И не такие мы были братья, которые доверяют друг дружке секреты, или ищут один у другого одобрения, или шушукаются насчет родителей. Мы даже такими братьями не были, которые в шутку затевают драку и валят друг дружку на пол, при этом хохоча так, что чуть не пукают, и при всем том прячут глубоко в себе искреннюю любовь друг к другу. Мы с Боазом были довольно чужие.
А может быть, все-таки это не совсем справедливо. Наверное, я больше говорю о том времени, когда мы стали старшеклассниками. А до того, пока Боаз не получил водительские права и не обзавелся подружкой, бывало и так, когда ему никто, кроме меня, во всем городе не был нужен. На каникулах мы строили офигенные замки из песка или брали напрокат велики и гоняли по округе. Как-то раз в субботу мы посмотрели в кинотеатре всю трилогию «Крестный отец» и до десяти вечера домой не тронулись.
Став постарше, Боаз словно бы отказался от меня. Он с головой нырнул в новый мир и закрыл дверь перед моим носом. А потом он съездил на лето в Израиль и возвратился с решением — он должен вступить в морскую пехоту.
Ну, а потом тут у нас разразился ад.
Если бы брат со мной побольше разговаривал, я бы, может быть, понял — почему и зачем? Но я никогда не знал про Боаза ничего, кроме того, что он сильнее, быстрее, мощнее, умнее и немного посимпатичнее меня. Я завидовал его самоуверенности. Я завидовал тому, что у него такая подружка, о какой я могу только мечтать. Боаз знал, чего хочет. Он шел и получал это. А я никогда особенно ничего не хотел.
Даже не знаю, многое ли изменилось за те годы, пока брата не было. Я стал выше ростом и благодарен судьбе за каждую четверть дюйма, но я до сих пор не понимаю, что же во мне изменилось. Я бы все на свете отдал, чтобы стать таким, как Боаз. Но только вряд ли это у меня получится.
Когда я был помладше, я, бывало, тайком пробирался в комнату Боаза. Я проводил кончиками пальцев по его спортивным трофеям, прикасался к камням из его коллекции, к корешкам его книг. И мне казалось, что я будто бы заглядываю в свое будущее. Передо мной представала картинка, каким я стану через четыре года.
Но в итоге эта комната не научила меня ничему.
— Леви, — говорит Дов, повернувшись ко мне. — Почему от тебя так приятно пахнет?
— Может, потому что я душ принял?
— Нет, тут что-то еще.
Дов прав. Я прыснул на себя немного одеколона. Этот одеколон стоял в шкафчике-аптечке с тех времен, когда Боаз заканчивал школу. Надо же было проверить, не испортился ли одеколон. Я же на вечеринку собрался, так что самое оно. Перл явится туда с Цимом и со мной, как обычно. «Одно из немногих преимуществ того, что ты — мой друг, — говорит Перл. — В общине Святого Младенца Иисуса понятия не имеют о том, как устраивать вечеринки. А стереотипы насчет девушек-католичек — чистой воды вранье».
— Я иду на вечеринку, — наконец выдавливаю я. — Вернусь не очень поздно.
Сам не знаю, почему я так растерялся. Я ведь, фактически, могу делать все, что пожелаю. Одно из преимуществ того, что твой брат находится в зоне боевых действий, — это то, что родители не слишком сильно заморачиваются насчет того, куда я иду, чем занимаюсь, с кем провожу время, хорошие ли у меня отметки, какие у меня планы на летние каникулы и в какой колледж я собираюсь поступать.
Со всем этим родители жутко надоедали Боазу — и смотрите, к чему это привело.
Дов накрывает своей рукой мою:
— Повеселись на всю катушку, красавчик. Только сумку не забудь.
На Перл платье с глубоким вырезом.
— Мама Голдблатт тебя выпустила из дому в этом? — Я не могу сдержать удивления.
Перл показывает мне серый кардиган:
— Не зря же Бог придумал что-то вроде этого.
Она забирается на заднее сиденье машины Цима, наклоняется и утыкается носом в мой затылок.
— Ты симпатично пахнешь, — хмыкает девушка.
Цим прижимает ладонь ко лбу с таким видом, словно закрывает глаза от слишком яркого солнца.
— Блеск. Сейчас-сейчас… — Перл шумно втягивает воздух носом. — Так пахло от Боаза.
Я отталкиваю ее:
— Ты серьезно?
— Я девушка. У меня острое обоняние. А может быть, одеколон китайский. Так или иначе, я помню, как от него пахло. — Перл еще раз принюхивается ко мне и откидывается на спинку сиденья. — Ммммммммммммм. Запах влюбленности.
Мне никогда в голову не приходило, что Перл может быть влюблена в моего брата. Это глупо.
Я почесываю шею. Может быть, я переборщил с одеколоном.
— Ладно, слушайте-ка. Напомните мне, зачем мы премся на эту вечеринку? — спрашиваю я. — Чед Пост, он же тот еще хрен.
— Мы туда идем, потому что тебе надо расслабиться, Леви, — улыбается Перл. — Отвлечься. А может быть, там найдется кто-то, кто потрогает твою улитку.
— Можно подумать, ты этим не занимаешься каждый день, — фыркает Цим.
— Не называй это улиткой, — рычу я на Перл. — И нечего упражняться в красноречии, когда нам надо разработать стратегию.
— Да нет, девушка права, — вздыхает Цим.
Ну ладно, ладно. Мой опыт в контактах с противоположным полом блекнет в сравнении с Перл и Цимом. Но я уже говорил, за прошедший год я заметно возмужал. Теперь все должно пойти лучше.
— Какую стратегию ты предлагаешь? — спрашиваю я.
— Ну, ты мог бы какую-нибудь бедняжку напоить вдребезги, — говорит Перл. — Но это банально. И спорно с точки зрения морали. — Она опускает стекло в окошке и закуривает сигарету, грубо нарушая правила, установленные Цимом. — Надо что-то придумать.
Дома у Чеда Поста Перл сначала флиртует с парнем, который ей в подметки не годится. Она быстро теряет к нему интерес и переключается на зануду, любителя научной фантастики.
Цим где-то исчезает с Мэдди Грин, такое с ним случается на четырех из пяти вечеринок, но при этом он клянется, что она — не его подружка.
Я брожу по дому, слыша обрывки разговоров. Разыскиваю Ребекку Уолш, хотя она никуда не ходит без Дилана Фредрикса. Чед Пост хватает меня за плечо:
— Чел, я слышал про твоего братана.
— Спасибо. — Я морщусь.
С какой стати мне потребовалось отвечать «спасибо»?
— Ты небось жутко рад, что он дома?
Угу. Вот только он из своей комнаты три дня нос не высовывает, а если говорит — то три слова, не больше.
— Ну да.
— И как он?
А я что, сказал, что он не выходит из своей комнаты и не произносит фраз длиннее трех слов?
— Отлично.
— Круто! Пивка хочешь?
— Само собой.
Чед шагает к бочонку.
Мне неловко. Я его назвал «хреном», но, может быть, он не такой уж плохой. Чед возвращается с голубым пластиковым стаканчиком, останавливается рядом со мной и обводит взглядом гостиную.
— Боаз такой крутой. — Чед наклоняется ко мне. От него пахнет чем-то вроде «доритос». — Как думаешь, он там кого-нибудь кокнул насмерть?
— Правда, я не знаю, Чед.
— Слышь, я думаю, то, что он сделал, это круто. Не, я не то чтобы взял и так же сам поступил… мне просто неохота… ну это… просыпаться затемно, есть всякое дерьмо, спать в палатке и подрываться на минах, но парням, которые все это делают, респект и уважуха.
— Так и передам.
— Ну, круто! Скажи брату спасибо за то, что он уберег нашу страну от террористов и всякого такого.
— Заметано, скажу.
Чед уходит. Я ищу глазами, где бы сесть. Хочется разыскать такое местечко, где меня никто бы не доставал, нет, если, конечно, это не будет Ребекка Уолш или Софи Олсен.
Я устраиваюсь в любовном кресле, оставив вторую половинку свободной.
Беру просроченный номер журнала «Time» и стараюсь сделать вид, что с интересом его листаю. На обложке — солдат. Шлем. Пустынный камуфляж. Усталое, покрытое пылью лицо. Темный загар.
В кресло рядом со мной втискивается Перл:
— Ну вообще. Он читает! Это непременно привлечет к тебе полчища девиц. — Она берет у меня стаканчик и делает здоровенный глоток теплого пива. — А Ричард где?
— А ты как думаешь?
— С Мэдди Грин? Как это предсказуемо!
— Слушай, вот если бы я не знал тебя получше, я бы решил, что ты ревнуешь.
— Ой, я тебя умоляю! А ты? Как продвигается проект «Улиточка»?
Я машу рукой, чтобы Перл освободила место рядом со мной.
— Ты должен разработать стратегию, — упрямо произносит Перл.
— Неужели ты никогда не устаешь от этого? — ворчу я. — Сколько можно надоедать людям? Это же какая уйма работы!
— Мне такая возможность не каждый день выпадает, чтоб ты знал. Мама Голдблатт лишила меня дарованного Богом права на флирт, отправив меня в общину.
Мама Голдблатт удочерила Перл, когда той было одиннадцать месяцев от роду, и с того самого дня, когда она сошла с трапа самолета в роли матери-одиночки с младенцем на руках, мама Голдблатт проявляла чудеса суперопеки. Вот как иначе объяснить ее решение отправить девочку — полукитаянку-полуеврейку в девичью католическую школу? Сама она утверждает, что верит в систему раздельного обучения, но я вот что думаю: знай мама Голдблатт, что Перл пойдет своим путем и в шестнадцать лет лишится девственности, наверное, она избавилась бы от иллюзий и отправила дочку в самую обычную школу.
— А ты матери сказала, куда идешь?
— Сказала, что иду потусоваться с тобой. — Перл обвивает рукой мою шею. — Мама Голдблатт никогда не волнуется, если я с тобой. Ты безопасен.
— Блеск. Безопасен.
— А что? Ты предпочел бы быть опасным?
Я кладу журнал на столик. В точности на то место, где взял его.
И забираюсь в глубь здоровенного кресла:
— Сам не знаю, каким я хочу быть.
Глава третья
Я уже начинаю гадать — а спит ли брат вообще?
У него всю дорогу включено радио. Станция настроена плоховато, поэтому постоянно слышен «белый шум». На фоне этого противного звука я слышу щелканье компьютерной клавиатуры.
Несколько раз посреди ночи, когда я вставал, чтобы сходить в туалет, я слышал, как брат кричит — вернее, негромко вскрикивает. Хриплым шепотом. А это пострашнее, чем если бы он орал в голос.