Он медленно поднимает голову. Встречается со мной взглядом. И возвращается к еде.
— Хай!
Ничего тупее сказать нельзя.
Такое пустяковое слово. Три буквы, один слог — по большому счету, это даже и не слово вообще. Но я не нахожу другого.
— Хай, — произносит Боаз и придвигает к себе небольшую мисочку с супом вонтон[26], подносит ее к губам и пьет бульон.
Я чувствую, как щиплет глаза от слез, а вот как раз это мне сейчас меньше всего нужно. Просто я чертовски устал. Так устал, так жутко устал… Но все равно. Это непростительно. Я с трудом сглатываю сдавивший горло ком. Глаза перестает щипать.
— Я тебя искал, — тихо говорю я.
Боаз пожимает плечами:
— Ну вот, нашел.
— Ага. Я нашел тебя в Нью-Джерси.
— Ну да. В Нью-Джерси.
Я встаю. Наклоняюсь почти к самому лицу брата и прочищаю осипшее горло.
Глаза снова щиплет. Я прикусываю щеку изнутри.
— Ты, — говорю я, — скотина.
Мой стул переворачивается и падает с оглушительным стуком. Мне хочется, вторя этому звуку, театрально выбежать из ресторана, но вместо этого подошвы моих кроссовок еле слышно поскрипывают, касаясь линолеумного пола.
Оказавшись снаружи, я начинаю расхаживать по автостоянке.
Позволяю себе проронить несколько слез.
Разговариваю сам с собой. По большей части это междометия, приправленные вопросами типа «Почему?».
А еще «Что я здесь делаю?».
И «Чего я ожидал?».
В общем, такая вот прописная экзистенциальная фигня.
Я сажусь на бордюр тротуара. Вытираю лицо рукавом футболки. Утыкаюсь носом в колени и несколько раз глубоко вдыхаю.
Жду. Что по-настоящему глупо.
Потому что брат за мной не пойдет. Можно не сомневаться.
Потому что правда в том, что я — тот парень, который вечно сидит на краю тротуара. Или на полу в своей комнате. Да везде! Я — тот, кто ждет чего-то, что никогда не происходит.
Проходит несколько минут. Я продолжаю ждать. Мое дыхание постепенно замедляется. Плачу я не так уж долго. Но в жизни я плакал немало, поэтому знаю, что щеки мои покрылись красными пятнами. Я выжидаю какое-то время, чтобы лицо пришло в порядок, встаю и возвращаюсь в ресторан.
Боаз — там, где сидел. Он даже упавший стул с пола не поднял. Я подхожу, поднимаю стул и снова сажусь.
Я смотрю на брата и говорю:
— Я здесь.
— Я вижу, — бурчит Боаз.
— Я никуда не уйду.
— Ладно…
— Я говорю не про то, что не уйду из этого ресторана. Я имею в виду: я здесь. Я имею в виду: я пойду с тобой, куда бы ты ни шел, что бы ты ни делал.
— Нет. Не пойдешь.
— Да, Боаз. Пойду. Я здесь.
Брат заказал себе еще пива. Пьет и смотрит на меня.
Я смотрю прямо ему в глаза, хотя больше всего на свете мне хочется отвести взгляд. Понаблюдать за крабами в аквариуме или за хорошенькой официанткой, скучающей за кассой.
Прошло всего тринадцать дней с того момента, когда я проводил Боаза, уходящего от нашего дома, стоя у окна его комнаты с нарисованными на стенах аэропланами и подвешенными к потолку картонными планетами, но мне кажется, что тот день был много жизней назад.
— Я здесь, — повторяю я.
Боаз достает бумажник. Просматривает чек и подсовывает несколько мятых купюр под полупустую бутылочку с соевым соусом.
Он встает.
Похоже, Боаз хочет что-то сказать. У него вид человека, который приводит свои мысли в порядок. Что бы это ни было, я готов слушать брата. Потому что любое сочетание слов, услышанное от него сейчас, было бы лучше, чем ничто. То ничто, к которому я так привык.
Но тут Боаз отворачивается и шагает к выходу.
На этот раз я не переворачиваю стул. Я быстро вскакиваю и спешу за братом. Через парковку. Через безлюдную улицу.
— Убирайся, — кричит Боаз, не оборачиваясь.
Он шагает все быстрее.
— Ни за что.
Брат сворачивает в переулок. Минует несколько многоквартирных домов. Поворачивает направо. Потом налево. Потом опять направо.
Я иду следом.
Как только я вижу вывеску мотеля, меня сразу охватывает облегчение. Отчасти я переживал — а вдруг Боаз в буквальном смысле слова стал бродягой и ночует где придется?
Это двухэтажный мотель, и двери номеров выходят прямо на автостоянку. Боаз быстро взбегает по ступенькам крыльца. Я не отстаю от него. Он подходит к двери номера восемнадцать, достает из кармана пластиковую карту-ключ и проводит по щели запирающего устройства. Приоткрыв дверь, брат придерживает створку ногой и при этом резко протягивает руку и хватает меня за загривок. Он притягивает меня поближе к себе и злобно шепчет, обдавая меня дыханием, прямо в ухо:
— Убирайся отсюда на хрен!
Потом Боаз отталкивает меня, перешагивает порог и захлопывает за собой дверь.
К тому времени, когда я возвращаюсь в наш номер мотеля — замерзший, голодный, на ватных ногах, — Перл и Цим уже спят. По телевизору идет какой-то вялый полицейский боевик.
Они лежат на одной кровати.
И Перл, и Цим одеты, лежат поверх одеяла. Как же я рад видеть эти родные физиономии.
Я очень стараюсь их не разбудить, но Перл, по ее собственному признанию, спит на редкость чутко. Она вскакивает и судорожно ощупывает все вокруг себя в поисках очков.
Смотрит на Цима, спящего рядом с ней!
— О боже! Я спала с Ричардом. Это же просто… ой-ой-ой! Перл перепрыгивает на другую кровать. Я сажусь на край. В номере еще не совсем темно. Я рассказываю Перл о том, что, несмотря ни на что, я все же разыскал своего брата в торговом центре, в китайском ресторане, где он с отсутствующим видом сидел перед пустыми пивными бутылками.
— А как там еда? — поинтересовалась Перл.
— Не в этом дело. — Я с удивлением посмотрел на подружку.
— Верно. Прости. Ты же знаешь про меня и еду. Пожалуйста, продолжай.
Я укладываюсь рядом с Перл и рассказываю обо всем по порядку.
— Боаз в беде, — заключаю я, добравшись до конца своего рассказа.
— Это мы знаем. Поэтому ты здесь.
Наступает долгая пауза. Перл засыпает. Очки падают с ее переносицы. Я снимаю их.
Проснувшись с первыми лучами солнца, я обнаруживаю, что лежу, прижав очки Перл к груди.
Мы едем прямо к тому мотелю, где остановился Боаз, но он уже выехал, что нас совсем не удивило. Мы находим магазин «7-11» и пьем кофе с пончиками на стоянке, усевшись на капоте машины Перл.
Я ложусь на спину и щурю глаза от солнца. Мне почти удается убедить себя в том, что я лежу на скате крыши у себя под окном, а мои друзья сидят рядом.
— И что дальше? — спрашивает Цим.
— Ага, — кивает Перл. — Какой план, босс?
У меня голова кружится. Шея еще побаливает.
Я сажусь:
— Ладно. Вот что мне известно. Во-первых, я знаю, куда Боаз отправится вечером. Во-вторых, я знаю, что он не хочет, чтобы я шел вместе с ним. На самом деле я почти не сомневаюсь в том, что брат меня ненавидит. Так что давайте оставим его ненависть ко мне под номером три. В-четвертых, я предполагаю, что Боаз может изменить свои планы на сегодняшний вечер, лишь бы только снова не встретиться со мной. В-пятых, я уверен, что ни за что больше не разыщу его, если он так поступит. И в-шестых, я знаю, что у этого кофе вкус какашек.
С этими словами я выливаю остатки кофе на асфальт.
Перл спрыгивает с капота и открывает дверь машины со стороны руля:
— Пошли, парни. Запрыгивайте!
— Куда поедем?
— Не знаю, как вы, а я пешком ходить больше не могу.
Тошнит от этого.
— Да ты толком и не ходила!
— Ты это моим лодыжкам скажи.
— Ну так? Куда?
— Позавтракать по-настоящему. Ну, чтобы были белки и углеводы и все такое. А потом мы тебя доставим в Эдисон, а я вернусь в «Фрозурт» и к загадочному флирту с Иль Дуче. А Цим продолжит свое свободное плавание, если Боб не сжалится над ним и не возьмет его на твое место в «Видеораму», но пока завтрак. После завтрака — Эдисон. А в промежутке сгоняем в кинцо.
На два с лишним часа в темном кинозале, где нет никого, кроме нас троих, мне удается отвлечься. Не сомневаюсь, Перл как раз этого и хотела добиться. Я даже засыпаю на несколько минут прямо в разгар длинной-предлинной драки.
Когда фильм заканчивается, мы выходим на улицу, а там жаркое солнце и воздух влажный и густой, как кукурузный сироп. Волна зноя налетает на меня с такой силой, словно жаждет за что-то отомстить.
По дороге до Эдисона мы по большей части молчим. Я разрешаю Циму пересесть на переднее сиденье. Вспоминаю свою первую поездку в летний загородный лагерь, маму за рулем машины, которую потом водить буду я, и мягкий британский говор репортера радио NPR[27], и пышные сосны Северного Вермонта, и то, как сильно мне хотелось домой.
В отличие от того лета, сейчас я запросто могу сказать: «Разверни машину». Перл сделает все, о чем бы я ни попросил. В конце концов, она — одна из двух моих лучших друзей.
Мне хочется выкрикнуть это, выхватить руль из рук девушки, когда она этого не ожидает, а руки Перл на руле лежат, по обыкновению, в положении десять часов и два часа. Мне хочется скрутить этот руль так, как Боаз скрутил мою шею. Развернуться в другую сторону.
Но вместо этого я таращусь в окошко на уродскую серую ленту шоссе и гадаю, как мне пережить это утро. Этот день. Этот вечер.
Это лето!
Мы останавливаемся в нескольких кварталах от цели.
Перл выключает мотор.
— Я могу пойти с тобой, — предлагает Цим. — Честно. Дома все равно делать не фига.
— Да все нормально, Цим, — усмехаюсь я.
— Знаю, что нормально, Леви. Я не про это говорю. Я говорю про то, что ты мой друг. Мой брат деньрожденный. И я не хочу, чтобы ты делал все это один.
— Я не буду один.
Я вовсе не уверен, что это так, но мои слова на несколько секунд повисают в воздухе.
— Я думаю, Ричард, наверное, прав, — говорит Перл. — А ты должен понимать, что я многое имею в виду, когда говорю, что Ричард прав.