ослыми!
— Считаешь, что ты старше? — Угрюмо-капризный взгляд из-под чёлки.
— Не считаю, а знаю! Раза в четыре, а может, и во все десять.
— И всё-таки…
— Третье предупреждение!
— М-м-м-м? Это значит, что… — Какое загадочное выражение лица. Планирует очередную пакость? Мне уже страшно.
— Это значит, что наши дороги расходятся!
— И это замечательно! Потому что дороги расходятся, чтобы потом сойтись вновь! И всё начнётся сначала!
Пожалуй, этот раунд игры выиграл эльф. И ведь понимает это, lohassy. Что же мне делать? Признать поражение? Наверное, придётся, потому что он и в самом деле прав: когда завершается один цикл, начинается другой, и кто может поручиться, что в нём наши судьбы не пересекутся ещё раз? Но пока…
— После праздников, надеюсь, ты отправишься домой?
— Да. А ты?
— Я?
— Что ты будешь делать?
— Ох… — Много чего, наверное. Меня же Ксаррон ждёт не дождётся, чтобы отволочь за ухо к Танарит на Пробуждение. Что я там забыл? Ничего, но этикет обязывает. — Есть кое-какие заботы, с которыми, кроме меня, никто не справится. Хотя бы потому, что это целиком и полностью МОИ заботы.
— А потом?
— Потом? — Я снова что-то упустил? Старею, старею.
— Кайа будет ждать тебя весной.
— А ты-то откуда знаешь?
— Она и не скрывала… — невинно улыбается эльф. — Всё равно тебе придётся приехать!
— Так уж и быть… Веди себя хорошо!
— Уже уходишь?
— Да. Мне надо ещё кое-кого навестить.
— А почему мне с тобой нельзя?
— Потому! — Стараюсь казаться строгим и взрослым. Получается не очень-то: Мэй смотрит на меня так хитро, что, выходя из дома, я раз пять проверяю, не идёт ли за мной некто с длинным ушами и не менее длинным носом, который старается засунуть во все мои дела.
Укрывшись от ветра в укромном закутке, я развернул письмо, торжественно вручённое мне Равель «для передачи лэрру в собственные руки». Можно было, конечно, вернуться домой или заняться чтением в каком-нибудь трактире, но… Показывать кузену письма, предназначенные только для моих глаз, не хотелось, а насчёт увеселительных заведений… Денег мне никто давать не собирался, посему болтаться по городу я мог только до вечера, а потом должен был осчастливить своим появлением дом милорда Ректора, чтобы не остаться ночевать на улице — погода, кстати, совершенно к тому не располагала: слегка потеплело, но зато выпал свежий снег, противно скрипевший под ногами и намеревающийся в скором времени (если не ударит мороз) превратиться в вязкую кашицу, пропитавшись водой…
«Дорогой Ив… вы позволите мне так вас называть?.. — я счастлива! Это так странно, ведь за всю свою жизнь я ни разу не чувствовала, что могу взлететь. Просто выйти за дверь — и взлететь! Вы будете надо мной смеяться, конечно… Вы всегда надо мной смеётесь, но мне не обидно, потому что я знаю: вы очень добрый человек. И очень хороший. Ведь только благодаря вам я встретила того, кто… Наверное, я влюбилась, Ив. Мэвин такой… такой юный, но уже такой умный! И он… кажется, я ему тоже небезразлична! Но если бы вы тогда не поговорили с ним во дворце, он бы не пришёл в наш дом и не… Я безумно счастлива! И несправедливо, что вы не можете разделить счастье со мной… Я буду молиться за вас, Ив, за то, чтобы вы поскорее выздоровели и чтобы… чтобы в вашей жизни появилось такое же счастье, как в моей! Двери моего дома будут открыты для вас всегда! Возвращайтесь!»
Милая девочка, зачем мне двери? Ты открыла передо мной своё сердце, и это куда драгоценнее. Куда больше, чем я мог мечтать. Надеюсь, у тебя всё будет хорошо, и у Мэвина — тоже. В твоей любви я не сомневаюсь, а парень… Он должен понять. Потому что, если не поймёт, я вернусь и задам ему хорошую трёпку!
Лавка иль-Руади встретила меня привычным перезвоном колокольцев, который я, мысленно ухмыльнувшись, снова отправил в полёт только одному мне известной и приятной мелодии. И шарканье туфель старого Мерави вперемешку с недовольным ворчанием лишь заставило затаённую улыбку появиться на свет.
— Ах, негодник, опять ты за своё!
— Именно, h’anu.[30] Именно я и именно за своё. Хозяин дома?
— Ай-вэй, какие мы важные! Только с хозяином и хотим говорить! — Чёрные жемчужинки глаз в сморщенных раковинах век блеснули укоризненно, но я знал: это не более чем притворство, потому что старик рад меня видеть. И особенно рад тому, что я снова стал таким же, каким и был. Ну почти таким же.
— Так позовёшь хозяина?
— Всё бы тебе мои старые кости гонять… — Мерави начал очередной виток старческих причитаний, но ему помешали продолжить нытьё:
— Кто там?
Дверные занавески раздвинулись, являя нашим взглядам стройную фигуру, закутанную… Впрочем, вру: совсем НЕ закутанную.
Надо сказать, что в Южном Шеме женщины редко показывают свои прелести внешнему миру, расцветая только за высокими стенами домов своих отцов и мужей, но уж там… О, там они стараются изо всех сил превзойти красотой знаменитую песчаную лилию, за один бутон которой х’аифф наделяет счастливчика, добывшего цветок, горстью золота! Йисини, кстати, тоже женщины, и им не чуждо стремление к украшательству собственного тела одеждой или… её отсутствием, если тело само по себе совершенство.
Такую Юджу я ещё не имел удовольствия видеть. Она была с ног до головы — ну не целиком, конечно, а фрагментами — усыпана янтарём. Разного цвета — от светло-медового до почти пурпурного. Полупрозрачные и совершенно непрозрачные бусины, оправленные в жёлтый металл (скорее всего, золото, но даже боюсь предполагать, сколько тогда стоит сей наряд), змеями — тонкими и не очень — тепло струились по смуглой коже, где-то поддерживая полосы белоснежного шёлка, а где-то образовывая подобие деталей одежды. Я и раньше подозревал, что моя знакомая йисини — весьма привлекательная женщина, но теперь окончательно утвердился в своём подозрении. Привлекательная. Зрелая. Умная. И… не забывающая ничего, потому что перемена моего облика заставила тёмные глаза лишь на мгновение затуманиться, а потом… Потом я был удостоен ТАКОГО взгляда, что потерялся между «покраснеть» и «побледнеть».
— Кто почтил нас своим визитом сегодня? Что-то я не узнаю твоего лица, юноша.
— Будешь дурачиться, уйду сразу. — Я развернулся, делая вид, что направляюсь к дверям, но руки Юджи уже лежали на моих плечах, а губы шептали прямо в ухо:
— Надо же, какой обидчивый… Уж и пошутить нельзя!
— Я пришёл попрощаться.
— Совсем? — Лёгкая тревога — даже не в голосе или во взгляде, а в мелком дрожании пальцев.
— Представь себе. Вы тоже скоро уедете, не так ли?
— Да, после празднеств… Но ты же останешься!
— Нет, не останусь. У меня есть дела.
— И покинешь город?
— Да.
— Как печально… А я собиралась задержаться. — Лукавое, но слегка запоздалое уведомление.
— Не стоит. Если, конечно, не найдёшь себе новую игрушку.
— Я никогда с тобой не играла!
— Знаю. Потому прошу — не играй и с другими… Это может быть опасно.
— Ты… Ты за меня беспокоишься? — Теперь вздрогнул и взгляд.
— Немного. Всё-таки…
— Какой ты смешной! И милый. — Йисини проводит ладонью по моей щеке. — Только грустный. Почему не веселишься? Хочешь, станцую? Хочешь? Это тебя развеселит!
Бёдра Юджи игриво описывают круг.
— Разве ты не умеешь танцевать?
— Умею.
— Тогда что же тут может быть весёлого? Не понимаю.
— Что-то случилось, да? — Тёмные глаза смотрят так пристально, словно хотят проникнуть под маску, которую я ношу.
— Почему ты так думаешь?
— Я чувствую! Ты… напряжённее, чем был. Много напряжённее. Не спорь, так и есть! Не забывай, что я воин и для меня нет тайны в том, что касается битв. И прошлых, и будущих.
— Тогда ты настоящая счастливица, — искренне завидую Юдже. Она замечает эту зависть и растерянно хмурится, а тонкие пальцы сжимаются на моих плечах ещё настойчивее.
— Признавайся, в какую переделку ты попал?
— Да ни в какую… Собственно, всё уже закончилось. Или даже ещё не началось. Не думай об этом, хорошо? Я прошу…
— Я не могу не думать, если вижу, что тебе плохо! — В словах йисини нет ни игры, ни чрезмерного спокойствия — ровно столько чувства, чтобы даже самый глупый глупец понял: она волнуется за меня.
Я понимаю, милая… Только не о чем волноваться, ты моему… хм, горю не поможешь. Знаю, что горишь желанием помочь, но, право, зря. Сам справлюсь. Должен. Потому что, если не справлюсь я, никто не сможет.
Тёмные глаза на мгновение вспыхивают внезапной догадкой, потом снова становятся тягучими омутами:
— Точно справишься?
Она что, читает мои мысли?
— Конечно. Как всегда.
— Всё равно ведь поступишь как тебе вздумается, — вздыхает Юджа. — Но… если помощь будет, не отказывайся от неё, хорошо?
— Не буду… Скажи, красавица, в честь чего или кого ты так… непривычно одета?
— Непривычно? — лукаво улыбается йисини. — Разве?
— Для меня — да.
— Можно подумать, ты никогда не видел наряда танцовщицы!
— Видел. Но на тебе ни разу.
— И как? Нравится?
— Наряд или то, как он смотрится на твоём теле? — Слово за слово, и узор беседы уже не хочет отпускать: мы обмениваемся внешне ничего не значащими фразами, но для нас они исполнены неизъяснимо глубокого смысла.
— А ты расскажи обо всём… по порядку. — Юджа приникает ко мне всё плотнее и, кажется, готова навеки обосноваться на моих плечах. Ничего не имею против, уж такой-то вес выдержу! Но и у меня, и у неё слишком много обязанностей.
— Свет очей моих, куда ты пропала? — капризно вопрошает…
Не может быть! Это же тот самый кихашит, которого я… отправил восвояси. Правда, одет он гораздо пышнее, чем в прошлую нашу встречу, да и ведёт себя более подобающе богатому купцу, а не скромному служителю тихой госпожи Шет. Так ты не простой убийца, мой дорогой, а полномочный посланник г’яхира… Какая неожиданность. Пожалуй, настало время уйти.