Я могу тронуться в путь сейчас. Сегодня! Но можно и завтра. Если я не буду с этим тянуть, то нагоню брата в Поукипси.
После того как Боаз отбыл в тренировочный лагерь, был недолгий период, когда я представлял себе: вот стукнет мне восемнадцать, и я пойду по стопам брата. Пойду по протоптанной им дороге. Накачаю мускулы, чтобы на мне отлично сидела форма. Обрею волосы почти наголо.
Я это себе представлял не потому, что мечтал стать морским пехотинцем. И уж точно не потому, что я верил, как верил Боаз, в эту дребедень насчет того, что надо стать мужчиной и сражаться за свою страну. Все было куда проще: я всю жизнь считал, что должен стать таким, как мой брат. Что я обязательно пойду за ним следом.
Это быстро выветрилось. Я отрастил волосы. Начал курить. Как только Боаз ушел, я стал нащупывать свой путь в жизни в стороне от тени моего брата… но в итоге узнал, что тени, отбрасываемые с другого края земли, становятся еще длиннее.
«Сегодня, — решаю я. — Уходить надо сегодня».
Я перехожу улицу, захожу к Циму, но его нет дома. Иду к площадке, где он обычно кидает баскетбольный мяч в корзину. Его и там нет. Вижу старый скейтборд Цима, прислоненный к двери гаража, и поспешно хватаю его. Это тот самый скейтборд, на котором Цим катался, когда для нас с ним не было ничего важнее скейтбординга. У меня-то скейта уже давно нет, и, наверное, это часть моих проблем. Не в том смысле, что я перестал кататься, но место скейта ничто не заняло. Нет ничего в моей жизни настолько важного, насколько когда-то был скейтборд.
Я качусь на скейте Цима к дому Перл. Дверь открывает мама Голдблатт.
Женщины сильно старше сорока меня не привлекают, но если бы привлекали, то я бы точно влюбился в маму Голдблатт. Она умная и красивая, и она работает какой-то важной шишкой на общественном телеканале — продюсирует шоу о мировой культуре и музыке. Да, я знаю, что Перл любит делать вид, будто ее мать — полная дура и поговорить с ней не о чем, но на самом деле если Перл вырастет хотя бы наполовину такой же хипповой, как мама Голдблатт, то это будет классно.
— Леви, милый, — произносит мама Голдблатт грудным, убаюкивающим голосом. — Как ты поживаешь?
Я ее вижу впервые за несколько недель.
— Хорошо.
— А твой брат, он теперь дома?
— Не совсем.
— Нет?
— Он был здесь, но снова уехал.
— Его снова призвали в армию?
— Нет-нет. Просто уехал… ну, наверное, чтобы немного прийти в себя.
— О! Звучит не очень-то хорошо.
Есть еще одна особенность у мамы Голдблатт. Она как бы готова подставить плечо, дать тебе выплакаться в «жилетку», как это называет моя мама.
Есть в ней что-то такое, из-за чего мне ужасно хочется выложить ей все.
Когда я рядом с ней, я борюсь с желанием треснуть, как переспелая дыня. К счастью для Перл, ее гнева я боюсь так сильно, что не поддаюсь баюкающим интонациям голоса мамы Голдблатт, иначе я бы уже успел выболтать ей все секреты Перл, и ее бы точно надолго подвергли домашнему аресту.
— Перл дома?
— Да. Во дворе. Только сначала что-нибудь съешь. Она мне говорит, что ты на диете — одним замороженным персиковым йогуртом питаешься.
Перл сидит на залитой солнцем лужайке и читает. У нее на голове несуразно большая шляпа.
Она пожимает плечами:
— Что я могу поделать? Я легко обгораю.
— Мне надо, чтобы ты меня подвезла, — прошу я.
— Куда?
— В Поукипси.
— Поукипси — это же в трех часах езды отсюда, насколько мне известно.
— Примерно.
— А мне через сорок пять минут надо быть на работе.
— Может быть, пора взять больничный.
Перл задумывается.
— В этой идее есть нечто драматичное. И мне это нравится.
— Я еще не сказал, что у тебя слегка изможденный вид? Перл кашляет. Потирает виски. Негромко стонет. Снова кашляет.
— Как звучит?
— Идеально.
Мы едем по I-90[17]. Более неинтересную дорогу трудно было бы выбрать. I-90 — здоровенная глыба бетона и асфальта, разрезающая штат Массачусетс пополам, и вот мы мчимся по ней. Само то, что мы едем по шоссе, соединяющему штаты, вдруг кажется по-дурацки опасным. Мы — просто личинки в крошечном жестяном коконе.
Любой выбор, какой мы ни сделай, рискован. Вот просто любой.
Перл ставит CD, который специально записала для поездок. Он у нее на полочке лежал целых три года. Вот и первый шанс ему зазвучать. Две песни — и Перл вынимает диск из плеера:
— Господи, какой ужасный вкус у меня был в четырнадцать лет.
— Да он у всех такой был.
У меня на коленях лежит листок с адресом и маршрутом. Так много информации одним кликом «мышки». Жаль, что нет веб-сайта, который бы так же легко отвечал на вопрос «зачем».
— А не было ли у тебя мысли, — говорит Перл, — пусть даже самой крошечной, что Боаз, может быть, на самом деле топает по Аппалачской тропе, а мы с тобой явимся, незваные-непрошеные, и постучим в дверь к какому-то парню по имени Лора. Он посмотрит на нас как на чокнутых.
— Лорен.
— Да все равно, как его зовут.
— Да. Была такая мысль. Но если я ошибаюсь, то хотя бы ты узнала, что твой дорожный альбомчик — дрянь тошнотная.
— Это правда. Еще один вопросик, если мне будет позволено.
— Валяй.
— С чего ты взял, что Боаз возьмет да и вернется домой с нами?
Не могу сказать, что такой вариант мне в голову не приходил. Я много об этом думал. Вот только мысли эти ни к чему не привели — я просто валялся в своей комнате на ковре и тупо таращился на пальцы на ногах.
Короче, результат нулевой.
Я пожимаю плечами:
— Пожалуй, это выстрел вслепую.
— Ну, все же лучше, чем никакого выстрела.
Вот за что я люблю Перл.
С I-90 мы съезжаем на Таконик-Паркуэй[18]. Это намного лучше. Не проселочная дорога, ясное дело, но все же очень симпатичная. Всего по две полосы в обе стороны, и между ними деревья.
Перл закуривает сигарету, и от запаха дыма меня подташнивает. Я ведь сегодня почти ничего не ел. Я опускаю стекло и высовываю голову наружу, под налетающий ветер, — ну ни дать ни взять, золотистый ретривер.
Адрес мы находим без всякого труда. Большой дом с осыпающейся со стен белой краской, трехэтажный, стоящий в конце тупика. На парадном крыльце — американский флаг.
Перл жутко хочется в туалет. Мы не делали остановок после Фрэмингема. Мы выходим из машины. Я с чувством потягиваюсь, разминая затекшие руки и ноги, и вдруг замираю. Впервые за все время, как мне пришел в голову этот план, меня вдруг охватывает страх.
И это не тихо подкравшийся страх.
Это парализующий страх, внезапный. Что-то типа «я-и-не-знал-что-он-идет-ко-мне-и-вот-теперь-с-места-сдвинуться-не-могу».
Но тут подходит Перл и берет меня под руку, и страх начинает отступать. Она ведет меня к ступенькам крыльца. Мы останавливаемся перед дверью. Над одним из дверных звонков прикреплена табличка с именем: «Л. Кауэлл». Я даже растеряться не успеваю, а Перл уже жмет на кнопку. Три раза жмет.
— Ну давай, давай же! — скулит Перл, подпрыгивая от нетерпения.
А я вспоминаю упражнение из цикла занятий йогой. Закрываю глаза и пытаюсь мысленно очутиться в безопасном месте. Воображаю себя на скате крыши под окном моей спальни, а рядом со мной на спине лежит Перл. Теплый вечер.
Ну, то есть это я пытаюсь вообразить. Но воображаю почему-то кулак, врезающийся мне прямо в физиономию. Кулаком по физиономии я ни разу в жизни не получал, но всегда подозревал, что это не совсем то, что показывают в кино. Получившие по морде в кино после удара встают. Мотают головой. Утирают кровь, текущую изо рта, а потом, свирепо прищурившись, наносят ответный удар. Но я почти не сомневаюсь, мне крышка. Валяюсь плашмя. Игра окончена.
— Алло? — звучит голос из динамика домофона.
— Привет! — Перл машет рукой — похоже, ей все равно, что домофон без видеокамеры. — Мне надо пописать!
Я отталкиваю Перл в сторону и подхожу ближе к домофону.
— Алло? — Голос у меня вдруг стал хриплый. Наверное, так говорят гёрлскауты, пытающиеся продать свое печенье. — Я… Я ищу Боаза. Боаза Кацнельсона. Я его брат.
Жужжит замок. Перл тянет дверь на себя, мы переступаем порог, и перед нами возникает еще одна дверь, а за ней — узкая лестница.
— Поднимайтесь сюда, — звучит голос сверху.
Ступеньки скрипучие, ковровая дорожка вся в пятнах. Мы поднимаемся вверх на два пролета. К моменту, когда мы добираемся до площадки, Перл задыхается.
Лорен стоит в дверном проеме. На нем клетчатые трусы-боксеры и белая футболка. Если у меня и были вопросы про то, откуда его знает Боаз, то теперь все они отпали.
Стрижка говорит сама за себя.
— Привет, — говорит Перл. — Я понимаю, вы меня не знаете. Но мне надо пописать. Это серьезно.
— Ну, иди.
Лорен указывает на дверь ванной комнаты. Я делаю шаг вперед. Потолок в комнате низкий, скошенный, и вообще помещение похоже на чердачное убежище. Такое, куда мне в детстве до смерти хотелось забраться, чтобы там притворяться, будто я совсем взрослый.
— Ты — брат Бо? — спрашивает Лорен таким тоном, словно не очень-то верит, что это правда.
— Да. Леви.
Похоже, кондиционера тут нет. Весь скопившийся внутри массивного дома жар собирается в этих крошечных комнатках.
— Итак, Леви. Что ты здесь делаешь?
Потею я. Потею. Вот что я здесь делаю.
— Я ищу Боаза.
— Не хотелось бы тебя огорчать, но ты приехал не туда.
— Его здесь нет?
— Не-а.
Лорен исчезает в соседней комнатушке и возвращается, натягивая шорты на массивные бедра. Похоже, все-таки догадался, что невежливо встречать незнакомых людей в нижнем белье.
Из ванной выходит Перл:
— Большое спасибо от меня и моего мочевого пузыря.
— Принести вам что-нибудь попить?
Я сажусь на маленький и жутко неудобный диванчик.
— Простите… — мямлю я. — Мы не хотели… Я не знаю… Я просто думал, что он… — Я обхватываю голову руками. — Черт!..