— Браво! Браво, капитан!
Капитану устраивают овацию. Барышни в светлых платьях машут платками. Мальчонка прыгает. Торжество и светлые улыбки на лицах.
Матросы… Что за бравый народ! Они точно с цепи сорвались. А этот рыжий гигант! Он работает, как электрическая машина. Со шлюпки сорван брезент, и рыжий гигант, и ещё трое — в лодке. Их ловко спускают с палубы, и визжат давно не ходившие блоки. И уже поплескивают вёсла на солнце.
Раз-два… Раз-два…
Синие спины откидываются дружно и выгибаются, как хорошо натянутые пружины.
— Вот молодцы! Браво! Браво!
Сотни глаз прикованы к двум точкам на море: к голове Марса и к шлюпке. Я жду. Я хочу закрыть глаза и не могу. Рядом со мной старичок. Его руки жестикулируют. Он точно повторяет ритмические взмахи вёсел. На секунду я оглядываюсь, чтобы не видеть последнего момента. Стараюсь по лицам и по восклицаниям судить о том, что делается на море. Какие лица! Я не узнаю их. Они все охвачены жизнью, одним желанием, одной мыслью. И нет в них ни вялости, ни скуки, ни равнодушия. Хорошие человеческие лица. А глаза! Они все смотрят, волнуются и ждут.
— Браво! Браво!
Я не могу больше ждать и гляжу на море. Шлюпка почти совсем подошла. Марс ещё держится, до него не больше десятка шагов. Ещё один взмах вёсел. И вдруг все ахнули: голову Марса накрыло большой волной. Нырнула и снова вынырнула шлюпка, и высокая фигура рыжего матроса поднялась в ней. Он всматривается в волны, что-то показывает рукой. Ещё взмах.
— Пропал! Ещё бы чуточку одну захватить…
— Смотрите! Смотрите!
Гигант перевешивается за борт так, что шлюпка совсем накреняется. Он ищет руками в море. Он шарит в волнах. Так кажется с парохода. И вдруг… вырастает красивая фигура, и в крепкой руке вытягивается из моря что-то сверкающее. С секунду он держит это что-то над морем, даже потрясает, оборачивается лицом к пароходу и показывает. И все мы видим, как падают сверкающие струи.
— Браво! Урра!! — дружно прокатывается по палубе.
— Молодцы! — кричит над самым ухом деловой человек. — Знатно!
Марс, шаловливый, надоедливый, всем досадивший Марс, спасён.
И все, решительно все, довольны, веселы. Счастливы даже. Или это мне кажется так, потому что я сам готов прыгать и целовать капитана, и старичка, и фрейлейн, и её мопсика, и особенно этих красных легкокрылых бабочек, которые теперь прыгают на носочках и хлопают в маленькие ладошки. Нет, все счастливы. И какие у всех хорошие, добрые человеческие лица. И даже торговый человек забыл о своём чухонском масле. Он с упоением смотрит на возвращающуюся шлюпку и одобрительно потряхивает головой. А капитан! Как белый монумент, стоит он на мостике и смотрит на палубу, и как будто посмеиваются его добрые глаза всей этой глупой истории. Не думает ли этот бывалый морской волк, на глазах которого, быть может, погиб не один человек в балтийские бури, какие все это взрослые и хорошие дети? А сам он? Не он ли раскатистым голосом так захватывающе кричал недавно: «Спустить шлюп-ку-у!»
И не он ли приказал высвистать сигнал: «Капитан благодарит».
Нет, нет. И сам он тоже «того».
Я подхожу к нему и благодарю.
— Ну, что за пустяки… гм… Очень рад, что… того… — хрипит он, прикладывает руку к козырьку, и его умные глаза улыбаются. И кажется, будто он хочет сказать: «Надо же когда-нибудь и пошутить… того…»
У мостика собралась молодёжь и устроила капитану настоящую овацию, и капитан улыбался и брал под козырёк, и всем, видимо, было очень весело. Даже паренёк с продранным чулком прекратил атаку на мопса. А господин с огромным морским биноклем, пледом и в клетчатых панталонах, по всем признакам англичанин, когда я проходил мимо него к борту, сказал в пространство:
— Travelling is very pleasant. [27]— И добавил, показывая тростью в море, на подвигавшуюся шлюпку: — A reward must be given him. [28]
Весь пароход сбился к бортам. Уже приветствовали утопавшего и спасителей. Всем хотелось видеть важный момент — возвращение на сушу. Любители уже наводили глаза аппаратов, готовясь увековечить великое событие. Англичанин эффектно смотрел в свой телескоп.
Завизжали блоки, зацепили канаты на крюки и потянули шлюпку. Первым показался рыжий гигант. В его руке, как большая палёная и мокрая тряпка, висел за ворот несчастный Марс. Именно — несчастный. Что-то тощее, липкое и повислое. Трудно было поверить, что это именно тот самый вертлявый непоседа, пушистый ирландец.
Матросов окружили. Гигант, видимо, конфузился своему выступлению перед толпой в роли героя. Я потряс его стальную руку и положил в неё награду на всех.
— Ну, за что-с… Собачку-то тоже…
Он, видимо, не любил разговаривать, как и его капитан.
— А ну-ка, любезный…
Деловой человек вытащил замасленный кошелёк, порылся в мелочи и дал что-то. Дал и старичок. Англичанин протянул бумажку и сказал, поджав губы:
— Thank you. [29] На водка.
Матросы только успевали совать в карман, поглядывая искоса на капитанский мостик. Торопились выбраться из толпы. И вдруг с мостика был дан знак пальцем. Матросы вытянулись и ветром взбежали на вышку. Что такое? Взяли под козырьки. Стоят. Капитан говорит отчётливо, так, что всем слышно на палубе:
— Шлюпка спущена… того… в минуту и сорок семь секунд! С премией в девять секунд, чем в последнюю тревогу! Молодцы! Получите… того… по рублю…
Целый триумф! Матросы побили рекорд, как говорится. Знатоки уверяли, что две минуты для спуска шлюпки — наивысшая быстрота.
Но Марс… Он лежит без движения, окружённый толпой, и от него по уклону палубы текут струйки.
— Господа! Вы из третьего класса. Пожалуйте, пожалуйте… — Теперь нужно было водворить забытый порядок, и третий помощник капитана очищал палубу.
— Плох он. Должно быть, воды нахлебался.
Я стоял над беднягой. Он дышал едва заметно, и глаза его были закрыты. Должно быть, он был в обмороке.
— Вы его потрите.
— Коньяку бы ему хорошо дать, — советовал деловой человек.
Я перенёс Марса к сторонке и при помощи какой-то барышни стал растирать его. Кто-то, кажется фрейлейн, принёс нашатырный спирт. Марс чихнул, что вызвало страшный хохот. И представьте себе! Даже мопсик держал себя по-джентльменски. Он понюхал недвижную лапу Марса, обошёл кругом, вдумчиво поглядывая на недавнего врага, и сел, почёсывая за ухом. Марса накрыли тёплым платком — его начинала бить дрожь.
Звонок призывал к вечернему чаю. Потянулись в кают-компанию. Детишек силой оттаскивали от «умирающего». Мальчуган с тросточкой два раза прибегал снизу справиться о положении дел. Смотрю, подвигается фрейлейн и несёт что-то.
— Вот, дайте ему… Это коньяк.
Рассыпался в благодарностях, разжал Марсу стиснутый рот и влил. Подействовало замечательно хорошо. Марс открыл сперва один глаз, потом другой и даже облизнулся. Узнал меня и чуть-чуть постучал мокрым хвостом.
— Что, шельмец? И как тебя угораздило?
Но глаза снова закрыты, и Марс только сильно носит боками. Только успел сходить за молоком в буфет, а возле Марса — красные бабочки, мальчуганы и барышни. Натащили печенья и разложили возле чёрного носа, к великому соблазну дежурящего мопса. На палубе, конечно, разговор вертится около злободневного события. Передают довольно спутанную историю падения в море. Я, конечно, интересуюсь и по отрывкам могу составить такую картину.
Вскоре после появления на палубе раненого мопса на крики и возню детишек появился Марс. Очевидно, он не мог выдержать. Началась грызня. Марс повёл дело решительно, чтобы одним ударом покончить с врагом. Он долго гонял по палубе струсившего мопса и наконец загнал на корму, где у корабельной решётки довольно широкий пролёт. Здесь мопс запутался в канатной петле, и Марс совсем было накрыл его, но кто-то (осталось неизвестным, но я сильно подозреваю старичка) замахнулся на него палкой. Марс пригнулся, стремительно отскочил назад и сорвался через пролёт в море.
Уже садилось солнце, и горизонт пылал тихим огнём. Мы сидели на корме и мирно беседовали. Смеялись над передрягой, и все в одно слово признавали, что день прошёл великолепно. Даже не понимавший ни слова по-русски англичанин принимал посильное участие в беседе, что-то ворчал и кивал головой. Должно быть, говорил о «приятном путешествии».
Я проникался этим всеобщим мирным настроением и думал, что этому настроению много помогли те короткие только что пережитые минуты, когда все были захвачены одним стремлением и одним желанием — спасти погибавшую на глазах жизнь, в сущности, никому из них не нужного и раньше неведомого пса. Когда все вдруг почувствовали одно, всем общее, что таилось у каждого, далеко запрятанное, но такое тёплое и хорошее, и на самое короткое время стали детьми… чистыми детьми.
Когда были забыты и шляпа-панама, и бархатные картузы, и смазные сапоги, и рубахи, и накрахмаленные воротнички. Когда мужичок в поддёвке тянулся через плечо господина, облечённого в изящную английской фланели пару, и оба они смотрели на борющуюся за свою жалкую жизнь собаку, и жалели, и хотели одного.
Мы так мирно беседовали, и Марс приходил в себя. Нет, он уже пришёл в себя. Он тихо, ещё на слабых ногах добрался до кормы и незаметно подошёл ко мне сзади и ткнулся носом.
— Вот он!
— Ма-арс!
— Милый Марс!
— Поди сюда, умная собачка, ну, поди…
И Марс тихо подходил ко всем и доверчиво клал всем на колени свою умную, ещё не совсем просохшую голову и ласково заглядывал в глаза.
И даже англичанин в клетчатых панталонах потрепал его по спине с серьёзным видом и процедил сквозь зубы:
— How are you things? [30]
Да что англичанин! Сам господин капитан, подошедший пожелать доброго вечера, энергичным жестом встряхнул Марса и пробасил:
— У-у, пё-ос!..