На следствии очень своевременно повесился заместитель по финансовым вопросам - студент пятого курса экономического факультета. Будущий плановик и главный бухгалтер. Не вынес разоблачения и позора. Обученный старшими коллегами-юристами на лекциях и семинарах глава спекулянтской корпорации, свалил всё на мёртвого и суд уже готов был не найти на нем никакой вины, однако, в совещательную комнату последовал звонок из обкома КПСС - "совесть надо иметь, граждане судьи" - и вмиг обретшие совесть судьи впаяли оборотистому мальцу честный пятерик общего режима.
Такой мягкий приговор позволил осужденному Рокфеллеру притормознуться на тюрьме в качестве баландёра, а у баландёров срок идет день за два. Год шло следствие, полгода суд, ещё полгода мордовский комбинатор выдавал мыло и простыни и через полгода готовился выйти на свободу с чистой совестью.
Кто-то скажет: "Закон, что дышло", прохиндей вместо вполне заслуженного червонца взял в плечи всего два с половиной года...
А я скажу: "Всё по уму и строго по закону. Строго по нему. И по букве, и по духу".
Во-первых, очень удачно вздёрнулся подельник. Это позволило выставить покойного организатором и мозговым центром. Во-вторых, у несостоявшегося прокурора хватило ума не разыгрывать из себя Наполеона на Эльбе, не хвастаться "смотрите, какой я умный! это всё я один придумал, все остальные у меня на побегушках бегали!", а скромно отойти в тень, на вторые роли и не грузить на себя лишнее. В-третьих, если статья, допустим, до десяти лет, то закон позволяет отвесить эти десять лет только при наличии отягчающих обстоятельств и только самому главному. Сколько суд может назначить ранее не судимому второстепенному члену организованной преступной группы с отличными характеристиками с места жительства и учебы да еще и при смягчающих обстоятельствах? Уж никак не под потолок.
Суд сделал всё, что мог - суд освободил покойного "главаря" от уголовной ответственности и, исходя из доказательств, представленных следствием, влепил выжившему махинатору по всей строгости, разрешенной Уголовным кодексом - пять лет общего режима.
По справедливости.
Эх, баня!
Ничего особенного - кафельные стены, десять душевых леек и железная дверь в противоположном конце во второй предбанник, где сейчас, одеваются мывшиеся до нас арестанты.
Однако сколько счастья!
Год назад примерно в это время мы вернулись с армейской операции. Больше месяца полк воевал в районе пакистанской границы. Больше месяца мы жили в бэтэре и спали возле него. Лето, жара за пятьдесят, подменка вся в поту, вода считана, лишней нет. Как же мы обрадовались бане, когда приехали в полк! Почти у каждого на теле чесалась потница - красная сыпь от не смытого пота. Как же мы мечтали о бане, как же мы обрадовались ей! Не когда полк показался вдалеке и его стало видно с брони, не когда услышал трубы встречавшего нас полкового оркестра, не когда скинул амуницию и пулемет в оружейку, а когда по голове и плечам захлестали горячие струи хлорированной воды в полковой бане - только тогда я почувствовал, что я - дома, я - вернулся.
И вот, после трех недель в КПЗ, после грязи карантинки - снова горячая вода.
Кайфуй отпер дверь в мыльное отделение, запустил нас и закрыл ее за нами, не сказав ни слова. Я это понял так:
- Мойтесь, мужики, сколько хотите, стирайтесь, у кого что есть грязного, я подожду.
Трусы, носки и майку - в тазик.
Штаны подождут, штаны я позже постираю - после бани надо же в сухое одеться, а вот то, что к телу - это срочно стирать! И на голову, на голову воды горячей! И по плечам, вот так!
Дебил-особист голышом прошел через всю мыльню и постучал в железную дверь.
- Бу-бу, - донеслось оттуда.
- Какая хата? - деловито осведомился неисправимый деревенский хулиган.
- Бу-бу, - ответили из-за двери.
- Феде в Пять Четыре привет от Витька передейте.
- Бу-бу, - пообещала дверь.
Ну, конечно!
Страх как "необходимо" узнать: какая хата только что закончила помывку? И Федя из хаты Пять Четыре ну никак не досидит до освобождения без Витькова привета.
Кому какое дело - какая хата за дверью? Детей тебе тут ни с кем не крестить. И на Федю на того - два болта крест накрест положить - будет самым мудрым делом.
Рисовки это.
Надо же этому дебилу-хулигану нам, пионерам, показать, что он на тюрьме "свой" и в каждой хате у него сидят лучшие друзья, которые ждут не дождутся тёплых приветов от такого замечательного человека, как Витёк-особист.
Пять Четыре, кстати, в одном продоле с Шесть Три - "осуждёнкой" строгачей. Всех осужденных рецидивистов кидают в Шесть Три до этапа на зону. Дело самое простое: на прогулку Шесть Три водят аккурат мимо Пять Четыре. Будешь идти мимо - постучи в дверь, крикни: "Федя! Дорогой мой человек! Крепкий тебе привет шлю с особого режима в последние мои денёчки вольготной тюремной жизни!".
Но кто это оценит?
Рядом с тобой будут идти такие же осужденные, ждущие этапа рецидивисты, которым до фонаря и ты, и твой Федя и ваши приветы и которые думают о будущей жизни на зоне, а не о сегодняшней на тюрьме. Вот поэтому и стучит деревенский обалдуй в железную дверь, интересуется, что за хата, и шлёт приветы неведомому Феде, с которым, вполне вероятно, всего и знакомства-то, что посидел два дня на КПЗ, как я с Сиротой.
У меня на тюрьме знакомых не было - как я наивно полагал - поэтому "переходим к водным процедурам", как говорит радио после утренней зарядки.
Жаль, мочалок не выдают, только мыло, но и то хлеб. Возле леек валялись обмылки хозяйственного, я слепил из них комок и этим комком намыливал то голову, то тело, то грязное белье, стараясь успеть и помыться, и постираться до того, как помывка будет окончена.
Торопился я напрасно - Кайфуй нас не подгонял и мылись мы никак не меньше получаса, прежде, чем он снова открыл дверь. С мокрыми, но чистыми трусами, носками и майкой в руке я вышел в обратно предбанник, почти радостный от своей чистоты. Всё-таки "сидеть", воевать и умирать гораздо, гораздо приятнее чистым.
- Чифирнуть бы ещё, - выразил общее настроение отмытый и посветлевший бич.
Чифирнуть было бы неплохо после баньки.
Я подмигнул бичу:
- Хорошо, когда помоешься! Чистый ходишь.
- Ага, - искренне поддакнул он мне, - особенно, первые два месяца.
Вот она - романтика преступного мира. Не "украл - выпил - в тюрьму", а мыться не каждые полгода. Летом - в речке, зимой - в тюрьме, а не посадят, так до лета грязный.
Я вспомнил армию.
В учебке, в полку и на позициях - баня железно, раз в неделю. Без всякой "романтики". В полку хоть на день по пять раз в душ ходи - для того и строили душевые на сорок леек, чтоб не то, что один солдат или отделение, а батальон за час мог освежиться. Потница и педикулез появляются моментально и из ниоткуда, стоит только три дня не помыться и не постираться. Главное Управление Тыла и полковая медицинская служба продумали этот вопрос солдатского быта. Два месяца ходить грязным и не помытым тебе в армии никто не позволит. Это вам не "блатная романтика".
Когда нас завели обратно в каратинку, показавшуюся после бани подчеркнуто грязной, я и клювом щёлкнуть не успел, как дебил на пару с бичом замутили две кружки чифиру со вчерашней дачки. Что значит - опыт. Я бы еще с полчаса рассусоливал, а эти, как вошли, один наполнил кружку водой и воткнул кипятильник в розетку, другой насыпал на газетке две равных кучки чая. Пока я прилаживал сушить постиранное тряпье на холодную батарею, чифир уже запаривался под фольгой и, пущенный под карамельку по кругу, поднял мне настроение - выше некуда.
Меньше суток я на тюрьме, а мне тут... начинало нравится.
Действительно, тюрьма - Дом Родной.
Не врут люди.
Только успели чифирнуть, карантинку стали раскидывать по хатам - приходил Кайфуй и выводил двоих-троих из нас "с вещами".
- Сёмин, с вещами, - дошла и до меня очередь прогуляться в компании Кайфуя.
"Ага. Вещей у меня с собой - семь сундуков", - я вышел на продол.
29. Три Пять
Кайфуй повел меня на третий этаж, там, где располагался тюремный медпункт и привел меня не в хату, а на склад, вроде армейской каптёрки. На этом складе он вручил мне алюминиевую кружку, алюминиевую ложку, подушку без наволочки и матрас. Матрас был толщиной с газетный лист, и для моего ночлега не годился. В кипе таких же матрасов я увидел то, что мне надо - толстый, почти новый. Добрейший Кайфуй не стал возражать против того, чтобы я взял себе мягкую утварь первого срока. Заодно уж и ватную подушку поменял на перьевую, не пропадать же добру?
Среда убийц и насильников приняла меня, как болото принимает камень - без всплеска.
Трясина раздвинулась на краткий миг:
- Как тебя зовут?
- Андрей.
И снова сошлась, будто всегда так было.
Трясине без разницы - Андрей я или Степан. Трясина приняла бы меня вовсе без имени, дав взамен погоняло.
Система.
Система - всех схавает.
Что в тюрьме, что в армии.
Всех схавает и всех переварит.
До тюрьмы меня пугало и наводило оторопь слово "убийца". Убийцы виделись мне страшными и кровожадными, вроде Людоеда из сказок. Раз "убийца", то непременно "должен убивать" и находиться рядом с ним - смертельно опасно.
Теперь я не только "рядом", но и "среди".
Вся хата доверху набита и кишмя кишит ими - убийцами.
Только мне почему-то нестрашно.
Не оттого, что я такой лихой и отчаянный - мы-то с вами знаем, что это не так - а от того, что бояться мне некого. Слово "убийца" решительно не лепится ни к кому из моих сокамерников, хотя каждый из них замаран грехом смертоубийства и кровью своих жертв.
Судите сами.
Мои сокамерники.
Юра Павлецов.
Двадцать шесть лет. Отслужил срочную. Дослужился до старшины - это много говорит о его морально-волевых качествах. С детства занимался в секции тяжелой атлетики. Пониже меня ростом, но почти вдвое шире меня в плечах - здоров, бродяга. После армии выучился на камазиста, работал на дальнобое. Женился, родился ребенок, сейчас ему три года. Всецело предан семье, любит жену и сына. Очень страдает от разлуки с ними. На воле не пил, не гулял - все деньги в семью. Пр