Не можете знать? Немедленно свяжитесь с Рачковским в Париже. Он обязан знать… И чтобы я больше не слышал об этой «Искре»!
— Слушаюсь!
Чиновники поспешили вон из кабинета разгневанного директора.
Но ни Зволянский, ни Ратаев не знали, что Владимир Ильич и Бауман послали в Россию не один и не дна «транспорта». «Искра» осваивала сразу несколько самых различных путей.
ГОРЯЧЕЕ ПОБЕРЕЖЬЕ КАСПИЯ
Второй уж год Леонид Борисович Красин живет в Баку. Похоже, что департамент полиции действительно потерял его след.
Лето 1901-го. Полуденное солнце выжгло тени. Они съежились, стали короткими. На улицах Баку ни души, только городовые изредка высовываются из своих будок. Видик у них неприглядный — усы обвисли, белые рубахи взмокли, словно на «блюстителей» кто-то выплеснул ушаты воды. Сонными глазами провожают они открытую коляску.
Красин торопит кучера. Еще минута, и он тут же, посреди улицы, стащит с себя и воротничок и галстук. Пот заливает глаза.
Миновали порт. Наконец и таможня.
— Есть кто живой? — Голос Красина звучит глухо, хрипло.
Тишина. Потом возня, бормотание. Красин оглядывается. Из-под высокой стойки, как восходящая луна, появляется лысина, на ней крупные капли пота. Затем высунулся красно-фиолетовый нос, оседланный черным пенсне на черном шнурке. Пенсне скользит по потной переносице, вот-вот сорвется. Так и есть… закачалось на шнурке. Послышалось проклятье. Наконец над стойкой распушились усы.
— Чего надо? Эк, нелегкая носит!..
Красина разбирает смех. Таможенный чиновник, спасаясь от солнца, забился под стойку, да, видно, и сомлел там.
— Повестка прибыла. Вот, извольте!
Чиновник поймал пенсне, поднес к глазам, хмыкнул п засеменил в глубину конторы, надолго исчез, потом наконец, появился со здоровенным альбомом. Переплет толщиной в палец.
— Распишитесь!
Красин расписался, но таможенник не спешил.
Еще раз прочитав адрес и фамилию получателя, он противненько хихикнул:
— Э-э, позвольте полюбопытствовать, господин… э-э… Красин. Ведь вы, насколько нам известно, инженер? Да-с? А посылочка эта-с разве что детям малым… — Таможенник неожиданно ловко, не разрывая бандероли, вытащил альбом и привычным движением оседлал пенсне на копчик фиолетового носа.
Красин глянул… Вот так номер! Альбом заполнен рисунками зверей! Картинки из рук вон плохи: слоны похожи на коров, тигры напоминают дворовых собак, а нее птицы — вороны…
Красин невнятно пробормотал о жуликах-поставщиках, поспешно схватил альбом и выскочил из таможни.
Это срочная посылка. Дело не в картинках, переплет — вот ее ценность!
…Бухгалтер Николай Петрович Козеренко с тревогой ожидал возвращения Леонида Борисовича. И так каждый раз, если Красин сам отправлялся на таможню за очередной посылкой. Зачем он рискует? Мог бы и кто-нибудь другой получить, нужно лишь только пред упредить за границей, чтобы изменили адрес.
Сколько раз он увещевал Леонида Борисовича, по тот лишь отшучивается:
— Другой, говорите? Например, вы? А нуте-ка, ба тенька, дайте ваш паспорт… Липа, развесистая клюква, фальшивочка! Нет, не спорю, не спорю, состряпана мае терски! И у Дандурова липа, да и остальные члены Бакинского комитета живут под чужими личинами. Только у меня свой, собственный паспорт. А на таможне сидят прожженные бестии. И потом как-то несолидно: бухгалтер Козеренко выписывает из Германии технические журналы или, скажем, из Парижа дамские шляпки. А главный инженер и начальник строительства иное дело. Он принят в обществе, он молод, он жуирует развлекается, преподносит дамам парижские шляпки. Так что, батенька, сникните…
Хорошо сказать — «сникните», когда жандармы шастают вокруг стройки, как трущобные псы, чующие кость.
И ведь учуяли, учуяли! Несколько дней назад нагрянул урядник со стражниками. Сторожа их не пустили. Урядник избил сторожа, а все же должен был уехать восвояси ни с чем, Козеренко тогда просил Красина не делать шума, но Леонид Борисович не послушал — пожаловался местной администрации, ну, известно, нефтяные тузы за него горой, для них ведь электростанция строится. Уряднику выговор. Ну а как вновь явится, да с ордером? Тогда не отговориться. И спрятаться-то негде. Куда ни сунься, всюду «уличающие вещественные доказательства». Разве только до подвала машинного зала «паукам» не добраться: у входа нефтяные форсунки, чиркнул спичку — и не подойдешь.
Козеренко высовывается в окно, вглядывается в дорогу, ведущую из Баку, Пусто, пыльно. А ведь Красину давно пора вернуться.
У ворот прохаживается сторож Дандуров. Мужнина видный, косая сажень в плечах, церемониться не приучен. Незваного гостя за шиворот и от ворот поворот. Но, видно, и Дандуров нервничает, ходит взад-вперед, взад-вперед. Кому-кому, а уж Дандурову спокой-г гния не занимать, Козеренко помнит, как месяца два назад приходит сторожу телеграмма из Кутаиси: «Браги искусала бешеная собака». Что за наваждение? Брат у Дандурова в Кутаиси действительно есть, да и бешеных собак в этом городишке хватает — дело обычное. Дандуров к Красину — беда, Леонид Борисович, нужно к брату съездить, навестить.
Красин прочел телеграмму и горестно покачал головой:
— С братом вашим, дай бог, ничего не случилось, и вот с одним нашим товарищем действительно произошла беда — арестовали его. Нужно ехать в Кутаиси, и именно вам. Нужно освободить арестованного и самому не попасть.
И что ж, Дандуров съездил, освободил, а как — на нее расспросы только усы топорщит: мое, мол, дело.
Козеренко прозевал момент, когда к дому подъехал Красин. Увидев в дверях Леонида Борисовича, бухгалтер бросился к нему. Красин удивился:
— Что с вами, Николай Петрович?
— Господи, да я тут черт те что надумал: или жандармы схватили или еще какое несчастье…
— Зачем же так нервничать, не положено, батенька! Задержался потому, что заезжал к Ладо Кецховели, передал ему те восемьсот рублей, что удалось собрать для покупки типографского станка.
Козеренко оживился — он уже не помнит недавних страхов.
— Леонид Борисович, а разве удалось Кецховели получить от губернатора Свечина разрешение на покупку типографской машины?
— Как бы не так! Ладо хитрый, хорошо знает: по явись он у губернатора — сцапают обязательно. Вот он и придумал блестящий ход. В Тифлисе у него уйма знакомых — рабочих типографии, они-то и раздобыли губернаторские бланки, нашли формуляр подлинного разрешения на покупку машины, Отпечатали все чин по чину, перевести на кальку губернаторскую подпись было уже легко. Соорудив таким образом документ, Ладо явился в нотариальную контору и снял со своей «липы» нотариальную копию. Теперь у него на руках бумага, заверенная нотариусом. И ни одной поддельной подписи, их покрыла нотариальная печать. Только вот машина стоит девятьсот рублей, а я передал ему восемьсот, и у меня ни копейки… — Красин кладет перед Николаем Петровичем альбом.
— Н-да… подарочек. Только Ибрагимке им и забавляться!
— Это кто же такой Ибрагимка?
— Сын сторожа. Самый чумазый и самый расторопный парнишка на строительстве.
— Эх, Николай Петрович, как подумаешь об ибрагимках, ваньках, кольках, которые бегают вот так, без штанов, грязные, неграмотные, кулаки сжимаются. Вы картинки-то из альбома Ибрагиму и правда подарите, а вот переплет давайте вскроем — в нем наверняка что-то есть.
Козеренко ловко вспорол ножиком твердую картонную обложку, в толще ее были два номера газеты «Искра» и письмо. Надежда Константиновна Крупская спрашивала бакинцев, есть ли у них опытный печатник в типографии, чтобы прямо с матриц печатать газету, напоминала, что Ильич подробно интересовался возможностями подпольной типографии.
Да, они помнят то письмо Владимира Ильича в отпет на предложение перепечатывать «Искру» в Баку: примите во внимание, что в нашем листе (4 стр.) до 100 тысяч букв (и это в месяц!): сладит ли с этим тайная типография?? Не убьет ли она с чрезмерно большим риском тьму денег и людей?..»
Было над чем задуматься.
Авель Енукидзе никогда не думал, что так трудно прощаться с паровозом. Как с человеком, другом…
Сегодня он уже завершил последний рейс, а завтра на его место помощника машиниста заступит новый. Авель же должен целиком отдаться партийной работе, так решили в Бакинском комитете РСДРП.
От паровоза несет жаром неостывшего котла, он тихонько и как-то жалобно отдувается, всхлипывает, ему тоже не хочется расставаться с Авелем.
Утром, получая в депо расчет, Авель обнаружил, что ему положена премия за пробег и ремонт локомотива. Деньги — подарок паровоза, этого потного, страдающего одышкой друга.
Деньги приятно похрустывают в кармане. Теперь у Кецховели будет на что выкупить печатный станок!
Когда Енукидзе ввалился к Кецховели, тот в который раз пересчитывал деньги, полученные от Красина. Но как ни считал, а восемьсот рублей никак не оборачивались девятьюстами. Остается одно — поехать в Тифлис, там друзья-типографщики соберут. Но пока будешь ездить, ждать, машину кто-либо перекупит, а новую и за тысячу не приобрести.
Енукидзе понял причину грустной задумчивости друга.
— Держи!
Кецховели не сразу сообразил, что Авель протягивает ему недостающие деньги.
— Откуда?
Еиукпдзе хитро улыбается.
— Не беспокойся — все честно!
Машину купили на следующий же день.
И так хотелось торжественно водворить ее в специально нанятую квартиру на Воронцовской улице! Но законы конспирации суровы. Помпы не было. Было тихое, ликование.
Дом принадлежал татарину Али-Бабе. Спрятать от хозяина печатный станок совершенно невозможно. Алл-Баба редко выходил на улицу, был добр, восторженно смотрел на Кецховели и говорил, что делать книжки — самое хорошее занятие.
На следующий день Красин навестил типографию и пришел в ужас.
Станок, наборная касса, ведра с краской, нарезанные листы бумаги находились в одной большой комнате. Тут же на скамеечке сидел хозяин и как зачарованный смотрел на машину. Рядом вертелся его маленький сын Нури.