— Знаю, мотек. Это несправедливо.
— Я все понимаю про ожидание. Никакого толка. Вообще никакого. Но все ждут и больше ничего не делают.
Дов внимательно смотрит на меня:
— Твои родители… ты же понимаешь… Они стараются изо всех сил. Они пытаются предоставить твоему брату пространство — понимаешь? Ему это нужно.
— Наверно, да. Но… думаю, там что-то еще есть.
— Что?
— Не знаю. Просто… Мне кажется, Боаз что-то задумал. Планирует что-то. Куда-то собирается, а я понять не могу, зачем и куда, что он собирается делать, но что-то в этом нехорошо. Не что-то, а все нехорошо.
Я сижу в тягучей тишине рядом с дедом.
Жду.
— Есть средства, Леви. Есть кое-что, чем можно воспользоваться, если уж совсем припечет. Я об этом с твоими родителями говорил. Но пока еще не припекло. Боаза проверяли перед демобилизацией и признали здоровым. И — по крайней мере, пока — мы в этом сомневаться не должны.
— Ну ладно.
Дов кладет руку мне на спину. Сгребает в ладонь мои волосы и легонько дергает.
— Ты хороший мальчик, Леви, — улыбается он. — Хороший, очень хороший мальчик.
Как и обещала, к нам заходит Кристина. Суббота, вторая половина дня. Мама и абба ушли в кино. Немного они еще делают вместе — ну, вот ходят в кино. Им все равно, что за фильм, с каким сюжетом, в каком жанре, в каком стиле. Просто это возможность уйти из дому и хоть немного отвлечься.
Я сижу на ступеньках крыльца, когда приезжает Кристина. Сижу и смотрю, как младший брат Цима стрижет нашу лужайку. Раньше это была моя работа, но, похоже, мама устала меня понукать. А потом малютка мини-Цим, заразившийся склонностью к предпринимательству от старшего братца, отправился по ближайшей округе с предложением услуг по стрижке газонов. Не то чтобы у меня есть жгучее желание оставить его без работы, да и физическая нагрузка ему очень даже полезна, но я сижу на крылечке и думаю: «Ну, все, финиш». С этого дня я сам буду стричь нашу лужайку.
Прежде чем выйти из машины, Кристина смотрится в зеркальце заднего вида. Она в майке и джинсовых шортах с бахромой. В шортах ее дивные ноги кажутся еще длиннее.
Даже босиком она все еще выше меня ростом.
Кристина садится рядом со мной на ступеньку и сдвигает на макушку темные очки. Еще ни разу в жизни я не был так близко от бабочки на ее плече. Требуется просто сверхчеловеческая сила, чтобы удержаться и не потрогать ее.
— Для протокола: его зовут Макс, — говорит Кристина. — И он очень хороший, честно.
— Кто?
— Мой бойфренд.
— А-а-а… Этот.
Кристина делает большой глоток холодного кофе из бутылочки, которую она взяла из машины.
— Знаешь, когда мы с Боазом были вместе… это же было несколько лет назад. В смысле… так много всего…
— Ты не обязана мне все это объяснять, — говорю я, хотя на самом деле я и вправду словно бы потребовал от девушки объяснений, будто бы я ее ревнивый любовник.
Господи, как же я жалок.
— Понимаю… — бормочет Кристина. — Но просто…
— Слушай, — говорю я. — Я просто рад, что ты здесь.
Какое-то время мы сидим с ней на крыльце — еще долго сидим после того, как братец Цима закончил стрижку лужайки.
— Ну? И как же мы поступим? — наконец спрашивает Кристина.
— Я так далеко не планировал.
— Мне стоит подняться к нему?
Я думаю о затхлом воздухе в комнате брата. О матрасе на полу, о кучах смятой одежды и постельного белья.
О разбросанных по полу картах.
Я вспоминаю тот день, когда я все это увидел.
— Нет, лучше я. Подожди здесь.
В доме прохладно. Тихо. После яркого солнца глаза не сразу привыкают к полумраку. Я прикасаюсь к двери Боа-за подушечками пальцев и скребу по дереву ногтями — вернее, тем, что от них осталось. Когда я нервничаю, я грызу ногти.
— Боаз?
— А?
— Войти можно?
— Погоди.
Брат подходит к двери. Приоткрывает едва заметно… и встает на пороге, заполнив собой дверной проем:
— В чем дело?
— Кристина Кроули приехала. Хочет с тобой повидаться. Сам не знаю, почему я называю ее фамилию. Как будто может быть еще какая-то Кристина.
— Знаю, — отвечает Боаз.
— Знаешь? — Я ничего не понимаю.
Брат указывает большим пальцем за спину:
— Видел ее машину.
То, что мой брат нашел в себе силы открыть штору и выглянуть в окно, вызывает у меня потрясение. Это же гигантский скачок в нужном направлении. Просто потрясающе, как быстро мелочи становятся грандиозными событиями.
— Она хотела бы тебя увидеть, — сообщаю я.
Боаз неловко переминается с ноги на ногу. Что-то перекладывает из одной руки в другую и прячет за спину. Это обувная коробка. Я сразу узнаю ее. Красно-черная крышка с изображением клоуна в смешных огромных туфлях. Коробка из магазина обувной фирмы «Marty Muldoon’s». Они, бывало, вместе с кроссовками давали конфеты Tootsie Pops. Магазин закрылся к тому времени, когда я подрос и уже не смог бы там покупать обувку.
Боаз хранил эту коробку в глубине платяного шкафа. Внутрь он складывал особо ценные вещи, которые не желал держать на полке для всеобщего обозрения. Всякое такое, к чему не должны были прикасаться другие, а особенно я.
Должен признаться: когда Боаз уехал из дому, я эту коробку разыскивал. Но она, как многое другое, исчезла.
— Она на парадном крыльце, — говорю я. — Ждет. А я пойду к себе.
Проходит минут пять, и я слышу, как открывается дверь комнаты Боаза. Слышу, как брат спускается по лестнице. Потом скрипит входная дверь. Открывается и закрывается. Я жду, что заурчит мотор машины Кристины — это означало бы, что мой брат наконец куда-то отправился. Но все тихо.
Боаз вышел всего на полчаса. Вернувшись, он отправляется прямиком в свою берлогу. Я пулей слетаю вниз и успеваю остановить Кристину в тот момент, когда она готова отъехать от тротуара. Окно Боаза выходит в эту сторону. Я тороплюсь, ведь теперь я знаю, что он открывает шторы.
— Ну?
Я вижу, что девушка плакала. Глаза припухли, красные пятна на щеках. Она утирает слезы краем майки, а мне удается на миг увидеть ее голый живот.
Только теперь меня ужасает мысль о том, как тяжело им было вновь увидеть друг друга. Нет, не то… Мне этого не понять. И сравнить не с чем.
— Ну, спасибо, — говорю я на всякий случай.
Я ведь, помимо всего прочего, понятия не имею, как надо разговаривать с девушками, которые только что плакали.
— За что?
— За то, что вытащила его из дому.
— Мы пошли погулять, — говорит она. — Он не пожелал сесть в машину. Я хотела отвезти его туда, куда мы ездили раньше: в лес около озера. Но он отказался садиться в мою машину. Я спросила — может быть, он по-прежнему имеет что-то против того, как я вожу машину? С ним ездить всегда была мука. Он меня постоянно ругал. Но нет. Он сказал, что в ничью машину не сядет. Вообще ни в какую машину.
— Понятно.
Понятия не имею, что еще сказать.
Мне хочется одного: протянуть руку и провести пальцами по щеке Кристины, чтобы убрать красные пятна, припухлость и грусть.
— И я ему сказала: «Ну что ж, если ты больше не ездишь в машинах, как же ты добрался домой от аэропорта?»
Кристина поправляет зеркальце заднего вида.
Я вспоминаю тот вечер, когда Боаз возвратился домой. Как он появился в дверях. Внезапно. Бесшумно.
— Ему нужна помощь, Леви. Помимо того, что все вы можете ему дать. Вы должны это понять.
— Но его же признали здоровым.
Сам не верю, что произношу эти слова. И когда мне Дов про это говорил, это прозвучало жалко, а сейчас еще хуже того.
— Что это значит?
— Точно не скажу. — Я оборачиваюсь и смотрю на окно Боаза. Стекла бликуют, и я не могу точно определить, открыты или закрыты у брата шторы. — Тебе лучше уехать.
Я выпрямляюсь и кладу ладонь на крышу машины Кристины. Хлопаю ладонью по крыше. Девушка воспринимает это как сигнал. Уезжает, не оглядываясь.
Глава шестая
Я получаю работу в «Видеораме» и рассказываю об этом Циму в то время, когда он швыряет мяч в корзину.
Новость он воспринимает относительно неплохо.
— Все нормально, чувак, — говорит он. — Я пока жду, что скажут в парикмахерской. Думаю, у меня отличные шансы.
Он не шутит, если что. Нет, он не будет никого стричь. Полы будет подметать, но надеется себя так хорошо зарекомендовать, что время от времени ему эти полы разрешат мыть.
— Все эти дамские волосы, — с тоской произносит Цим. — Они такие потрясающие.
В общем, если вы еще не догадались, Цим слегка извращенец.
Перл получила работу в магазине фирмы «Фрозурт» — там торгуют замороженным йогуртом. Это в трех кварталах от «Видеорамы».
Контрольные и годовые тесты почти позади. За ними последует куча вечеринок, и меня на все пригласят, потому что в школе я теперь что-то вроде знаменитости.
Я ждал новостей о стандартизированных результатах тестов или о победе бейсбольной команды либо объявления о каким-нибудь собрании, чтобы эти вести заслонили собой вот эти слова, выстроенные из намагниченных заглавных букв на здоровенном белом стенде у главного входа в школу:
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ,
ВЫПУСКНИК ШКОЛЫ «БЭЙ СТЕЙТ»
БОАЗ КАЦНЕЛЬСОН, ГЕРОЙ АМЕРИКИ
Эти фразы красуются на стенде уже десять дней. Можно подумать, тронной речи Бауэрса было мало.
Я неожиданно превратился в парня, которого каждый считает своим долгом хлопнуть по спине, которому все скажут «привет» и поделятся новостью о грандиозной вечеринке после окончания учебного года, а иначе бы мне, с моим социальным статусом, никто и слова про ту тусовку не сказал. Все это меня пугает, вообще-то. Мне хочется, чтобы эти буквы исчезли, но что я хочу — это почти что не имеет значения.
Наверное, я догадываюсь, почему здесь водрузили этот стенд. Школу «Бэй Стейт» закончило не так-то много восемнадцатилетних морских пехотинцев. Большинство здешних выпускников поступают в лучшие универы, ну или в универы чуть похуже для избалованных богатеньких детишек.