Именно в его квартиру 2 ноября сошлись четверо товарищей. Из Петербурга приехал Краснуха, от «Южного рабочего» — Левин, Иван Радченко и Красиков представляли русскую организацию «Искры». На этом совещании был оформлен ОК — Организационный комитет по созыву нового, II съезда РСДРП. В комитет вошли В. Краснуха, И. Радченко, П. Красиков, Ф. Ленгник, И. Лепешинский, Г. Кржижановский, П. Стопани, Е. Левин. В таком составе ОК просуществовал всего несколько дней. Полиция арестовала весь ОК, за исключением Красикова и Левина.
Но какие бы потери ни несла «Искра», на место арестованных товарищей вставали новые люди. И не случайно искровская группа из Херсона, как бы подытоживая работу искровцев, писала: «Быстро распространяется в России революционное социал-демократическое движение. Уже прошло то время, когда зарождающееся движение не выходило за пределы крупных фабрично-заводских центров. Революционная волна, нарастая безостановочно, вылилась из первоначальных резервуаров и разлилась почти по всей России. Гребень этой волны докатился и до нашего медвежьего угла. Началась работа медленная, но безостановочная, трудная, но прекрасная. И в этой работе только и можно было оценить то, что давала работающим идейно непоколебимая, талантливо руководимая «Искра». Почти все крупнейшие комитеты России (Петербургский, Московский, Нижегородский, Киевский, «Южный рабочий» и др.) заявили уже о своей солидарности с «Искрой» и признали ее своим руководящим органом…»
Удивительный, выдающийся факт в истории рабочего движения — партия сплачивалась и организовывалась вокруг газеты.
Николай Эрнестович Бауман в это время сидел в Женеве, занятый подготовкой большого доклада о рабочем движении и партийной работе в Москве. Этот доклад готовился для съезда. Такие же доклады готовили и другие комитеты, посылавшие на съезд своих делегатов.
Владимир Ильич писал русским товарищам: «Наш 2-й съезд будет носить еще более учредительный характер, чем первый, и поэтому надо приложить все силы, чтобы доклады были полнее и солиднее».
Московский комитет РСДРП делегировал на съезд Николая Эрнестовича и Цейтлина, молодого студента, недавно вступившего в организацию «Искры».
17 июля 1903 года, Брюссель. Душно. Улицы словно вымерли. Кто мог, поспешил на дачи к морю, выбрался на курорты.
И кажется, что никому нет дела до иностранцев, собравшихся около 3 часов дня в складском помещении, очищенном от товаров и наскоро заставленном стульями.
Об открывшемся съезде в столице Бельгии знали местные социал-демократы и, конечно, бельгийская полиция.
Социал-демократы Брюсселя владеют гостиницами, пивными, торговыми складами. Они не очень охотно прописали в своих отелях «подозрительных» людей, одетых в приличные костюмы. Полиция же не спускала с них глаз.
Вскоре делегаты съезда заметили за собой слежку, но проследить каждый шаг каждого из 57 русских социал-демократов — не такая уж это легкая задача. Русские с полицейскими шпиками не церемонились, и вскоре кое-кому из соглядатаев пришлось на деле узнать российские методы «отваживания шпиков».
«Помню, пошли мы как-то после заседания прогуляться с Бауманом… — вспоминает один из делегатов съезда. — Замечаем, что кто-то в десяти шагах от нас идет упорно за нами. Мы ускоряем шаги — он тоже, мы замедляем — он тоже. Явный шпик. Ну, мы попробовали русский прием: повели его за товарные склады на станцию. Людей, а тем паче полиции тут уже не было: дело было позднее. Он идет за нами. Мы быстро и неожиданно для него оборачиваемся и довольно внушительно заявляем ему, что, если он моментально не исчезнет, будет жестоко избит. Для большего форсу делаем вид, что в карманах у нас имеется по револьверу, хотя, конечно, никакого оружия с собой не было. Маневр подействовал: шпик очень быстро исчез куда-то, а мы по путям выбрались на вокзал и оттуда в гостиницу».
Шпионов больше не стало видно, но зато четырем делегатам полиция предложила в 24 часа покинуть Бельгию. Лидер социал-демократов Вандервельде разъяснил, что этих четырех сочли за анархистов. Да и вообще бельгийские соцдеки считали, что русскому съезду было бы спокойнее заседать вне пределов «конституционной» Бельгии.
Совет был дельным. Социал-демократов полиция «перекрестила» в анархистов, а арестованных «анархистов» передавали с рук на руки полиции той страны, где они вели свою «подрывную работу». Этак съезд в полном составе мог очутиться в Петропавловской крепости.
Пришлось переехать в Лондон. Здесь было действительно спокойнее.
Перебравшись через Ла-Манш, делегаты небольшими группами «приличным» вторым классом следовали в Лондон.
Сколько разных легенд и «правдивых» рассказов долетало до России об этой удивительной островной стране — Англии! И рабочие одеты тут как денди, и нет подвалов, вонючих «обжорок», на фабриках чистота, машины делают все, а рабочие покуривают сигары да присматривают за ними.
Но Лондон оказался другим. Нищета, грязь, теснота окраин и роскошь богатых кварталов. Так же, как и в Питере. Такие же грязные рыбные «обжорки», в которых вместо хлеба подают картошку и нет жидких блюд, такие же тесные, грязные меблированные комнаты и ночлежки и так же много нищенски одетых людей, которые вынуждены ночевать на улицах, ночлежки им не по карману, потому что карманы пусты.
В Лондоне заседали каждый раз в новом помещении. Помнили о горьком брюссельском опыте, но английская полиция не проявляла к съезду большого интереса.
Приняли программу — программу-минимум и программу-максимум. Сначала как минимум — свержение царизма и создание в России демократической республики. Максимум — победа социалистической революции и, что главное, установление диктатуры пролетариата. О ней «забыли» сказать в своих программах социал-демократы Бельгии и Германии, Англии и Франции.
Приняли и устав РСДРП. Много было сломано копий. Много раз Ильичу приходилось выступать, убеждать, высмеивать, уничтожать железной логикой тех, кто кивал на заграничный опыт, кто тянул партию к организационной аморфности.
Здесь особенно старался Троцкий.
Книжное знание рабочих, книжные газетные сведения о их классовой борьбе, а отсюда терпимость ко всякого рода попутчикам, страх перед ленинским «чудовищным централизмом», железной дисциплиной. И вообще зачем еще какое-то обязательное участие в жизни партийных организаций, достаточно формальной принадлежности. Таким предстал на съезде Троцкий. Ильич напоминал ему Робеспьера. И Троцкий называл Владимира Ильича не иначе, как Максимилианом.
Плеханов колебался, у него не было твердой уверенности в том, кто имеет право быть членом партии и каков круг обязанностей партийца. «Я не имел предвзятого взгляда на обсуждаемый пункт устава. Еще сегодня утром, слушая сторонников противоположных мнений, я находил, что «то сей, то оный набок гнется». Но чем больше говорилось об этом предмете и чем внимательнее вдумывался я в речи ораторов, тем прочнее складывалось во мне убеждение в том, что правда на стороне Ленина».
Но на съезде прошел первый параграф устава, предложенный Мартовым. Он обеспечивал расплывчатость, разношерстность, неоформленность партии, что так устраивало всех и всяческих оппортунистов.
И все же создание пролетарской марксистской партии, партии нового типа, партии не парламентских дебатов, а подлинно революционной борьбы — основной итог II съезда РСДРП. Когда же на съезде встал вопрос о выборе центральных руководящих органов партии, то делегаты раскололись. Большинство съезда пошло за Лениным. И с тех пор ленинцы стали именоваться большевиками.
«Большевизм существует, как течение политической мысли и как политическая партия, с 1903 года», — писал Владимир Ильич. Противники Ленина, потерпевшие поражение на выборах, оставшиеся в меньшинстве, стали именоваться меньшевиками.
Меньшевики, потерпев поражение на съезде, решили дать бой ленинцам после съезда в местных партийных комитетах, а также попытаться прибрать к своим рукам Центральный Комитет, редакцию газеты «Искра». И борьба после съезда с оппортунистами разгорелась повсеместно. Меньшевики не брезгали никакими средствами.
Большевистская часть Центрального Комитета поставила во главе типографии «Искры» ленинца-большевика Максима Максимовича Литвинова, Меньшевики, подбираясь к «Искре», явочным путем назначили на эту же должность Блюменфельда. После съезда Блюменфельд оказался в лагере меньшевиков.
Сентябрьский день клонился к вечеру. В Женеве осенние вечера балуют жителей освежающей прохладой, удивительно чистым, пьянящим воздухом. Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич, «неистовый издатель», как его прозвали товарищи, не торопясь шел по улице Рю Колофениер. На этой улице помещалась типография «Искры». Когда он подошел к ней, то с удивлением услышал какие-то крики, доносившиеся из открытого окна на втором этаже. Слов разобрать было невозможно, но ясно, что накал спора достиг предела. Поднявшись на второй этаж в редакционную комнату, Бонч-Бруевич застал Литвинова и Блюменфельда в позах, которые свидетельствовали, что они вот-вот сцепятся в рукопашную. Заметив Бонч-Бруевича, Блюменфельд, не поздоровавшись, сорвался с места, вылетел в дверь.
— Что это с ним?
Литвинов, еще разгоряченный спором, только рукой махнул.
— Никак не хочет передать мне ключи от типографии, ругается, черт те чем обзывает большевиков…
— В Лукьяновке небось он был не такой боевитый?
— Куда там, все время сокрушался, зачем приехал в Россию.
— Да, поехал печатать «Искру» в Кишиневе, а приехал в тюремной карете в Киев…
— Да ну его. Право, знал бы, чем станет этот петух, не тащил бы его тогда от Лукьявовки. Меньшевики словно с цепи сорвались, «Искра» им глаза мозолит, не могут помешать изданию, так всячески пытаются помешать транспорту.
Бонч-Бруевич принес статью как раз и направленную на разоблачение неприглядных методов борьбы, к которым прибегают противники Ленина. Литвинов прочел статью, остался доволен.
— Ну что ж, пора, пожалуй, и домой. Снесу статью наборщикам, за ночь наберут и откорректируют, а мы двинемся восвояси.