Когда я добрался до лужайки и плюхнулся на ёжик жёсткой, бурой травы, зубы выбивали прямо-таки барабанную дробь, а в голове начинала формироваться мысль интересного содержания. На кой фрэлл, спрашивается, надо было сюда ползти, чтобы превратиться в ледышку? Ну и местечко выбрал, ничего не скажешь! Забавнее было бы только оказаться в жерле вулкана. Но там хотя бы не так холодно…
— Va’hat-te?[59] — раздалось надо мной, и я поднял глаза, чтобы… Открыть рот. Точнее, рот мне открыли (и довольно бесцеремонно) для того, чтобы влить приличную порцию отвратительного и на запах, и на вкус пойла. И я задохнулся снова, но теперь уже от огня, запылавшего в груди…
— Что с рукой? — спросила гройгери, набивая смесью сухих листьев длинную трубку.
— Порезался, — честно ответил я, разглядывая лиловые рубцы на костяшках пальцев и тыльной стороне ладони.
— Когда брился?
— А?
— При бритье порезался?
— Вы про это? Нет, я не бреюсь.
— Тогда где покалечился?
— Разбил кое-что.
— Стеклянное?
— Можно и так сказать.
— Умгум. — Гройгери вытащила из очага хворостину, оставшуюся в относительной целости после растопки, и после нескольких вдохов и припыхиваний по комнате поплыли колечки ароматного дыма. Уж на что не терплю даже запах курева, но тем, чем балуются гройги, хотелось дышать и дышать. Горьковатая свежесть морского воздуха. Так и тянет закрыть глаза и представить, что вокруг тебя бескрайняя синь — и сверху, и снизу…
Простите, я забыл представить мою хозяйку и спасительницу. Сама она назвалась просто: Гани. Старая Гани. Да, возраста сия почтенная женщина не скрывала, хотя, по моему скромному разумению, до дряхлости ей ещё было ой как далеко!
Не очень высокого роста, массивная, как и все гройги, она лишь выглядела немножко сухой. Ну, может быть, кожа не глубокого коричневого цвета, а словно присыпанная тонким слоем пепла, и что с того? Да эта бабулька не одно поколение людей переживёт и не заметит. Или пережуёт… Шучу. Гройги не едят людей. И друг друга не едят: им вполне хватает рыбы, которая не переводится в море, и бесчисленных козьих стад, пасущихся на каменистых холмах островов Маарис — любимой родины непоседливого и шкодливого народа, заслужившего своими мореплавательскими талантами уважение, смешанное с ужасом. Потому что, как нет более искусных рыболовов, чем гройги, так нет и более удачливых пиратов на морских просторах. Поговаривают, что в жилах этих суровых и немногословных созданий течёт вместо крови морская вода, и Хозяин Моря — их родной дед. Всё может быть. В любом случае гройги умеют ладить с ветром и волнами, а Старая Гани — с чем потребуется. Не верите? Могу доказать.
Простудиться я так и не сподобился. Отчасти благодаря крепости настоянной на неведомых корешках харки,[60] отчасти благодаря купанию. Нет, не морскому, а в большой бадье, наполненной кипятком. То есть мне показалось, что кипятком, и я даже спросил, не собирается ли гройгери сварить меня живьём. А когда Гани удивилась моему вопросу, пояснил, что так мясо на вкус гораздо лучше… Ох, как она хохотала! До слёз. А отсмеявшись и промокнув влажные дорожки на щеках, засунула меня в бадью, над которой уже поднимался пар, и вылила сверху ещё одно ведро. Кажется, я орал. Не помню. Но нестерпимо горячо было только первые несколько вдохов, а потом тело попривыкло и стало требовать: «Ещё!» И продолжение последовало. В виде стакана, до краёв наполненного уже знакомым мне напитком…
Короче говоря, мы замечательно провели вчерашний день: я — в полупьяном бреду, гройгери — откровенно забавляясь нелепостями нежданного гостя. Утром хмель исчез вместе с тенью так и не вступившей в свои права простуды, а в голове существенно прояснилось. Настала пора разговоров, которыми любой уважающий себя и традиции путник обязан улестить принимающих его под своим кровом хозяев. Рассказывать ничего не хотелось, но Гани очень точно определила моё настроение и не докучала расспросами. Собственно, она и про руку-то спросила лишь потому, что я попытался расшевелить пальцы, слегка ожившие после вчерашнего бурного времяпрепровождения.
— Тебе надо чем-то их занять.
— Вы думаете? — поднимаю глаза.
Гройгери задумчиво пыхает трубкой. Уши, плотно прижатые к черепу, покатый лоб и тяжеловесная челюсть мало кому способны придать очарование, и на площади какого-нибудь крупного города в толпе людей эта женщина выглядела бы жутковато, но здесь — на фоне массивной кладки толстых стен или среди ажурно-чахлых кустов любимого козьего лакомства, в клочьях тумана, такого же серого, как и пух, из которого связана одолженная мне фуфайка… здесь гройгери на своём месте. Даже больше скажу: этот мрачноватый, наполовину утопленный в скалу замок лишился бы всей своей прелести, если бы Старая Гани не вела здешнее хозяйство. Очень спокойная женщина, очень неторопливая. Основательная и открытая. Только увидев живое сочетание всех перечисленных качеств воочию, я понял: именно такого общества мне и недоставало. Общества совершеннейшего незнакомца, который не требует изливать перед ним душу. И который, как правило, всегда становится слушателем подобных откровений…
— Если не заставишь руку работать, она так и будет капризничать, — замечает гройгери.
— Да уж… Вот только что я могу делать? Надо двигать и запястьем, и пальцами. И желательно — одновременно, с усилием, но не слишком большим…
— Похоже, я знаю, что тебе подойдёт. — Гани покидает место у очага и начинает копаться в стоящем в углу комнаты сундуке, качая головой, из-за чего длинный хвост белых волос, спускающийся с затылка, неспешно перемещает свой кончик с одного плеча на другое. А спустя некоторое количество минут и нечленораздельных бормотаний, отдельные фрагменты которых подозрительно похожи на ругательства, я становлюсь счастливым обладателем клубка косматой пряжи и костяной палочки с затейливо заострённым концом.
— Вязать умеешь?
— Вязать? Как-то не приходилось… Но видеть, как это делается, видел. Только спицами, а не этим… приспособлением.
— Спицы тебе ни к чему: с непривычки руки только ещё больше занемеют. А это называется — крючок, и пользоваться им куда проще, чем кажется…
И в самом деле, оказалось просто. Очень. Самое забавное, мне даже понравилось. Все эти петельки, столбики, «рачьи шаги» и «жемчужинки» — получалось настоящее кружево! Не сразу, конечно, но на следующий день я уже вполне сносно обращался с крючком и пряжей. А Гани показывала всё новые и новые сочетания простейших элементов, каждый раз складывающихся в совершенно потрясающий узор. Именно тогда я впервые и почувствовал себя настоящим Мастером. Да-да, именно в каморке, пропахшей горьким дымом, у горящего очага, рядом со старой, мудрой женщиной, подарившей мне чудо созидания. Пусть я никогда не смогу сплести Кружево заклинания, но эти шерстяные кривоватые «кружева» будут хранить тепло моих рук даже после того, как меня не станет. Конечно, и они со временем рассыплются прахом, но кто знает? Вдруг они кому-то пригодятся? Хотя бы для того, чтоб не мёрзнуть на пронизывающем ветру. Если у меня, конечно, будет возможность связать что-то годное к употреблению.
К сожалению, Судьба никогда не даёт передышку просто так: эта дама строго блюдёт свою выгоду в каждой сделке, словно не имеет права дать даже небольшую скидку.
На исходе третьего дня моего пребывания в замке (честно говоря, наружу я особенно и не выходил: во-первых, смотреть было не на что — из-за густого тумана, наплывавшего на остров с моря, а во-вторых, сырой холод здешней бесснежной зимы не располагал к долгим прогулкам на свежем воздухе) Гани ещё во время обеда фыркала и смешно водила носом, будто принюхиваясь к чему-то невидимому, а потом, когда грязная посуда была мной вымыта и насухо вытерта, оказалось, что кроме моей хозяйки в этом нагромождении камней живёт ещё кое-кто.
Они ввалились на кухню вдвоём, переваливаясь с ноги на ногу настолько слаженно, что могли бы показаться сросшимися. Но близнецами они не были ни в коем случае, хотя и походили друг на друга округлостью фигуры и небольшим росточком.
И они, разумеется, тоже были гройгами, а потому приветствовали Старую Гани на родном наречии, но форма и смысл фразы меня удивили. Как удивил и ответ гройгери.
— Yerrh Ssa’vaii A’hen-na Rohn! — гордо провозгласили коротышки, дружно качнув куцыми косичками на затылке.
— Ssa’vaii![61] — кивнула Гани. Кивнула степенно и торжественно, как королева, принимающая поклонение своих подданных.
Я бы спросил, что означали эти странные фразы, но тут вновьприбывшие заметили меня и дружно уставились на чужака.
— Это ещё кто? — И дураку было бы понятно: вопрос не ко мне.
Гройгери ласково пояснила:
— Его принесло Море.
Именно так и сказала: «Море». С большой буквы. Как ни странно, такое объяснение удовлетворило коротышек целиком и полностью. Бормоча под нос: «Море так Море» и «Плохого Море не принесёт», парни уселись за стол и в ожидании еды поспешили похвастаться:
— А мы такие штуки нашли!
— Не «мы», а я! — ворчливо поправил коротышка, чья косичка заметно отливала рыжиной.
— Ну прямо! — возмутился второй, с массивным золотым кольцом в ухе.
— Не «прямо», а криво! — не уступил первый, и Гани решила вмешаться:
— Вы же никогда не разлучаетесь, так о чём спорить?
— Как это — не разлучаемся? — хитро ухмыльнулся рыжий Чефар. — И очень даже разлучаемся…
— У каждого настоящего мужчины в жизни бывают моменты, требующие уединения! — подхватил любитель украшений, носящий вместе с кольцом имя Кулгар.
Они выглядели так забавно, что я не удержался от смешка. Понимаю, в чужом доме прежде всего следует уважать хозяев, какие бы причуды ни были милы их сердцам, но эти толстячки… Смешнее выглядела только рассерженная мьюри на кухне.