– Ну, допустим, для единства и борьбы противоположностей. С единством – туговато, зато борьбы – сколько хочешь.
– Неужели не было никаких других, более щадящих вариантов, без «М» и «Ж»?
– «М» и «Ж» – вообще-то остроумный замысел. Пол – это единственный способ прорваться.
– Куда?
– Туда! – Саша показала пальцем в небо.
– Тебе обязательно надо куда-то прорываться, – сказала Надя. – А как-то спокойнее, без прорывов, нельзя?
– Без прорывов совсем скучно.
Саша рассказала историю про индийского монаха, дервиша: чтобы освободить себя от гнета пола, он оскопился в молодом возрасте, думал, так быстрее достигнет Божественного просветления. Много лет спустя, состарившись и не достигнув просветления, бедняга рвал на себе волосы, ибо понял, что, оскопившись, лишился самой главной движущей энергии, энергии пола.
Закурили еще по одной сигарете.
– Слушай, Надь, а ты когда первый раз с мальчиком поцеловалась, тебе не было противно?
– Было. А тебе?
– Мне тоже.
– Может, и им было противно?
Саша затихла, разглядывая снег под сапогами и сосредоточенно притаптывая его подошвой, так что получился отпечаток, похожий на распахнутый веер. Вдруг встрепенулась:
– …Он мне сказал тогда, в Доме кино: «Любовь должна помогать жить…» А я ему говорю: «Любовь никому ничего не должна, любовь – это сама жизнь…» Понимаешь?
Надя тихо вздохнула.
– Саша, – сказала она, осторожно подыскивая слова, – у тебя очень высокая планка. Не каждому она по силам. А уж тем более – ему. Зарастет твоя черная дыра в груди, ты мне веришь? Посмотри мне в глаза. Веришь?
Саша неуверенно кивнула.
Они помолчали в задумчивости, и Надя, наконец, решилась переменить тему:
– Ты сказала, что Валдиса видела в Доме кино. Как он?
– Валдис-то? Ничего, хорошо выглядит, гладенький… У нас не было времени пообщаться, меня Мурат ждал, а они торопились на премьеру… – сказала Саша и прикусила язык. Но Надина антенна мгновенно отреагировала:
– «Они»? Он не один был?
– С коллегой по работе, – небрежно бросила Саша.
– Понятно, – кивнула Надя. – Красивая?
– Кто?
– Коллега.
– Ничего примечательного, мелкая такая, Вика, глазки по сторонам бегают… на телевидении с ним работает.
– Вика, значит, – хмыкнула Надя и погрызла ноготь на большом пальце. – Коллега по работе… Ну что ты лоб трешь, договаривай уже!
Саша посерьезнела, развернула к Наде лицо и сказала:
– Она – его невеста. Так он ее представил.
– Невеста? – опешила Надя. – Как же так? Он в Питере недавно был, с Симочкой встречался…
– Валдис, как и большинство мужчин, не уйдет от жены в никуда. Тебе это неприятно? – спросила Саша, памятуя Надину давнюю сердечную склонность к однокурснику.
– При чем здесь я? – вспыхнула Надя. – Симка не должна знать.
– Не наше дело решать, что человеку нужно знать, а что нет.
– Но и ранить нельзя.
– Ага, – усмехнулась Саша, – «не говори Лючии, что у нее будет ребенок от Хуана, она этого не переживет…» Не слишком ли большие полномочия ты на себя берешь?
– Ты иногда бываешь жестокой.
– Возможно, – сердито сказала Саша и отвернулась, нахмурившись.
Надя вытащила из сумочки батистовый носовой платок, отороченный белоснежным кружевом, аккуратно, стараясь не производить шума, высморкалась, промокнула уголки глаз. Саша беспокойно покосилась в ее сторону.
– Знаешь, Сашка, – сказала Надя, сжимая в ладони платок, – мне кажется, что у нее это серьезно, к Валдису.
– У Симки? – изумилась Саша. – Помилуй, Симочка ведь рассудительная. Ее, конечно, может занести, но она всегда вернется в свою лузу.
– Вот ее, по-моему, и занесло.
– Скажи, почему ты так о ней беспокоишься?
Надя опустила голову.
– Я должна тебе кое-что рассказать. – Она сделала судорожный вздох, собираясь с силами.
Все случилось около года назад. В очередной свой приезд Валдис предложил Симочке и Наде встретиться втроем. Стояла ранняя весна, сияло солнце, они гуляли по городу, Валдис держал обеих под руки, шутил, немножко гусарил, заражая беспечностью и куражом – как во времена их студенческой юности, и Надя ни на одну минуту не почувствовала себя «третьей лишней». Симочка торопилась домой и, огорченная, простилась с ними у метро. Потом сидели в кафе на Невском и Валдис вспомнил, что привез их общие фотографии, отснятые когда-то в Питере. Надя зашла к нему в гостиницу, чтобы забрать пакет. В его номере выпили шампанского, всегда имевшегося у Валдиса в загашнике, он смешно рассказывал про свою поездку на Кубу, а Надя любовалась им – мужчиной, который ей всегда нравился, и было приятно и весело от того, что все его внимание обращено сейчас на нее. И когда он взял ее за руку и без слов притянул к себе, она даже не удивилась: ничего лучше, доверительнее и прекраснее не могло случиться в этот весенний день. Отношения остались дружескими, ничего, казалось бы, не изменилось, но в следующий приезд Валдиса история повторилась, и Надя снова оказалась в его крепких объятиях. Разумеется, Симочка ни о чем не знала. Теперь он принадлежал им обеим, не принадлежа никому.
– Теперь ты все знаешь, – закончила Надя.
Саша молчала, задетая не столько самой историей, сколько Надиной неожиданной скрытностью. Саше казалось, что в их дружбе не может быть тайн друг от друга.
– Язык не поворачивался сказать тебе раньше, – словно угадав ее мысли, сказала Надя. – И потом… я не хотела тебя ставить в двусмысленное положение. – Она скомкала носовой платок в руке. – Самое ужасное, что все это у нее за спиной.
– Та-ак, что получается, дай сообразить. Ты знаешь про себя и про Симу с Валдисом, Сима не знает про тебя с Валдисом, но знает, что ты знаешь про нее. А я, стало быть, отныне знаю про вас обеих, – резюмировала Саша. – В этой ситуации можно позавидовать только Валдису: ему ровным счетом наплевать, кто что знает. – Саша развернулась всем корпусом к Наде, посмотрела ей в глаза и неожиданно рассмеялась. – Слушай, а может, он прав? Ты – c Валдисом, Сима – с Валдисом, он – с вами обеими. И всем хорошо, а? И никто никого не ревнует, не говорит: не трожь, это – мое. Дружили бы, радовались, вместе в Петергоф катались на «Метеоре», и он называл бы вас «девчонки» и покупал мороженое. А? Как тебе такой вариант?
Надя вопрошающе подняла на нее мокрые глаза, стерла слезинку со щеки и, не выдержав, засмеялась вместе с Сашей. Они хохотали, уткнувшись друг в друга лбами, и Надя, заикаясь от смеха, выдавила:
– Нам только тебя для полного комплекта не хватает!
– Нет, дорогая, треугольник устойчивее квадрата.
От нового взрыва хохота воронья компания, долбавшая клювами мерзлые куски хлеба, дружно взмыла вверх и, рассевшись на ветках деревьев, с неодобрительным любопытством поглядывала на нарушительниц покоя.
Обе наконец успокоились, и Саша, вытирая выступившие слезы Надиным платком, сказала:
– Знаешь, что интересно, Надька? Что почти через двадцать лет вы оказались в той же ситуации «на троих», только уже по-взрослому. Словно она была недоиграна. Видишь, как судьба нас кругами водит!
– Как-то это неправильно, – покачала головой Надя.
– А кто знает, Надя, что правильно, что неправильно? Живем-то впервые. Человек рассуждает, а боги смеются.
– Что делать-то будем?
– Что делать, что делать… Дальше жить! Вот кофе сейчас пойдем пить. У тебя попа не замерзла?
Они встали, отряхивая с подолов прилипший снег. Солнце уже зашло. Сиреневые сумерки опустились на Александровский парк, просочились сквозь четко очерченные стволы деревьев, подкрасили розовым снег.
– Постой, – сказала Саша, вытянув руку в сторону мечети, – посмотри внимательно на минарет, он тебе ничего не напоминает?
Надя вгляделась.
– Палец, воздетый к небу.
– Да какой там палец, Надя! Это, натурально, фаллос, фаллический символ, мужское могущество. А купол – скорее всего женская грудь или даже оплодотворенное лоно. Прямо-таки иллюстрация к нашему сегодняшнему разговору. А самое забавное, что непорочная Дева Мария с младенцем Христом на руках вынуждена годами смотреть на это непотребство. Не зря я так люблю Александровский парк: здесь сладострастный Восток встречается с аскетическим Западом, так сказать, чувственность – с моралью.
– А зачем тогда два минарета? – заинтересовалась Надя, глядя на мечеть. – Так, на всякий случай?
– Ну да, запасной вариант, – ответила Александра с веселым смешком.
Надя обняла ее одной рукой и тихо сказала:
– Спасибо тебе, Сашка, на душе легче стало.
– И мне, белочка! Пошли кофе пить.
Симочка пребывала в отчаянии. Случившееся не укладывалось в сознании, и она снова и снова прокручивала события того злосчастного вечера, когда Лева вышел из ванной в ее белом купальном халате, извлек из кармана поздравительную открытку с мишкой и, поигрывая ею в воздухе, сказал, хитро улыбаясь: а я все знаю. В этот момент Сима стояла около кровати, совершенно голая, готовая ко сну, и заводила часы на утро. Увидев в руках мужа открытку, предназначенную для Валдиса, Сима качнулась и выронила будильник: он ударился об пол и разбился вдребезги. Несколько мгновений она боролось с подступившей дурнотой, бессмысленно глядя на осколки стекла у босых ног, закрыла лицо ладонями, опустилась на корточки и призналась во всем. По мере того как Лева постигал смысл путаного истерического лепетания жены, глаза его округлялись: обнаружив в кармане халата забытую Симочкой открытку, он не придал этому значения, зная о давних дружеских отношениях с Валдисом, а просто решил пошутить, сказав «а я все знаю». Когда по растерянному побелевшему лицу мужа Сима, наконец, поняла, что произошло, ее прошиб ужас – как удар тока – и тело мгновенно стало влажным от пота: только что своими руками она сломала себе жизнь. Сима замолкла; мозг лихорадочно заработал, цепляясь за надежду что-то исправить и спасти. Она облизнула пересохшие губы, сглотнула и, глуповато улыбаясь, сказала, что у них с Валдисом «ничего такого» вообще-то не было… «Замолчи!» – приказал Лева, не повышая голоса, и вышел из комнаты, плотно, словно навсегда, закрыв за собой дверь. Симочка так и осталась сидеть на корточках среди битого стекла, голая, опустив голову и сжимая на груди руки. Св