- Братва, мне впадлу сидеть за одним общаком с Борей. Надо что-то решать. Прошу нас развести.
Вайтюк ничего не сказал. Он просто встал со своей шконки и молча сел рядом со мной. Теперь мы как бы вдвоем обращались к сообществу и я говорил не только от себя, но и от его имени тоже.
Пацан и стремящийся обращались к мужикам.
От мужиков требовалось одобрение, иначе, тюрьма бы не поняла ни меня, ни Юру.
Мужики, у каждого из которых на душе висел "свой" труп, были поставлены мной перед выбором: либо "не надо качать лодку, мы все тут равны", либо "мы - люди, а люди не равны скотам".
Если я переоценил своё влияние на хату, то впоследствии мне этот эпизод припомнят и предъявят:
- Ты, дружок, задвинул лишнего. Ты - возвысился.
Никто на тюрьме не имеет право возвыситься.
Слово пацана закон не потому, что он пацан, а потому, что готов отвечать за свои слова и не раз, не десять доказывал это, страдая от администрации.
Следом за Вайтюком с другого бока ко мне подсел Камиль, обнял меня одной рукой и улыбнулся такой искренней и лучезарной улыбкой, что стало понятно - он придушит любого, кто вступится за Борю.
Сообщество смотрело на меня.
- Я отдаю свой голос Андрею, - сказал Альфред, - ему виднее, что и как.
- Я не только голос, но и свою кружку браги ему отдам, - оскалился со своей шконки Алмаз и разрядил обстановку: всё-таки человек отдавал последнее и самое дорогое, что у него было.
К Алмазу присоединился его кореш Игорёк. Луку и Брола никто не спрашивал. Последним высказался Павлецов:
- Как ты скажешь - так и будет.
"Спасибо, пацаны!", - хотелось мне сказать, - "Спасибо, что отдали мне этого скота!".
На кон я поставил свою дальнейшую жизнь в неволе - и выиграл этот кон!
Меня поддерживает хата!
Я - стремящийся, а не рядовой мужик.
Отныне я - отвечаю за хату и говорю со всей тюрьмой от имени Три Пять.
Все вопросы - ко мне.
От волнения подкатил комок к горлу.
Я вспомнил каким тоном и какими словами говорил Сирота с чёртом, когда указывал ему место и постарался воспроизвести, добавив от себя немного сержантской стали:
- Ну ты, животное, - обратился я к Боре, - Встань сюда, падла.
Я указал на пятак перед общаком и Боря покорно встал на указанное мной место, ожидая моего решения своей судьбы.
- Жить будешь пидором, - приказал я, - За общее не садишься, с общего не берешь. У тебя тоже никто ничего брать не будет. Кушаешь с полу. У тебя будет своя миска, своя ложка и своя кружка. Пробьешь в них дырки, чтобы с людской посудой не перепутать. Спать будешь под шконкой. Возле дальняка. Утром и вечером моешь полы в хате. Исполняй.
Боря закатал свой матрас на втором ярусе и перенес его под ту шконку, что была ему мной указана. Расстелившись на новом месте, Боря подошел к общаку и забрал из-под него свои столовые приборы казенного образца из штампованного алюминия.
- Еще раз дотронешься до общака - убью, - пообещал я Боре.
- Угу, - уныло прогундосил он.
- Ты понял меня?
- Угу.
- Не "угу", а "ты понял меня"?
- Понял.
Прежде, чем убивать человека, пусть даже пидора, необходимо сначала предупредить, а потом удостовериться, что человек тебя понял верно и полно. "Угу" тут не годилось. Необходимый и правильный ответ - "понял".
Убил бы я Борю, если бы он меня ослушался и дотронулся до общака?
А вы бы как поступили на моем месте?
Как бы вы поступили, если бы люди доверили лично вам смотреть и отвечать за порядком и отношениями в хате и надеются на вашу силу и опыт?
Наплевали бы на их надежды?
Злоупотребили бы доверием?
Конечно убил!
Не меняться же мне с ним местами?
По мне, так лучше десять лет Смотрящим, чем два года пидором.
Я мельком посмотрел на Луку и Брола. Эта два "не пидора" сидели с таким видом, будто они с Борей не из одного теста и их не касается мой правёж. Но в глазках - я ясно прочитал это - замельтешило беспокойство за собственные попы, возле которых становилось горячо. Могу поклясться, что им сейчас мучительно хотелось чем-нибудь меня задобрить - трусы мои постирать или другие грязные вещи - лишь бы только отвязаться от липкого страха, что я могу и их тоже услать под шконку и заставить жрать с пола.
Если молодой солдат в армии подшивает подворотничок старослужащему или стирает ночью его носки - это почти всегда такой вот Боря или Брол, только не вскрытый до поры.
Вспомнилось как нас, весь наш гордый и смелый призыв, часами били уроды-черпаки, вспомнилось, как Тихону отключили сердце и его оживлял медбратишка Аранович - и глубоким омерзением к Луке и Бролу наполнилась душа моя.
Наш призыв, как бы сильно нас не били, не обстирывал и не подшивал старослужащих.
32. Подлость Балмина
Тюремная хата даже отдаленно не похожа на казарму, но ее сходство с армейской палаткой или, еще сильнее, с землянкой - разительно. В землянке, в которой я жил и в тех землянках, где мне доводилось бывать, гораздо темнее, чем в хате и полы были залиты бетоном, тогда как в хате они деревянные, крашеные, тёплые. Вот только народец тут не армейский.
Скользкий тут народец.
Душный.
В самом скором времени я нашел, что уклад жизни на тюрьме сильно смахивал на распорядок дня службы на позиции, если бы командирам пришла прихоть устроить из этой позиции санаторий для личного состава. По расписанию были только приём пищи три раза в день и проверки в восемь утра и в восемь вечера при приеме-сдаче дежурства дубаками. Строиться было не обязательно, нас считали не перекличкой, а по головам лежащих и сидящих, единственно просили не ходить во время проверки по хате, чтобы не путать счет. Всё остальное время мы были предоставлены самим себе и варились в собственном соку, точно так же, как варится в собственном соку и сходит с ума взвод, поставленный на позицию. Вне расписания шли часовая прогулка, еженедельная баня и вызовы к следаку или адвокату. По другим поводам администрация с нами в контакт не вступала и от отбывания наказания не отвлекала.
Посудите сами, куда я попал!
Ни построений, ни зарядки, ни кроссов, ни тактики с огневой, ни нарядов. На пост с автоматом ходить не надо - тебя самого охраняют с автоматами и собаками. Службу тащить не надо - службу тащат дубаки, а баландёры при них в вечном внутреннем наряде и наряде по кухне. От тебя требуется только находиться внутри камеры и больше ничего.
По сравнению со службой - райские кущи.
Только и делай, что ничего не делай!
И что вы думаете?
Вот оно - несовершенство мира. На живого человека не угодишь. Два года службы я думал и мечтал только об одном - "скорее бы этот дурдом закончился".
И вот теперь, когда "дурдом закончился" и от меня не требуется больше ничего, кроме как поесть и выйти на прогулку... мне резко захотелось служить!
Честное слово!
Захотелось со всей натуги впрячься в лямку армейской службы.
Лежал на шконке и мечтал на тему: "хорошо было бы сходить в караул или в наряд по роте".
Лучше всего было бы сходить на операцию - сразу недели на три.
Захотелось солнца, ветра, жары, холода, мух, пыли в лицо, запаха полыни и абрикосов, камней под ногами, мутных арыков, сопок, пустыни, бликов солнца на снежных горных вершинах, горячей брони бэтэра, саксаула, парящих орлов, джейранов, сусликов, змей и скорпионов.
Захотелось посмотреть с высоты гор в долину и из долины - на горы.
Захотелось рассвета в горах и чая с костра.
Захотелось тактики и огневой. Можно даже часа два инженерной, чтобы в земле лопатой поковырять.
Захотелось в строй и строем с песней!
Захотелось чего-нибудь привычного, армейского, тяжелого и надоевшего, но знакомого и понятного.
Захотелось стойкого и мужественного преодоления трудностей, только бы не валяться целыми днями на шконке с книжкой в руках.
Самое поганое, что я понимал: преодоление пространства и простора и прочих таких же ратных подвигов мне не светило - я в тюрьме, а не на службе.
Пока я обживался да осматривался на тюрьме, Алексей Федорович хлопотал на воле, обустраивал мою будущность. Писал сценарии и ставил спектакли с переодеванием.
- Сёмин, - дверь открылась, - к адвокату.
Ночью мы с Алмазом и Альфредом бегали в шахматы, отжиматься и приседать мне пришлось до утра, заснул я только после утренней проверки. Мне не дали поспать на мягком и двух часов. Кто-то ещё верит, что в тюрьме "сидят"?
"Ну, хоть что-то! Хоть какое-то разнообразие!", - я плеснул в лицо водой из под крана, обмакнулся полотенцем и пошел слушать "хорошие новости с воли".
"Комната следователя" была на том же третьем этаже тюрьмы, что и моя Три Пять. Мимо этой комнаты нас каждый день водили на прогулку. Туда меня и отвел продольный дубак. Меблирована комната была ничуть не богаче тех апартаментов, где со мной разговаривал Кум - канцелярский стол, простой стул для следака и ввинченный в пол железный табурет для нашего брата, решетка на единственном окне. За столом сидела моя не худенькая адвокатесса и через роговые очки смотрела на меня. Я прикинул, по какую сторону тюремного забора мы с ней встречаемся, нашел, что встречаемся внутри, а не снаружи, и еще до начала разговора понял, что хороших вестей ждать не приходится.
- Здравствуй, Андрей, - начала Любовь Даниловна, - Видела твою маму час назад.
- Привет ей передавайте.
- Хорошо, передам. Перейдем к делу. У тебя всё плохо, Андрей.
- Куда уж хуже?
"Меня порезали на улице и посадили в тюрягу. Этого мало?", - невесело оценивал я свое положение, - "Есть еще что-то "хуже", чем то повидло, в которое я вляпался?".
- Есть куда, - утешила меня Каниськина, - Балмин хочет вывести тебя на суд. Доказательств твоей вины у него будет более, чем достаточно. Потерпевшие подтвердили свои показания. Ты на них напал, пытался ограбить. Очной ставки между вами следователь проводить не будет, чтобы ты не оказал давления на потерпевших и не травмировал неокрепшую детскую психику.