– Ну-с, – сказала Саша, потирая руки, – тащи вторую бутылку, Надежда, мой компас земной! Будем продолжать банкет.
– Ты не сопьешься, Камилова? – откликнулась с тахты Симочка.
– Лучше спиться, чем скурвиться, правда, Надька? Да что с тобой, Надя, у тебя глаза на мокром месте!
Надя молча поставила на низкий столик бутылку и опустилась на табурет.
– Хочу напиться.
– Что случилось с тобой?
Надя горестно покачала головой.
– В том-то и дело, что ничего не случилось. Со мной в жизни Ничего не случилось! – Она посмотрела на Александру. – Вот я тебя слушала сегодня и завидовала белой завистью. Ты живешь на всю силу – ищешь, рыпаешься, любишь, веришь, ошибаешься, дерзишь, сидишь на крыше, совершаешь поступки, рискуешь – ты не боишься жизни! А я боюсь. Всегда боялась! Но ведь хочется! Ох, как хочется настоящей жизни, глубоких, сильных красивых чувств! И я сижу тихонько и жду, что «хорошее случится» – само. У всех случается – значит, и у меня будет, как у всех: любовь, семья, дети, дом, что там еще? Счастье… И не надо ничего делать, просто быть хорошим, честным человеком. И появится некто, увидит, оценит и полюбит.
– Принц в зеленой велюровой шляпе, – улыбнулась Александра, опустив ресницы.
– Да уж, конечно, не в кепке и не в вязаной шапочке! – усмехнулась Надя. – Господи, какая чушь! Как наивно думать, что кто-то другой придет и сделает тебя счастливым. Любят не за «хорошесть», а за живую душу! Сколько лет, Сашка, я морочила тебе голову с Муратом, убеждала, что он недостоин тебя, вместо того чтобы дать тебе все прочувствовать до конца. Ну как же так – зачем она мучается? Так не должно быть! Почему не может рубануть топором и отсечь неправильное. Во мне гнев кипел. Чувство, если оно правильное, должно приносить радость, а не страдание. Но разве могут быть живые чувства «правильными»? Разве могут укладываться в идеальные нормы? А я прожила с этими нормами, и все то, что в них не укладывалось, немедленно отвергалось. Я не позволяла себе чувствовать то, что действительно чувствовала. И теперь я уже не могу различить, где мои чувства, а где придуманные. Я… я боялась «выйти за калитку». Вот сегодня ты вышла за калитку, зная, что там Мурат, а я бы, будь это со мной, – с места не тронулась, заперлась бы на замок, сидела бы и тряслась как заяц. Любить – страшно. Потому что в любви надо отдаваться… выходить за собственные рамки в какую-то неизвестность. Покидать территорию, где все более или менее понятно, привычно, удобно даже… И никаких гарантий, никаких обещаний, на свой страх и риск. А я не могу без гарантий, я – трус. Всю жизнь делала не то, что хотела, а то, что от меня хотели. Ждали, что я добрая, и я была добрая. Ждали послушания, и я была послушной. Навязывали обязательства, и я принимала, не раздумывая. Святое чувство долга! Есть долг, значит, жизнь продолжается! Кто-то всегда решал за меня. А где я-то была, сама по себе? Какая я настоящая? Осталось ли от меня что-то?.. Хорошо, что детей не родила, я бы их изуродовала по своему образу и подобию… Обрыдло, все обрыдло! Дом, Верка, мама с корвалолом, работа, контора, мужики командированные, гостиницы, подводные лодки, железки, бабы в секторе, огурцы на подоконнике… Все! От и до! Ненавижу! Хочу другого!
– Хочу, но сделаю все, чтобы не сбылось, – тихо сказала Александра, глядя в пол.
– Да! Именно так! – вскричала Надя. – Потому что не умею по-другому, силенок таких нет! Потому что эта душная жизнь – и есть единственно моя! Душно с удавкой на шее, зато есть за что себя пожалеть.
– Тогда прими и полюби свою судьбу!
– Не могу я ее любить!!! – И Надя, уже не сдерживаясь, громко зарыдала в ладони.
– Наденька, милая, не надо плакать, всё не так, – растерялась Саша, гладя ее по плечу. – Ты – замечательная, ты…
– И не говори мне, что Бог даровал человеку свободу! – пристукнула Надя по столу ребром ладони, так что посуда задрожала.
– Перестаньте, перестаньте, – взмолилась Симочка, затыкая уши.
Все затихли и присмирели. Надя приглушенно всхлипнула. Саша сидела ссутулившись, низко опустив голову.
Сима негромко заговорила, вздохнув:
– А у меня как раз все было «как у людей». И я всегда боялась, чтобы хуже не было. Боялась, что меня бросят, я останусь одна, совсем потеряюсь… – Она споткнулась, смутившись своих слов. – На цыпочках ходила и пикнуть боялась, чтобы не спугнуть… как там?.. В Багдаде все спокойно.
– А теперь? – тотчас просунулась в замочную скважину Александра.
– А теперь я вроде и не думаю – боюсь я или нет, – просто ответила Сима.
– По сравнению со мной ты – продвинутая, – сказала Надя, вытаскивая из рукава кофточки носовой платок и вытирая мокрые глаза.
– Надь, ну хватит себя гнобить, честное слово, все не так плохо. – Симочка заерзала на тахте, нервно почесываясь. – Не знаю, Надька, может, я… того-этого… глупость скажу… Уходи ты с этой работы к чертям собачьим!
Надя высморкалась в скомканный платок, сунула его обратно за рукав и сказала едва слышно:
– Да я ушла уже.
Симочкины каштановые очи широко распахнулись. Александра резко выпрямилась в кресле.
– Как ушла?
– Куда ушла?
– К чертям собачьим, – сказала Надя и уголок ее рта дернулся. – Вчера пришла на работу и заявление подала. Как в той песенке «прихожу на работу я в пятницу, посылаю начальство я в задницу»…
– Ничего себе! – воскликнула Сима, прихлопнув себя по бедрам. – Чего ж молчишь?.. Партизанка.
– Чего молчу? – переспросила Надя. – А потому и молчу, что не уверена, что не заберу его обратно. Обфурюсь в очередной раз, и будет стыдно.
Александра вдруг рассердилась.
– Да что ж это такое, Надя, миллионы людей уходят с работы, меняют деятельность – и ничего! А ты – как будто на войну отправляешься!
– Тебе смешно, а для меня это и есть война – с самой собой!
Камилова взяла со стола бутылку с клюквенной водкой, налила Наде и себе.
– Ну, тогда за твою победу, стойкий оловянный солдатик! Не дрейфь, белка.
Сима протянула свой стаканчик с морсом, все трое чокнулись.
– Ничего, Надька, глаза боятся – руки делают, как доктор Сергей Васильевич говорит, – сказала Сима и порыскала глазами по столу. – Девочки, а вот пожевать бы чего-нибудь…
Немедленно сделали бутерброды с колбасой, поставили тарелку рядом с Симочкой.
– Пойдем покурим на улицу, – сказала Саша, трогая Надю за руку.
– Да курите здесь, чего там, дверь открыта – махнула рукой Симочка, откусывая от бутерброда.
Закурили, налили еще по одной.
– За что пьем? – поинтересовалась Надя.
– За жизнь! – предложила Сима, жуя.
Саша пожала плечами:
– За жизнь так за жизнь. Чтоб я знала, что это такое и за что пью, – сказала она, поднося рюмку к лицу.
– Да брось ты, Камилова, все ты знаешь и всегда знала, чего хочешь от жизни, – с легкой укоризной покачала головой Сима.
– Ты заблуждаешься! – с живостью откликнулась Александра. – Я знала, чего не хочу, – это правда. А искала то, не знаю что. Вслепую, методом щупа. Иногда попадала случайно в точку – тогда возникал ток, живое чувство, незнакомое переживание. Тогда я ощущала жизнь!
– По-моему, ты просто ищешь приключений на свою задницу, – вздохнула Сима.
Александра горячо продолжала, не обратив внимания на Симину реплику:
– А если считать за жизнь вот это перемещение изо дня в день по одной и той же утоптанной колее с лямкой через плечо и с выпученными от натуги глазами – такую жизнь я ненавижу, душа не принимает, выть от тоски хочется. Это обморок, а не жизнь!
– Большинство людей так и живут, – сказала Надя.
– Большинство людей понятия не имеют, чем им заниматься в жизни и куда себя пристроить. И это понятно. Живем-то в первый раз. Что мы про себя знаем? Нам внушили зачем-то, что каждый обязательно найдет свое место и будет счастлив. Много их, нашедших-то? Знаете, мне стало казаться, что нас неправильно экипировали, отправляя в путь, и не сообщили чего-то самого важного, главной правды… Может, даже специально, с тайным умыслом. А может, по небрежности. Всучили корзинку с подручным набором представлений и сделали ручкой: дуй до горы! Человек шел-шел и пришел почему-то совсем в другое место. И вот он озирается недоуменно, не понимает, как так произошло и где ошибочка случилась. – Александра с чувством хлопнула себя по коленке. – Анекдот на эту тему расскажу. Значит, умер великий Эйнштейн и предстал перед Господом Богом. Бог ему говорит: «Хочешь что-то у меня спросить?» «Да, хочу, Господи. Начерти мне, пожалуйста, формулу мироздания». Бог начертил. Эйнштейн смотрит на формулу и говорит: «А вот тут-то у тебя ошибочка!» «А я зна-а-ю», – ответил Бог.
Сима озадаченно повертела головой.
– Чего-то я это… того самого… не поняла, почему ошибка?
– Серафима, – медленно и терпеливо начала Александра, – ты ведь образованная женщина, институт с красным дипломом закончила, ну почему ты не можешь излагать свои мысли внятно, без «этого самого» и «того-этого», а?
– Так я их никогда не умела излагать, а теперь у меня вообще все мозги вот здесь, в пузе. – И она заливисто засмеялась, откинувшись назад и прикрывая рот ладонью.
– Ну что ты с ней будешь делать! – улыбнулась Саша, обращаясь к Наде и глядя на Симу как на неразумное дитя.
– Так в чем ошибка? – нетерпеливо спросила Надя, возвращая разговор обратно в русло.
– Не знаю, – призналась Саша. – Человек рассуждает, а боги смеются. Вот ты, Надя, всегда хотела любви и семейного счастья, мне, честно говоря, непонятного. А в результате отдала себя с потрохами суровой мужской работе, которую даже сейчас из себя не можешь вырвать. Забавно?
– Чего ж тут забавного? – усмехнулась Надежда.
– Хотя я думаю, что твое настоящее призвание быть сестрой человеческой, другом, утешительницей. Ну да ладно. Мне же, в отличие от тебя, всегда хотелось заниматься только своим делом, всю себя этому посвятить. Узы брака навевали смертную скуку. Люди часто создают семью, чтобы просто какая-то цель была, пустоту заполнить. К детям нежных чувств я не испытывала, не хотела их. Ценности любви казались мне зыбкими и потому второстепенными… А в результате? Боги опять обхохотались. Мы собирались наполнить один сосуд, а наполненным оказывается совсем другой. – Александра откинулась на спинку кресла и вперилась в Симочку. – А ты, Сима?