а время, успех поднимет настроение, Красину нужна Комиссаржевская именно в ту минуту, когда она еще улыбается, когда пережитый триумф слегка кружит голову и все кажется возможным, достижимым.
Да, революционеру приходится решать и такие пси-дологические ребусы. А может быть, он слишком все усложняет? Трудно примерить на себя всю гамму чувств, настроений, которые владеют людьми сцены. Красин, например, твердо знает, что для него всякое публичное выступление — всегда нервная встряска. Иное дело — диспут в узком кругу или камерный рассказ. Товарищи утверждают, что рассказчик он превосходный. Впрочем, о чем это он? Отвлекся… Решено — завтра, и не позже, он нанесет визит.
Администратор хотел было загородить вход за кулисы, но Красин небрежно махнул тростью, и администратор отступил с поклоном. Он узнал Красина, фигура в Баку заметная.
— Вера Федоровна у себя?
— Так точно, у себя-с.
Красин протянул администратору визитную карточку.
— Будьте добры, спросите разрешения…
Администратор исчез. Через минуту он появился вновь.
— Господин Красин, мадам Комиссаржевская просит вас.
Леонид Борисович на минуту растерялся. А что же он скажет актрисе? Но тут же решил, что на окольные подходы нет просто времени. Вера Федоровна, конечно же, устала, хочет спать, и поздний визит может ее и рассердить.
На легкой софе, подложив под локоть подушку, сидела Вера Федоровна. Когда Красин открыл дверь и поклонился, она с любопытством посмотрела на его тонкое, интеллигентное лицо, отметила про себя изящество костюма, безукоризненный вкус посетителя. Но что, собственно, нужно от нее этому элегантному инженеру?
Во всяком случае, она что-то не замечала его в толпе своих обожателей.
— Вы революционерка? — Как выстрел в упор, от него не увернешься, не спрячешься.
Комиссаржевская растерялась. Что это — допрос? Полицейская провокация! Просто наглость!
Вера Федоровна в негодовании поднялась с кушетки. И снова села. Нет, он непохож на провокатора или полицейского чиновника. Может быть, полоумный? Снова нет. Серьезен, лицо напряжено нетерпеливым ожиданием. Видно, что человек идет ва-банк.
И помимо своей воли, рассудку, Комиссаржевская кивает головой.
— В таком случае сделайте вот что…
Комиссаржевская слушала плохо. Она никак не могла понять, по какому праву господин Красин, которого она видит впервой, говорит с ней хотя и мягко, но повелительно? Впрочем, несомненно, говорит правду, ничего от нее не скрывая. А она не может, не в силах противостоять, возражать.
Комиссаржевская машинально кивает головой. Да, она даст благотворительный концерт. И только для знати, только для богатых. Хорошо, пусть билеты будут не дешевле пятидесяти рублей. И деньги вручит ему…
Инженер откланялся, а Вера Федоровна все еще не могла прийти в себя. Немного поразмыслив, присела к столу, чтобы написать Красину письмо с отказом. И снова задумалась. А разве она не отдавала часть сборов на нужды социал-демократов, разве ей чужды их идеалы? Почему она сейчас должна отказать?
Леонид Борисович — она запомнила это имя — что-то говорил о типографии, подпольной, конечно. Значит, он доверяет ей? Может быть, эту тайну знают только двое, трое, и она в их числе? А что, если он ее провоцирует? Нет, этого не может быть. Такие провокации вершатся только с ведома начальника жандармов, не мог же ее обожатель так подло поступить. Хотя, вероятно, мог…
Комиссаржевская вдруг рассмеялась. Славная мысль — этот концерт она устроит в обширнейшей квартире начальника жандармов. Нет, право, мысль недурна.
Комиссаржевская достала для Красина пригласительный билет и сама ему вручила. Леонид Борисович с серьезной миной отсчитал пятьдесят рублей, но не выдержал, расхохотался.
Полковник сам встречает дорогих гостей. Он без мундира, в отлично сшитом вечернем костюме, как бы подчеркивая этим неофициальность и домашнюю уютность предстоящего концерта.
Нет, нет, его незачем благодарить, это все несравненная Вера Федоровна. О! Она богиня, она чудо!.. Полковник не находит слов. Гости все свои, не чинятся, сплетничают, обмениваются новостями и не забывают отдать должное искусству повара, который приготовил такие изысканные закуски для ужина a la fourchette.
Красин с интересом наблюдает за съездом бакинской элиты. Колоритные фигуры! Но, конечно, самая любопытная — полковник. А забавно было бы рассказать ему о том, во имя чего собрались эти вот господа. Да и вообще, если бы жандарму вдруг в голову пришла шальная мысль — послать отчет петербургскому начальству о состоявшемся концерте с поименным перечислением всех присутствующих… Одно из двух: он получил бы или нагоняй, или благодарность, а может быть, и то и другое. Благодарность за то, что сообщил столичным ищейкам, куда два года назад исчез их подопечный Леонид Борисович Красин. Ну и нагоняй за то же — ведь Никитич на свободе, да еще в гостях у полковника.
Да, славно он тогда исчез из Харькова. А исчез ли? Не обманывается ли он сам на этот счет? Порой ему и правда хочется исчезнуть, перейти на нелегальное положение, уйти в подполье, жить по чужому паспорту, но быть самим собой. Это, наверное, так хорошо — быть самим собой! А он живет под своей фамилией, у всех на виду и должен приятно улыбаться этим вот денежным тюкам и этому жандармскому хорьку, у которого на руках кровь товарищей.
Они схватили Ладо Кецховели и Авеля Енукидзе, а «Нина»?
Она работает. Она рассыпает прокламации не только по всему Кавказу и Закавказью, она печатает их для рабочих Поволжья, листовки плывут в далекий Питер, Псков, Иваново. И как радуются товарищи, когда получают из знойного Баку заветные посылки, зашитые в холстину. В накладных сообщается: «кавказские чувяки», «шали», «бурки». Под тяжелыми ящиками сгибаются спины грузчиков Москвы-Товарной: «яблоки», «засахаренные фрукты», «сукно». И даже в бочках с гудроном тоже листовки.
Прокламации порхают в театральных залах.
Есть в Тифлисе один смелый, дерзкий, нет, скорее всего бесстрашный человек. Красин еще незнаком с ним, но обязательно познакомится. В канун Первого мая, захватив пачки прокламаций, купил билет в казенный театр на «Ромео и Джульетту». Леонид Борисович хорошо себе представляет залитый огнями партер, щурящиеся лорнетками ложи. И вероятно, так же, как и сегодня, в креслах расселись «сливки» тифлисского общества во главе с самим помощником главноначальствующего Фрезе. Медленно гаснет люстра, сейчас начнется третий акт. Дирижер взмахнул палочкой, и… в голову Фрезе врезалась увесистая пачка первомайских листовок. Листовки порхают под люстрой, листовки, как тихий, задумчивый снег, засыпают зрителей…
Красин спохватился. Черт возьми, да он просто грезит наяву, ему так отчетливо, так реально представился тифлисский театр, что захотелось поймать и прочесть листовку…
— Просим!.. Просим!..
Комиссаржевская кланяется. Замечает Леонида Борисовича, делает ободряющий знак рукой. Она действительно обворожительная женщина. Один только вид ее успокоил Красина.
А Вера Федоровна с озорной улыбкой уже декламирует что-то очень знакомое, дерзкое. Красину кажется, что жандармский полковник поеживается на своем месте.
Комиссаржевская поет. Комиссаржевская танцует.
Красин не ожидал, не знал, что великая драматическая актриса умеет так зажигательно и грациозно, так мягко, по-русски и с таким огнем танцевать тарантеллу.
Овациям нет конца. В антракте ни одного связного слова, только междометия. Устроитель вечера преподносит актрисе букет из… сторублевок. Новый взрыв восторга. Вера Федоровна, лукаво улыбаясь, подзывает Красина. Он галантно целует руку, потом нюхает «букет».
— Хорошо пахнет!
Комиссаржевская грозит ему пальцем. А он на ухо:
— Типографской краской пахнет!..
Потом снова стихи, вновь романсы и снова хор восторженных похвал.
А на серебряном блюде несколько тысяч, перевязанных розовой лентой с пышным бантом.
Трифон Теймуразович Енукидзе, или Семен, двоюродный брат Авеля, был несказанно удивлен, когда Красин предложил найти какого-либо владельца легальной типографии и приобрести на его имя новую скоропечатную машину. Маниакальная идея! Сколько раз они уже говорили о необходимости такой покупки. Старая машина совсем плоха, как старый больной человек. Она работает вполсилы, часто портится. Но неужели Леонид Борисович забыл, что каждый раз разговор о новой машине упирался в одно — деньги…
— Есть деньги, и нельзя терять времени!
Красин умеет быть деловито строгим. Семен замер на полуслове. Что ж, если есть деньги, то купить машину не так уж сложно. В Баку имеется некая фирма «Арор», собственно, всю фирму представляет один человек — Ованесьянц, он же владелец небольшой типографии. Эта фирма — далеко не процветающее предприятие, и, конечно, Ованесьянц согласится за небольшие комиссионные приобрести необходимый станок.
Ованесьянц знаком с Трифоном Енукидзе, только не знает его подлинной фамилии. Для него он Георгий Михайлович Лежава, человек с обширными связями в торговых и промышленных кругах и к тому же служащий общества «Электросила». А кто не знает, что это общество представляет богатую корпорацию нефтяных тузов?
Ованесьянц поначалу заломил неслыханные проценты, Енукидзе на что уж пообтерся среди всевозможных дельцов, но такого нахала видел впервые. Потом понял, в чем дело, ведь он явился к владельцу типографии как официальный представитель «Электросилы», наболтал ему о необходимости основать типографию для этого общества, ну мелкий прохвост и решил поживиться. Пришлось немного охладить его спекулянтский пыл. Торговались долго, по-восточному. И кое-как сторговались. Под конец Ованесьянц испугался, что Лежава обратится к какому-либо иному дельцу, и комиссионные, хоть и небольшие, минуют его жадные руки.
Прейскурант Даугсбургской машиностроительной фабрики выглядит очень заманчиво. Каких только чудес он не сулит! Семен, по правде говоря, не очень-то разбирался во всех этих типографских премудростях, но твердо знал: нужно заказать скоропечатную плоскую машину, дающую тот же формат, которым печатают «Искру». Тысяча двести оттисков в час его вполне устраивали.