Только тут Джибраил поверил. И теперь ему не нужно телеграмм, клятв, святых.
— Скажите, есть ли спасение?
— Скорее вывезти типографскую машину, шрифт…
Хозяин уже не слышал последних слов, словно молодой ишак, которого огрели хворостинкой, он выскочил на улицу. Оставалось только ждать и надеяться.
Через полчаса Джибраил вернулся весь взмыленный. И у него не хватило времени, чтобы воздеть руки к небу и славить аллаха. Он встретил околоточного почти рядом с домом. И — о всемогущий аллах — в хозяйском халате оказалась золотая пятерка…
Болквадзе не стал слушать, он хотел бежать на пристань, чтобы вернуть подводы.
Джибраил загородил дверь.
— Нет, нет, нет! С ящиками вас задержат! У меня есть татарские арбы…
И в ближайшем селе у него сад, там никто не будет искать эти проклятые ящики. Их не нашли. Но Енукидзе арестовали.
— А я еще и еще раз требую соблюдения строжайшей конспиративности. Поведение Ладо считаю недопустимым…
Красин так и не подобрал подходящего слова. Говорил он сурово, с болью:
— Помните, товарищи, наш провал — это провал и тех, кто с невероятными трудностями провозит в Россию социал-демократические издания. Мы не имеем права ставить под удар с такими мучениями налаженную транспортную сеть. Особенно сейчас, когда мы вплотную подошли к съезду. Да, да, к новому съезду партии, Он не за горами, и потому каждое слово Ленина должно быть услышано во всех социал-демократических искровских комитетах. Арест Кецховели и Авеля ставит нас в положение чрезвычайное. «Нина» должна работать! Вот перед вами последний номер «Искры», я специально захватил его с собой… Нет, нет, читать вы будете потом. Вы думаете, он прибыл к нам обычным, «лошадиным» путем через Тавриз? Нет, хоть нас и величают «конягами», «лошадьми» с Баиловского мыса, но на сей раз газету доставили иным путем. Посмотрите, видите эти расплывающиеся пятна, этот смытый текст? А на трассе через Персию наши лошади, настоящие, конечно, очень страдают от отсутствия воды.
Когда умолкла «Нина», Ленин усилил пересылку газеты через западные границы. Но полиции стали известны многие наши пути, она перехватывает транспорты там, где раньше они проходили спокойно. Большой транспорт провалился на литовской границе. Россия могла остаться без этого номера «Искры». И вот тогда группа социал-демократов, издающих журнал «Жизнь», предложила переправлять газету своими каналами. Как я выяснил, издатели «Жизни» пользовались услугами русских крестьян-раскольников, изгнанных из России и проживающих в Румынии и Болгарии. Раскольники сами пострадали от царских властей и потому охотно включились в борьбу за политическое переустройство России. Работали не за деньги, за совесть, за идею, хотя у нас с ними идеи разные. Литературу возили через Дунай на лодках. Этим искусным рыбакам знакомы тайные протоки и затоны, поросшие густым камышом. Они частенько наведываются к себе домой, в Россию.
Когда переправляли тюки с этим, последним номером «Искры», лодки заметил русский пограничный разъезд. Солдаты открыли стрельбу по камышам. Рыбаки не растерялись, быстро отгребли на открытое место, тюки опустили в воду, привязав к ним веревки.
Красин рассказывал так, словно сам сидел в лодке. А между тем там, на далеком дунайском берегу, завязался опасный диалог:
— В чем дело? — недоуменно спросили рыбаки у стражи.
— Что везете?
— Пустые, рыбу ловим.
— Куда же вас черт занес?
— Отнесло и не заметили… — Рыбаки на глазах у солдат вытащили пустые сети, наскоро перед этим сброшенные в реку.
— То-то, «отнесло»! Проваливайте отсюда, стрелять будем!
Только отгребли к румынскому берегу, как румынский патруль открыл огонь. Лодку пробили пули, ее начало заливать. Чтобы скорее выйти из-под огня, выбросили сети, а ведь это самое ценное в рыбацком имуществе. Но тюки с литературой не бросили, на веревках тащили под водой. Потом ночью все же переправили на русский берег.
Расходились молча. Завтра будет новый день, новые опасности. Они поставят типографию и вновь будут перепечатывать «Искру», «Зарю», ленинские брошюры. «Нина» не может молчать.
…Где достать денег? Много денег.
Может быть, впервые Леонид Борисович пожалел о том, что он не капиталист. Что ж, были ведь и миллионеры, которые жертвовали на революционные дела. Был же у народовольцев миллионер Лизогуб. Его потом повесили. А у социал-демократов Москвы, говорят, объявился миллионщик-фабрикант Морозов.
А вот он не миллионер. Как-то уж так получилось, что он «в рабочем порядке» стал главным финансистом искровских организаций. А где добывать деньги? Как их добывать?
Собственное жалованье? Но это сотни. А партии нужны тысячи. Чтобы работала бесперебойно «Нина». Чтобы она не нуждалась в бумаге. Чтобы типография имела надежное убежище. И пора приобрести новую маши ну. Чтобы… Чтобы…
Но к чему сейчас все эти напрасные стенания. Партийные взносы поступают пока очень скупо, возможно, со временем наберется нужная сумма, но это со временем. И разве дело только в этой типографии? Да, у партии тысячи дел, для осуществления которых необходимы деньги и деньги. Когда-нибудь не станет денег. Но тогда и не нужны будут подпольные типографии. А пока? Время не ждет, и он не может ждать, не имеет нрава. Ждать сейчас — преступление. В России стачки, забастовки, демонстрации. Пролетарская Русь вышла на улицу, и уже прогремели первые уличные бои. Обуховская оборона — это ли не вооруженное сопротивление полиции, войскам. Сегодня сопротивление, завтра наступление. Пролетарская Россия ждет указаний своей партии, она ждет ленинского слова, она ждет новых номеров своей газеты.
Красин не замечает оживленных бакинских улиц, прохожих. Он то и дело натыкается на них, приподнимает модный котелок, просит прощения и снова сталкивается.
Нет, так нельзя. Леонид Борисович заставляет себя не думать о деньгах, недоставало еще, чтобы он стал бормотать вслух!
У театра толпа. Странно. В Баку не так много заядлых театралов. И такое стечение любителей бывает только в дни гастролей каких-либо столичных или иностранных знаменитостей.
Красин подходит ближе. Он не ошибся — в Баку приезжает замечательная русская актриса Вера Федоровна Комиссаржевская. Теперь понятно, почему тесно у касс — билеты расхватываются загодя. Комиссаржевскую в Баку знают, любят, она не раз блистала здесь. Красин тоже видел ее в былые годы. А как это было давно: Петербург, Технологический институт, театр, студенческие сходки, кухмистерские, потом бесконечные скитания. Где-то там, в мелькнувшей юности, затеплел образ актрисы. Теперь он может вспомнить чьи-то слова о том, что Комиссаржевская обаятельная, милая, отзывчивая женщина. Кто-то говорил, что она радикалка и даже чуть ли не революционерка… Боже мой, это слово не выходит из моды вот уже полстолетия! И каждый интеллигентик, умеющий показывать кукиш в кармане, кичится перед женой своей революционностью. Комиссаржевская — революционерка? Что ж, все может быть, ведь идет же переписка Ленина с московскими искровцами через артиста Художественного театра Василия Качалова. Революционерка? Но в Баку болтают о том, что местный жандармский начальник влюблен в актрису и готов ради своего кумира пуститься на всякие благоглупости.
Красин с трудом выбрался из толпы и спустился к морю. От воды веет прохладой, море успокаивает, здесь хорошо думается.
По набережной снуют разносчики прохладительных напитков. Отовсюду слышны обрывки гортанной речи, смех, крики и обязательные свистки городовых.
И снова те же назойливые, тревожные мысли. Деньги, деньги! Где взять денег?
А может быть, последовать примеру народовольцев? Они, не задумываясь, экспроприировали крупные суммы из царских казначейств. В Кишиневе, если ему не изменяет память, было взято свыше миллиона рублей. Есть ли у революционера права на это? Есть. Маркс говорил об экспроприации экспроприаторов. Ладно, может быть, потом ему удастся осуществить эти «эксы», сейчас же нужно найти какие-то легальные или хотя бы полулегальные источники финансирования. И невольно первой мыслью было попробовать «обложить» данью всех сочувствующих, а вернее, всех недовольных царизмом. Таких было много, и среди них врачи, адвокаты, крупные чиновники, артисты, и многие охотно вносят в партийную кассу от пяти до двадцати пяти рублей ежемесячно.
Леонид Борисович прикинул в уме — да, пожива невелика, а найдутся и такие, кто денег не даст, да еще злословить станет. Нет, не годится.
Красин задумчиво всматривается в море. А море плещет, море шуршит, море что-то подсказывает.
Через несколько дней ему казалось, что это волна прошуршала: «Комиссаржевская…»
Вера Федоровна уже выступала в Баку, уже газеты поместили первые восторженные рецензии, и по городу поползли первые легенды.
У гостиницы, где остановилась Комиссаржевская, с утра до ночи толкутся стайки настойчивых почитателей и почитательниц. И тут же дежурят два жандарма, вероятно, этот пост учредил сам начальник голубых мундиров. Ну что ж, тем лучше!
Красин небрежным жестом подает швейцару котелок и трость. Завтра он лихо подкатит в своей великолепной коляске, и этот же швейцар кинется навстречу.
А почему не сейчас, не сегодня?
Леонид Борисович проходит в ресторан. Уверен ли он в успехе? И да и нет. Не впервые Комиссаржевская на Кавказе. И как он узнал за эти дни, уже не раз жертвовала часть своих сборов на нужды партии, об этом рассказали тифлисские товарищи. Но то в Тифлисе, а вот в Баку никто из членов комитета с актрисой не знаком. И он тоже ее не знает. Захочет ли она поверить незнакомцу, не примет ли за провокатора или просто жулика?
Да и сумма должна быть немалой — тысячи две, а то и три. Естественно, она спросит, на какие нужды необходимы столь большие деньги, а он не имеет права говорить о типографии. Но иного выхода пока нет. Нужно решиться, нужно убедить актрису. Пожалуй, правильно, что он явится с визитом завтра. Завтра Комиссаржевская выступает, завтра будут овации, цветы, комплименты и бокалы шампанского. Вера Федоровна, наверное, привыкла к восторгам, и все же она не может оставаться совершенно равнодушной. Если у нее есть какие-нибудь печали, то овации помогут забыть их хотя бы н