Тот, кто не прослюнявит перед лицом "коллектива": "all you need is Love", кому достанет духа твёрдо сказать стаду: "Не мир я вам принёс, но кнут", тот и повёдет стадо к обрыву или звёздам.
Хотя, надо признать, шанс быть распятым у этого пацана, всё-таки, выше.
Ну, а раз так, то за всю тюрьму не скажу, а в этой хате - мне точно никто не указ.
Я вытянулся во всю длину своего не короткого тела, выставил плацкартный аромат носков в сторону жующих, под нос "особисту".
Никто не сделал мне замечания и не выразил неудовольствия.
"Ну и пошли вы на хрен", - определил я свою позицию по отношению к сокамерникам, "мне с вами детей не крестить".
27. Первые часы тюремной жизни
Всё-таки шакалы правы: солдат пять минут без работы - преступник. Если я пять минут ничем не занят, мне в голову всякая фигня начинает лезть.
Знаете, о чём я сейчас помечтал, вытянувшись на жёстких нарах?
Не поверите!
Я помечтал пробежать кросс.
Километра три, а еще лучше пять.
Можно даже по песочку, дело привычное.
Не могу похвастать, что в полку я любил бегать - "уметь бегать кроссы" и "любить бегать кроссы" понятия разные Но скоро три недели, как я ограничен в движениях не больничной койкой, а размерами камеры. Эти размеры позволяют сделать всего несколько шагов от стенки до стенки. Раз, два, три - разворот кругом, через левое плечо.
Или через правое. Я - гражданский человек. Могу себе позволить разворачиваться через правое плечо. Не по уставу.
За неполных три недели, что я под арестом, самая длинная дистанция, которую я прошел по прямой - это те несколько десятков метров, что Вова Кайфуй вёл меня от вахты на Старый корпус. Тело просит физической нагрузки. И не просто любительской, физкультурной, а настоящей, пехотной, общевойсковой.
"Смотри-ка, как два года в Армии из меня спортсмена сделали!", - удивился я, - "никогда бы не подумал, что без всякого распорядка дня и устава захочу выходить на пробежку".
В учебке я вместе со всеми возмущался "бестолковой" работой - покраской травы, побелкой бордюров, заправкой кроватей "кирпичиком", расклейкой листьев на деревья вместо облетевших.
С каким удовольствием я бы сейчас побелил бордюр.
Или покрасил траву.
Валиком.
В изумрудный.
Или вскопал и програблил территорию, чтоб было красиво и враг не прошел. Хоть чем-то себя занять! Хоть конверты заклеивать, хоть коробочки собирать. Ну, скучно же!
Знали бы полковые пацаны, что нет ничего хуже, чем ничего не делать. День не делать, неделю, месяц, год. От безделья съезжает крыша. С сокамерниками все разговоры переговорены и говорить больше не хочется. Да и что это за разговоры? Кто за что сидит. Одного послушаешь, второго, третьего. На десятом уже надоедает, двадцатого хочется оборвать.
"Поспать, что ли?".
Ага, дадут тут поспать.
Тельняшечный особист заерзал на нарах. На карачках подполз к решке и заорал через решетку и жалюзи.
Хорошо так заорал.
Громко.
Так, чтобы в соседней деревне его услышали:
- Трепяй!
Две секунды тишина и снова как дневальный на побудке:
- Трепяй!
"Дать бы по башке этому Трепяю, чёрт бы его побрал!".
Откуда-то сверху раздался глуховатый голос:
- Да-да.
Должно быть, это отозвался Трепяй. Готов спорить, что такой же дебил как и этот, которому в двадцать семь без всякого убийства припаяли особый.
- Коня давай! - потребовал дебил.
"У меня сейчас точно колпак сорвет", - с лермонтовской грустью подумал я о своем бедном рассудке, - "Голова как скорлупа сейчас лопнет. У них тут ещё и лошади по стенам ходят!".
- Щас, - пообещал Трепяй и через короткое время обратил внимание, - Смотри.
"На что смотреть? Как конь идёт по стене? Он в самом деле идёт? Этот фокусник Трепяй запустил по стенке лошадь и она сейчас там ходит? На неё можно посмотреть?".
Раздалось несильное постукивание по наружным стальным жалюзи... и особист в самом деле втянул через решку шахматного коня, привязанного за верёвочку, скрученную из ниток.
Да, да, ничего удивительного. На тюрьме действительно ходят кони - только не буквой "Г", как в шахматах, а вправо-влево и вверх-вниз - по наружным стенам и с корпуса на корпус.
"Конь" - это тонкая прочная веревочка, плетеная из ниток, с грузиком на конце. Нитки берутся тут же, на посту. Спроси у продольного - он не откажет. У него их целая бобина. Отмотал метров двести ниток с той бобины и минут за двадцать сплёл метров восемь того "коня". Этого хватит, чтобы с первого этажа поднять груз на третий или отогнать его на соседнюю хату - расстояние между соседними окнами редко когда бывает больше двух метров. "Катание на конях" строго запрещено администрацией тюрьмы, дубаки снаружи обрывают коней длинным жердями с гвоздями на конце, а пойманных с поличным "коноводов" ждёт карцер
Труд напрасный - через полчаса "дорога" восстановлена. Сплетен новый конь, словлены между хатами концы, а на место уведенного в кандей коновода всегда готова куча заменщиков, ибо "морозить" дорогу - не по Понятиям. Если в хате есть люди, через хату должна идти дорога.
Администрация всё это знает и потому на коней смотрит со снисходительным пониманием: её дело обрывать коней - она обрывает; арестантам необходимо навести дорогу - они её наводят. Бороться с конями всё равно, что переловить всех птиц в небе. Пока есть небо - в нем будут птицы. Пока стоит тюрьма - по ней будут бегать кони. Пойманную птицу можно зажарить. Пойманного коновода можно подвергнуть взысканию. Всем хорошо, все при деле, жизнь идёт своим чередом.
Вообще-то, зыки и сотрудники администрации сосуществуют мирно, без лютой вражды. Сидят - всё. И те, кто рассован по хатам, и те, кто их охраняет - сидят все. Дубаки до пенсии - в тюрьме. Воля для них - понятие относительное. Выйдут после смены с вахты, доберутся до дома, поедят, выспятся, и скорее в неё, родимую. Отпуск раз в году, а остальные одиннадцать месяцев - охраняют Дом Родной. Внутри корпусов и на вышках по периметру. Так чего зря ссориться и нервы друг другу мотать? Жить надо дружно, без скандалов. По сути, мы делаем одно большое общее дело - поддерживаем Систему. Уверяю вас, если вы будете вести себя как воспитанный человек, то и от сотрудников администрации тюрьмы не услышите в свой адрес ни одного бранного слова.
Радио смолкло - двадцать-два ноль-ноль. Отбой он везде - отбой. И в Армии, и в тюрьме.
Но не смолкла тюрьма. Тюрьма никогда не спит.
- Маяк давай!
- Давай маяк! - донеслось снаружи.
Орали из разных камер через решки. Орали громко. Орали дико:
- Давай маяк!
Орали, наперед зная, что никакого маяка не будет. Отбой. Администрация призвана блюсти распорядок дня и не станет его нарушать. Ровно в шесть ноль-ноль во всех радиоточках тюрьмы, в каждой её камере заиграет гимн Советского Союза, напоминая зыкам, в каком государстве они находятся и гражданами какой страны имеют честь состоять. С 22-00 до 6-00 - покой и сон.
Особо буйных - в карцер.
Орали, только чтобы поорать. От избытка энергии и недостатка ума.
- Рота, отбой, - скомандовал я сам себе и уснул под ор и улюлюканье малолеток и пионеров, требующих "давать маяк".
- Союз нерушимый республик свободных!.. - мощными звуками хора Александрова Родина через радио сообщила мне о наступлении нового дня.
Светлого и удивительного.
- Чай, - голосом вагонного проводника предложил мужской голос из кормушки, - Сахар.
На нарах произошло шевеление. Спальных мест на всех не хватило - улеглось только семь человек, а двое просидели в ногах до побудки. Те, кто на нарах лежал, стали шевелиться и тереть глаза спросонья. Те, кто на нарах сидел, подскочили к кормушке и стали подставлять кружки, чтобы набрать горячего чаю с сахаром. Мне не было тесно ночью - между мной и соседом оставалось на ладонь пространства. Следовательно, по моей манере себя держать, меня приняли за "авторитета".