Спокойствие и выдержка - великая вещь. Еще в армии я усвоил - в неясной ситуации волноваться бесполезно: всё, что необходимо знать "в части касающейся" тебя лично, командиры доведут приказом. А то, чего по званию знать не положено, о том и переживать не следует - пусть переживает тот, кто не лычки, а звезды носит. Если до тебя ничего приказом не доводили, значит, в тебе нет никакой надобности, как-нибудь обойдутся без тебя. Сиди, кайфуй.
Оставалось немного дачки, как раз, чтобы всем перекусить с чаем. Не без аппетита отхватывая от куска колбасы, я прикинул, что до обеда "первое, второе и компот" я как-нибудь перекантуюсь.
- Завтрак брать будете? - снова открылась кормушка.
- Что там? - спросил дебил-особист.
- Овес
- Нагружай.
Хоть я и служил в лошадиных войсках, но овса нам в полку не давали. На завтрак рис или гречка, на обед сечка или перловка. Ни пшена, ни манки, ни овса я в армии не видел. Попробовал сейчас овсяную кашу - и нашел ее весьма недурной.
- Овсянка, сэр, - сам себе объявил я перемену блюд в утреннем меню.
"Как это мило", - тепло подумал я о тюремных порядках, глядя в тарелку, в которую мне положили черпак каши,- "Они ее постным маслом полили. Это вам не голодный КПЗ!".
Мне стало нравиться на тюрьме еще больше.
Как может нравиться тюрьма нормальному человеку?
А вот так!
Может!
Попробуйте сначала три недели поголодать да зарасти грязью, а потом вас привезут в незнакомое место, где сначала покажут вас врачу, потом накормят до отвала, дадут выспаться сколько хотите, напоят сладким чаем и поведут в баню мыться-стираться.
Станете вы нос воротить от этого незнакомого места?
А вас тут и огорошат:
- Эй, чувак! Это тюрьма!
А вы в ответ в обморок от страха - бряк!
Ничего я такого "тюремного" в этой тюрьме не заметил. Меня привезли, обшмонали без хамства, подняли к лепиле, лепила меня осмотрел, высказал опасение за мое здоровье и готовность помочь мне не умереть, затем меня повели туда, где меня накормили, включили специально для меня радио, чтобы развлечь, вечером это радио погасили, чтобы я мог выспаться в тишине, утром меня покормили завтраком и пообещали баню.
Чего??? я должен был испугаться?!
Врача?
Жратвы?
Бани?
Это не тюрьма, это - Дом Родной!
- Сёмин. На выход.
Открылась дверь и в проеме меня ждал амбал без фуражки, в форме без галстука и с погонами старшины внутренних войск. В глазах амбала не было никакой мысли - два мутных блюдца на огромной харе. В плечах он был шире двери и ростом выше её. Все мои благожелательные рассуждения о тюрьме, как о "родном доме", погасли.
"Так вот ты где - смерть кащеева!", - оценивал я амбала с обессмысленными службой глазами, - "Прикидывались добренькими, а сами, значит, вот каких они тут сотрудников держат, чтобы ломать подследственных. Сейчас этот бугай меня отведет в пресс-хату и там меня сложит вчетверо и скрутит винтом. Даже крика моего никто не услышит - стены пресс-хаты наверняка обиты войлоком или чем-нибудь звукопоглощающим. Кричи - не кричи. Жив-то я останусь, а вот на своих ногах ходить - это вряд ли".
Амбал не торопил меня, но я решил, что затягивать не стоит.
"Хорошо бы потерять сознание от первого удара", - не отрываясь смотрел я на пудовые кулачища тюремного палача, - "Было бы неплохо потерять сознание - и не чувствовать дальше никакой боли. Интересно, где у них тут пыточная? Мы сидим в цокольном этаже. Неужели под нами есть подвал?".
На мое удивление амбал-старшина повел меня не вниз. А вверх, на второй этаж. Там он завел меня в светлый кабинет. Кабинет был излишне светел - два "юпитера" давали свет на стул, за которым висел белый экран.
- Присаживайся, - амбал указал мне на этот стул и дал мне в руки черную табличку, на которой шрифтом было набрано:
Сёмин А.Б.
1966 г.р.
ст. 108 УК РСФСР
Я послушно взял эту табличку и почувствовал себя партизаном в гестапо на допросе, после которого меня должны непременно повесить.
Прямо с табличкой на шее.
Буду в петле болтать ногами, а на шее у меня будет висеть табличка:
Русский партизан
- Подбородок чуть выше, - попросил меня амбал.
- Вот так.
- Смотри сюда.
- Теперь боком сядь.
- Хорошо.
- Вставай. Иди сюда.
Он подвел меня к столу, на котором лежали трафареты дактилоскопических таблиц, на куске стекла была разлита типографская краска и рядом лежал небольшой валик, запачканный этой краской. Амбал не стал выкручивать мне руки, как я ожидал от него, а довольно деликатно взял мою ладонь, провел по ней валиком с краской и аккуратно приложил мою ладонь к трафарету. Сначала всю пятерню, затем каждый пальчик в отдельности. Ту же процедуру он проделал и с другой моей рукой. Называлось это - "играть на пианино".
- Мой руки, - амбал кивнул на раковину с краном, устроенную в его кабинете.
На раковине лежал добрый кусок хозяйственного мыла, рядом висело вафельное полотенце казенного образца с разводами краски на нём. Если понять, что "играть на пианино" водят каждого поступившего на тюрьму, то полотенце могло быть гораздо, гораздо грязнее - подлючая краска не смывалась до конца, как ее не три. Следовательно, полотенце меняли регулярно, мне не было противно вытирать об него руки.
Так же, без грубости, амбал вернул меня обратно в карантинку.
Это был Юра - сотрудник спецчасти и, по совместительству, прогульщик. Нередко он водил меня на прогулку. Оказался добрейшей души человеком. Служба на тюрьме ничуть не ожесточила его. На арестантов он смотрел с той же печалью мудрого профессионала, с какой хирург травматологического отделения смотрит на разбившегося на "Яве" шестнадцатилетнего "ночного волка". Сопливого "волка" предстоит сначала собрать в одно целое, а затем долгое время выхаживать в палате вместе с другими такими же безмозглыми "гонщиками":
- Ну и угораздило же тебя, парень!.. - такое выражение чаще всего можно было увидеть на лице амбала Юры.
Пока я ходил "играть не пианино", постояльцы карантинки, коротая время в ожидании своей очереди, добили дачку. Есть мне не хотелось, да и вообще, "жрать - дело поросячье". Мне хотелось в баню, хотелось стать чистым не только душой, но и телом.
Почему продуктовая передача называется "дачка?
Очень просто!
Народ на тюрьме, в массе своей сидит дебильный. Туповатый от рождения. Во хмелю зачатый. Мозгового вещества в черепушках у них меньше, чем у ящерицы. Такое длинное слово - вообразите - "пе-ре-дач-ка" затруднительно для их речевого аппарата, отлично приспособленного для жевания, но никак не для толкания речей. Жевалки тюремных дебилов, раз уж выпадет труд великий - говорить слова - способны произносить слова короткие, в один слог, но исключительно ёмкие по значению и богатые оттенками смысла. Вы редко их услышите от библиотекарей или музейных работников, зато эти словозаменители забьют вам уши в менее общественных местах.
Слов этих всего три... Зато какие сочетания!
Вот вся это биомасса человеческого брака, доходящая до 90% арестантской братии, редуцировала сложное для произнесения ласковое слово "передачка" до произносимого даже даунами "дачка".
- Сёмин! На выход!
Снова открылась дверь.
Я был не прав, когда думал, что в тюрьме "сидят".
В тюрьме - "ходят".
Туда-сюда и отсюда туда.
- К Куму, - шепнул мне продольный, выпуская меня из карантинки на продол.
Кто такой "Кум" я знал еще со школы. Кого из нас в шестнадцать лет не увлекала "блатная романтика?". Кто из нас не принимал за "авторитетов" старших пацанов, отсидевших год-другой на общем режиме за мелкую кражонку и неквалифицированный грабёж? Эти отсидевшие старшие пацаны - как вы правильно поняли, дебилы еще те, - становились нашими наставниками "по улице". От них мы перенимали повадки и речь, и счастье тем из нас, кто в свои восемнадцать попал под шелестящую сень алых знамён, в ласковые руки старшины и братские объятия старшего призыва.
Дембеля, поумневшими возвращаясь домой из войск, смотрели на былых дворовых "авторитетов" так, как и надлежит смотреть здоровым и честным людям на нездоровую и гнилую шелупонь - с враждебным презрением.
Но слова "кум", "хозяин", "шестерка", "пахан" и другой шлак не выветривались из памяти вовсе, а просто выходили из употребления.
"Кум" - это начальник оперативной части учреждения. Главный милиционер на тюрьме или на зоне. В его руках все стукачи, вся оперативная сеть тюремных соглядатаев. Что бы ты ни сказал, что бы ты не сделал - рядом с тобой всегда или почти всегда окажется человек Кума, который всё видел, всё слышал и который сдаст тебя Куму, как стеклотару, за две ложки чая или полпачки сигарет.
Не надо ссориться с Кумом.
И "дерзость" свою демонстрировать ему не надо.
Кум всегда может пристроить тебя так, что у тебя здоровья не хватит досидеть свой срок до конца и выйдешь ты на волю совсем больным человеком. И срок твой удлинить - тоже ему вполне по силам. Куму - возни на час, бумажку грамотно составить. Тебе - сидки на несколько лет сверх приговора.
С Кумом выгодней дружить. Тем, кто с Кумом дружит и жизнь понимает правильно, Кум скинет кому четвертинку, а кому и половинку срока. Надо всего лишь вложить ему ползоны - и можешь рассчитывать на УДО. Кум не обманет.
- Товарищ майор, - продольный открыл одну из коридорных дверей и доложил в нее, - арестованный Сёмин.
- Давай, - донеслось из кабинета.
- Проходим, - продольный распахнул передо мной дверь в камеру и отошел, давая дорогу.
Камера как камера. Синие стены, белый потолок. На полу - обшарпанный линолеум. Чисто, одним словом. Не такой хлев, как в карантинке. Шконок нет. Из всей мебели - канцелярский стол с мягким стулом и напротив стола привинчен к полу железный табурет. Привинчен - чтоб психопаты в следователей тяжелыми предметами не кидались. Больше ничего в камере нет - ни сейфа, ни шкафа, ни умывальника.