— О…
— А ты думал о чем-то другом? Ты думал, что я хочу с тобой сексу предаться? Ты думал, что ты настолько неотразим, что я готова броситься тебе в объятия и позволить тебе что угодно?
— Ну…
— Ну вот что, извращенец ты этакий. Я хотела спросить, не лечь ли нам спать. Тебе — наверху, в твоей комнате, а мне — здесь, внизу. Да побыстрее! А то вдруг моя тетя обнаружит тебя здесь и позвонит моему папочке. Уж он тогда явится сюда и тебя пристрелит как пить дать.
— Точно.
— Так что спокойной ночи.
Я встаю:
— Спокойной ночи.
Селин улыбается мне. Натягивает футболку, встает и провожает меня до двери. И вдруг загораживает мне дорогу:
— Но прежде чем ты отсюда выйдешь, не забудь поцеловать меня на ночь.
Утром меня будит Дов. Время — шесть утра.
Я забыл перевести телефон на беззвучный режим.
Дов хочет встретиться с нами вечером. В Балтиморе. Он заказал билет на самолет и выбрал ресторан. Я говорю, что у нас все в порядке, что приезжать ему не надо, но я Дова хорошо знаю. Он хочет все увидеть своими глазами. Насчет того, что мы целы и здоровы, на слово он мне не поверит, но, может быть, мои слова звучат не так уж убедительно, потому что вот в чем дело: когда я говорю по телефону с Довом, меня начинает мучить ностальгия. Я еще ни разу не уезжал из дому так надолго, чтобы успеть соскучиться по нему. Я даже не знал, что буду когда-нибудь скучать по Дову, но это факт. Я скучаю по нему, и он наверняка понял это по моему голосу.
— Насколько мне известно, Балтимор знаменит своими крабами! — кричит в трубку Дов. Он до сих пор не усвоил, что по сотовому телефону слышимость такая же хорошая, как и по стационарному. — А твоя мать? Она просто помешалась на этих еврейских запретах. Она запрещает в своем доме морепродукты. Спрашивается, что плохого ей морепродукты сделали, а?
Итак, Дов приезжает. И мне придется сказать об этом Бо. А я ведь даже не рассказал ему о том, что Дов знает, что мы с ним идем вовсе не по Аппалачской тропе и что я все время сообщал старику о наших передвижениях.
И все это, конечно, очень дерьмово, но не дерьмовее того, что скоро придется снова прощаться с Селин.
Через несколько минут дом проснется. Все встанут, начнут чистить зубы, молоть кофе в кофемолке. И я пробую заставить эти минуты тянуться так, как они тянулись на Пасху в ресторане «У Шварца», или на уроках французского, или в отделе косметики супермаркета. В общем, всеми силами стараюсь превратить эти минуты в часы.
Я на цыпочках спускаюсь вниз, где пока еще спит Селин.
Я ложусь на кровать рядом с ней, крепко ее обнимаю и закрываю глаза.
Глава девятнадцатая
Я дожидаюсь вечера, чтобы сообщить Бо о приезде Дова.
— Ты насчет ужина думал? — спрашиваю я.
— Не очень.
— Есть одно местечко, куда мне хотелось бы сходить.
— Вот как?
— Да. Там крабов готовят. — Я делаю паузу. — И там нас будет ждать Дов.
В результате я получаю молчание длиной около мили, и все это время я думаю о том, что бы мне хотелось узнать о Селин. Я составляю целый перечень вопросов, которые хотел бы ей задать. А кроме того, мне хотелось ее поцеловать.
Наконец я объясняю Бо, что не могу врать Дову, что я этого не умел никогда и что, уезжая из дому, я рассказал ему обо всем, что мне известно… ну, то есть тогда я был более или менее уверен только в том, что речь идет не об Аппалачской тропе.
Еще я говорю Бо, что Дов его любит, переживает за него и хочет с ним повидаться, чтобы просто убедиться в том, что с нами все в порядке.
— Хорошо, — говорит Бо.
Вроде бы он не сердится. Похоже, мне удалось не лишиться его доверия, с таким трудом заработанного. Я по-лучаю только долгое молчание, но уж к этому я привыкнуть давно успел.
Когда мы подходим к ресторану, Дов встречает нас у входа.
Он крепко, по-медвежьи обнимает нас, целует в обе щеки и только после этого замечает мою панамку с розовыми цветочками.
— Свою заботу о внешности ты вывел на совершенно новый уровень, — усмехается старик.
— Стараюсь изо всех сил, Дов.
Я снова обнимаю его, чтобы ощутить прикосновение его крепких рук.
Дов привез с собой рюкзак. Я-то знаю, что рюкзака у него не было, — значит, он прошелся по магазинам. Старик выглядит как ребенок в первый день в детском саду. Могу представить его в магазине. Он просит такой рюкзак, как у его внука. Я тянусь к рюкзаку, чтобы забрать его у Дова, но он отталкивает мою руку.
Мы заказываем намного больше, чем реально сможем съесть. Нам предлагают крабов, приготовленных по всевозможным рецептам. Жареных, печеных, тушеных, нарезанных крупными кусками, холодных и сваренных на пару. Только жидких, казалось бы, не хватает, но тут я обнаружил в меню крабовый суп.
Дов сидит жутко довольный. Расставляет руки, кладет на спинку дивана. Немного выпячивает живот. Переводит взгляд с меня на Бо и обратно:
— Вы это сделали. Вы это вправду сделали. — Широченная улыбка. — Какое приключение — такой далекий поход. Вы просто молодцы. Такими смельчаками себя показали. Зрелыми. Убежденными. Я только надеюсь, что вы и повеселились по пути.
Я краснею, хотя Дов никак не мог узнать о том, что по пути я познакомился с девушкой, которая мне очень понравилась. Он вообще-то знает кучу всякого, но всего знать не может.
Старик отодвигает тарелки в стороны и кладет огромные ручищи на стол:
— А теперь пора возвращаться домой.
Дов приехал не для того, чтобы полакомиться крабами. Он здесь в спасательной экспедиции. Явился в Балтимор, чтобы забрать нас домой.
— Мы идем в Вашингтон, Дов, — говорит Бо, не теряя спокойствия. Его голос звучит уверенно.
— Балтимор. Вашингтон. Какое значение имеют лишние сто миль?
— Ну правда, Дов, — встреваю в разговору я, — всего-то сорок пять миль осталось.
Дов бросает на меня сердитый взгляд:
— Умников не спрашивают.
К нам приближается официантка, но тут же благоразумно отступает. Явно не первый год работает и знает, когда не стоит спрашивать у людей, все ли у них в порядке.
— А почему бы не закончить ваш поход здесь? Вот этим крабовым пиром? Место не хуже всех остальных.
Бо пристально смотрит на Дова. Впервые в жизни брат кажется мне выше ростом и мощнее, чем дед.
— Я не могу, — говорит он. — Прости.
— Послушай, мотек, — просит его Дов. — Я знаю многое про войну. Понимаешь, да? Знаю. Я там был. Никогда не сомневался — служить в армии надо, а бывали моменты, когда мне даже нравилось быть солдатом. Вот только мне очень жаль, если я так про это рассказывал, что кому-то могло показаться, что это так уж прямо легко и просто. Война есть война. Страх, и уродство, и боль. Но все проходит, забывается. Это так. Эти воспоминания — все, что ты повидал, — это все становится таким, будто ты про это когда-то в книжке прочел или тебе про это кто-то читал при тусклом свете лампочки давным-давно. Нужно время, я понимаю. Вот почему я подумал, что этот поход — не такая уж плохая задумка. Я подумал, что это уведет тебя подальше от этой книжки, что ты сумеешь ее закрыть и начать все сначала. Тебе дан второй шанс. Это все равно что в новый дом переехать. Или в другую страну. Домой вернуться. Забыть про то, что ты должен делать, как тебе кажется. Вернись домой парень. И давай начнем все сначала.
Бо качает головой.
Я закрываю лицо руками. Похоже, Бо не чувствует все так остро, как чувствую я, ведь Дов его умоляет вернуться. Я бы ни за что не поверил, что Дов способен на такое отчаяние, и, глядя на него, я вспоминаю аббу в тот день, когда мы с ним чинили забор. Его и его беспомощное обнаженное тело.
У взрослых, окружающих тебя, есть в душе что-то такое, о чем ты и не догадываешься.
— На улице стоит такси, оно повезет меня в аэропорт, чтобы я успел на последний сегодняшний рейс. Поехали со мной. Пожалуйста, — просит старик.
— Не могу, — отвечает Бо. — Не поеду.
Дов вздыхает. Тянется к Бо через стол, заваленный опустевшими крабовыми панцирями, берет его руку, сжимает:
— Ну хорошо.
Он встает и берет свой новенький рюкзак. Я провожаю его до такси.
— Возвращайся, — говорю я.
— Что? — Дов в растерянности.
— Через три дня. На Национальной аллее будет грандиозный марш в поддержку армии: «Миллион сильных для Америки». Прилетай туда ради этого. Привези маму и аббу. Давай поучаствуем в этом марше вместе.
Дов обнимает меня, и мы стоим, обнявшись, дольше, чем обычно. Старик не пытается отстраниться. В конце концов из его объятий высвобождаюсь я. И Дов долго изучает мое лицо.
— Подумать только, — говорит он. — Восемнадцать лет. Мужчина. — Он протягивает руку и убирает мои волосы за плечо. Заправляет одну прядь за ухо. — Я горжусь тем, что я — твой Дов.
Я звоню Кристине.
Parpar. Бабочке.
Я не говорю девушке о том, что рисунок на ее плече до сих пор так важен для Бо, что он использует его в качестве пароля для своих секретов. Говорю я ей вот о чем. Пусть их роман был школьным, все равно она — важная часть жизни моего брата. Его истории. Того, кем он был, и того, кем стал. И все равно, есть у нее Макс или его нет.
Я звоню маме и аббе.
Я звоню Перл и Циму, и для этого мне понадобился только один звонок, потому что, когда она не подает посетителям замороженный йогурт, а он не обжирается попкорном в «Видеораме», их всегда можно застать вместе.
Я прошу их обоих приехать и стать в строй патриотов Америки.
Может быть, это не обязательно для того, чтобы понять, что мы думаем о войне, и зачем в этом участвуем, и как будем жить дальше, когда марш закончится.
Я прошу ребят приехать в Вашингтон ради Боаза.
Я прошу их встретиться с нами на Национальной аллее. Утром через три дня.
Чтобы брат своими глазами увидел, что он не одинок, что бы ему там ни мерещилось в темноте, под треск, доносящийся из радиоприемника.
В последний вечер, перед тем как оказаться в округе Колумбия, я умудрился обыграть Бо в блек-джек.