- Спорю со всей хатой, - объявил я, - что ровно через семь дней или раньше я налью Алмазу кружку браги. Это будет именно брага, а не квас или лимонад, то есть напиток будет с градусами и давать в голову.
Пари было принято.
На усиленном режиме полы мылись по очереди.
Если я проиграю, то буду каждый день мыть полы в хате, пока я в ней нахожусь.
Если я выиграю, то освобождаюсь от мытья полов.
Конечно же мне никто не поверил, иначе со мной не стали бы спорить. Но когда я спросил, кто будет участвовать в концессии, то, кроме Алмаза, Павлецов, Вайтюк, Альфред, Игорек и Камиль согласились отдавать мне свой пайковый сахар - по два спичечных коробка в сутки.
- Камиль, - удивился я, - а ты куда со своей татарской рожей лезешь? Аллах запрещает правоверным пить вино.
- Аллах под крышей не видит, - парировал Камиль, - Аллах турма не смотрит.
В чистый целлофановый пакет я накрошил две птюхи черного хлеба, сыпанул два коробка сахара и плеснул четыре столовых ложки воды.
Это была закваска будущих дрожжей.
Чтобы дрожжи не задохнулись я не стал завязывать пакет плотно, а оставил место для тока воздуха. Сам пакет мы сховали в нычку: искать будут - не найдут.
На четвертый день на утренней проверке дубаки спросили:
- Вы водку, что ли разлили?
- Откуда водка, командир? - отбрехались мы, но я понял, что дрожжи готовы.
После ухода дубаков мы с Алмазом достали из нычки заветный пакет и раскрыли его.
В пакете была жидкая, противная каша не черного, а светло-коричневого цвета - готовые дрожжи.
- Этил, - определил я запах.
- Голимый этил, - подтвердил Алмаз, сунув нос в пакет, - Хоть ложкой жри.
Прикинув накопленный концессионерами пайковый сахар и добавив в него сахар из позавчерашней дачки, я подсчитал, что хватит на восемь литров хмельного напитка. Алмаз и Камиль вызвались мне помогать.
Восемь литров - это шестнадцать алюминиевых кружек. Именно столько кружек было поручено вскипятить Камилю, чтобы нас всех не пронесло поносом. Алмаз собирал по хате чистые и не дырявые целлофановые пакеты, надувал их, проверяя целостность, и вкладывал один в другой по три штуки - чтоб не прорвало. Из пакетов решили сделать три емкости по пять с хвостиком кружек в каждой. Равными долями заложили воняющие этилом дрожжи и сахар, залили кипячёной водой, дав ей предварительно остыть, чтобы не сварить закваску. Прежде, чем завязать пакеты, в горлышко каждого мы вставили трубочку, свернутую из газеты, для стравливания излишков газа. Камиль оторвал от пола одну доску и мы положили все три пакета под полы. Поставили доску на место и намели мусор в пазы - стало незаметно, что доска вообще когда-либо отрывалась от пола.
На третий день брожения, мы, вернувшись с прогулки с проветренными носами, ощутили в хате густой запах алкоголя.
- Мужики, вы точно водку пьете! - укорили нас дубаки на вечерней проверке, - Откуда вы только ее берете? Спирт, что ли из санчасти разводите?
Меня насторожили такие слова. Дубаки не дети. Если в хате пахнет водкой, значит водка где-то в хате, значит, утром жди шмона - будут искать водку.
- Пьем сегодня вечером, - постановил я и напомнил хате о споре, - Кстати, сегодня как раз седьмой день, если кто забыл.
Залепив "волчок" конфетным фантиком, после отбоя концессионеры расселись на дальних от двери шконках. Камиль отодрал доску и вытащил первый, пробный пакет.
- Показываю! - провозгласил я, развязывая веревку на горлышке пакета и вынимая трубку, - Ровно через семь дней я наливаю Алмазу кружку браги.
Подставили алюминиевую кружку и я очень аккуратно, не проливая, налил брагу. Кружку передали Алмазу и стали напряженно ждать, что скажет старый алкоголик.
Алмаз принял кружку, понюхал и выдохнул:
- Она!
"Она!", - мне сделалось смешно, - "Еще бы "не она"! Отличнейшие дрожжи! Голимый этил! Сахару - сколько положено по рецепту! Вода - кипячёная. Три дня выбраживала. Всё как положено, всё по делу".
- Ну как, как она, Алмаз? - сообщество смотрело в дно кружки, которую медленно и с чувством выливал в себя Алмаз.
Алмаз медленно отнял кружку от своих губ. Глазки начали блестеть. Он был доволен:
- Душевная! - оценил он мои труды.
"Душевная"?
Еще какая душевная!
Через двадцать минут я докладывал пацанам о своей службе хорошо поставленным, командным голосом:
Кабул далёкий, выжженная степь.
Пейзажи эти надоели мне до горла.
Ты многих не дождешься сыновей,
Страна родная, плачешь ты от горя.
Пацаны слушали песню и сочувственно молчали.
Это мы ещё только по первой выпили.
После второй я довёл до сообщества:
На афганской земле, под кабульской лазурью
Слышу клик журавлей, улетающих вдаль.
Ах, как хочется мне заглянуть в амбразуру -
С пулемёта глушить по России печаль!
Альфред и Павлецов обняли меня с двух сторон и подпевали - они знали эту песню.
К полуночи все наперебой пели свои любимые песни. Кто знал - подхватывал. Кто не знал - затягивал свою. Тогда звучали две песни:
Дембеля, дембеля, дембеля,
Покидают Карпатские края.
выводили служившие в одной роте в Закарпатье Альфред и Павлецов.
Ай былбылым, вай былбылым,
Агыйделне? камышы;
Та? алдыннан чут-чут кил?
Сандугачлар тавышы.
Перекрывал их Камиль.
Мне так понравилась татарская песня, что я не удержался и двинул пяткой в пол, а потом и второй пяткой. Когда мне весело и радостно - мне хочется петь и плясать. Камиль пел. Я плясал. Пацаны смеялись и хлопали в такт. Было здорово. И песня была хорошая, и сплясал я под нее неслабо.
30. Неисправимый
Страхи и страшилки...
Страх всегда рождается от неведения. Никакое знание не рождает страх.
Кого мне было бояться? Своих собственных представлений о татуированных "беспредельщиках" в тельниках, с рандолевыми оскалами?
Я не знал тюрьмы - и боялся её.
Я узнал тюрьму - и полюбил её.
В тюрьме мне было лучше, чем в армии.
Спокойней.
Понятней.
Веселее.
Я был не гопник из подворотни, а целый сержант Сухопутных войск, а сержантский состав, согласно Устава, не привлекается к мытью полов в спальном помещении, а лишь руководит и контролирует наведение порядка рядовыми. Вот и на тюрьме - как в армии - я не мою полов и не собираю окурки.
"Не надо со мной спорить".
С того случая с брагой со мной никто в хате не спорил: если я сказал "барсук - птица", значит, барсук - птица, а если кто рискнет опровергнуть, то я в два счета докажу, что "барсуки летают, только низко-низко" и заставлю проигравшего спорщика побелить потолки в хате.
Больше того, на пацанов Три Пять, вне зависимости от возраста и тяжести совершенного преступления, я смотрю как на вверенный мне личный состав. Сержант - это такой же рядовой, только знает и умеет чуть больше офицера. Потому и ответственности на нем больше. Командовать, не командуя - искусство, которое постигается афганскими сержантами за время службы. Рядовые и сержанты - все равны, все братья, но караван идет в нужном направлении, куда его гонят сержанты, чтобы там ни лаяли собаки в погонах. Пацаны из Три Пять - вверенный мне личный состав. Моя задача - чтобы в хате не было склок и споров из-за ерунды, а было весело и куражно и чтобы каждый в Три Пять чувствовал себя как я - спокойно и уверенно.
Служить надо на кураже.
Сидеть надлежит еще куражнее!
Пусть варится чифир и бродит бражка!
Да здравствуют игра в жмурки и в слона в прогулочном дворике!
Пусть мне и дальше преподает в шахматы Алмаз - я готов учиться!
Пусть Альфред научит меня английскому языку as well as it possible!
Пусть Юрок Павлецов показывает мне упражнения, укрепляющие торс и бицепсы!
Пусть Камиль разучивает со мной татарские народные песни!
Пусть каждый, кто сидит рядом, научит меня тому, чего я еще не знаю!
Мне двадцать лет и я не знаю почти ничего, кроме войны в условиях горно-пустынной местности.
Я - молод, здоров, любознателен и переимчив. Пусть тюрьма станет моим Университетом!
В конце концов, нам тут всем нечего больше терять. Система уже сломала наши жизни, так не дадим же ей погнуть наш характер.
Дубаки, разумеется, всё распочухали: вечером в хате пахло водкой, а всю ночь в этой хате орали песни. Дураком надо быть, чтобы не понять.
Наутро был шмон.
После завтрака Кум стал нас вызывать из Три Пять по одному в комнату следователя и доискиваться: кто инициатор пьянки?
Перед обедом Кум вызвал меня и предложил расписаться в постановлении о водворении меня в карцер.
Я глянул в постановление, увидел там свой срок - десять суток - и расписался, как привык в армии:
= с-т Сёмин А.Б =
...И пошёл я в карцер...
Давным-давно, в другой жизни, мой дед Полтава собирал меня на войну, на первую в моей жизни боевую операцию. Несколько часов он ухлопал на то, чтобы у его неразумного духа было при себе всё, что положено иметь солдату на строевом смотре, вплоть до ниток и иголок в изнанке панамы и "смертного патрона" на шее и в пистоне.
В карцер меня собирал уже неоднократно побывавший там Вайтюк.
Десять суток одиночного автономного плаванья "в трюме" комфортабельного трансатлантического лайнера с гордым названием Следственный Изолятор ИЗ 9/1.
Карцер - это тюрьма в тюрьме.
Строжайшая изоляция.
Первым делом, как и при выезде на операцию, я переодел чистые трусы и носки - противно представить как я буду пахнуть через десять суток "без вывода".