Учитывая «личные возможности» «Рамзая», Центр дает указание уделить особое внимание японским «офицерам, фашистам», подчеркивая желательность осторожно «нащупать» «среди них людей (так наз. молодые офицеры), искренне настроенных против финансового капитала и подвергшихся в той или иной степени репрессиям в связи с февральскими событиями (конечно, если эти лица не были в них активно замешаны) с тем, чтобы выяснить возможности к вербовке кого-либо из них на идейной почве». Однако таких возможностей у Зорге не было. Из имевшейся агентуры такая задача была «по плечу» только Мияги. Обращает на себя внимание предложение вербовать «на идейной почве».
Потребность в сведениях о радикальных националистических течениях сделала целесообразным еще раз привлечь к сотрудничеству «Ронина» — Каваи Тэйкити. «Обстоятельства жизни Каваи как в Японии, так и в Китае способствовали его тесному общению с различными правыми авантюристами, и сам он не стремился оборвать эти связи после своего обращения в коммунизм. Хотя “обращение”, вероятно, слишком сильное слово в случае с Каваи, чтобы охарактеризовать процесс его мышления, поскольку он, похоже, не имел сколько-нибудь определенных идеологических убеждений, хотя и был искренним в своих симпатиях к китайским коммунистам. Скорее всего, вскоре после его первой поездки в Китай Каваи просто осознал, что они были предвестниками будущего. Но его услуги Одзаки как в Китае, так и позднее в Японии были мотивированы скорее чувством личной преданности, нежели побуждениями твердо убежденного в чем-то человека. Каваи не был интеллектуалом и, тем не менее, сохранял стойкие моральные обязательства перед Одзаки»[496].
В феврале 1934 года Каваи вернулся в Японию из Китая, чтобы встретиться с Одзаки и «выяснить, — как он писал, — что делать дальше». Каваи питал искреннее уважение к Одзаки и смотрел на него «как на патрона».
«Одзаки велел ему отправиться на север Китая, где и оставаться, пока с ним не установят “какого-нибудь рода связь”. Но уже через год — в марте 1935 — Каваи вернулся в Японию, нашел Одзаки в его токийской квартире и вновь попросил указаний.
На этот раз Одзаки посоветовал ему оставаться в Токио. Каваи, соответственно, чтобы “выполнить указания Одзаки и решить немедля неотложную проблему обеспечения средств к существованию”, отправился жить к другу, которого он называл Фуита Исаму и который жил в пригороде Токио. Каваи познакомился с ним на севере Китая. На самом деле Фуита был связан с «Подразделением специальных служб» в Тянцзине. Однако летом 1933 года в Токио он оказался вовлечен в странный, причудливый заговор, известный как “Дело солдат, посланных богом” — предположительно, coup d’etat (государственный переворот). Солдаты эти, как намекали уже давно, включили в свою программу уничтожение всего японского кабинета одним ударом — бомбардировкой с воздуха. Роль Фуиты во всем этом была второстепенной. Однако «Дело солдат, посланных богом» лишь подчеркнуло тот факт, что друг Каваи был прислужником крайне правых, а это означало, что Каваи попал, можно сказать, на стратегическое место для сбора необходимой группе Зорге текущей информации об ультранационалистическом движении.
И, тем не менее, Каваи не был в непосредственном контакте с самим Зорге, ему даже не сообщили, что Зорге теперь в Японии. Хотя Одзаки познакомил его с Мияги. Как-то в начале мая 1935 года Одзаки сказал Каваи: “Я полагаю, что тебе, должно быть, скучно и потому хочу познакомить тебя с хорошим парнем. Он только что вернулся из Франции и, поскольку друзей у него нет, он сказал мне, что ему необходим компаньон. Иди и познакомься с ним”.
Одзаки устроил обед на троих в ресторане Уено, и на этой первой встрече Каваи и Мияги сразу понравились друг другу…Так началось сотрудничество Мияги и Каваи, продолжавшееся в течение последующих восьми месяцев. …
Через семь лет, на допросе у следователя, Мияги утверждал, что Каваи давал мало ценной информации. И не вызывает сомнений, что в качестве источника разведданных Каваи был намного полезнее в Китае, нежели в Японии, ибо в своей собственной стране он утратил все связи. Ему постоянно не хватало денег, и, похоже, в тот период он никак не мог найти себе постоянную работу. Но его тесный контакт с авантюристами типа Фуиты не был совсем уж бесполезным, поскольку в июне 1935 года Мияги и Каваи смогли подготовить тщательно сделанную, хотя и грубо начерченную схему-диаграмму, на которой были наглядно изображены руководство, союзники и враги соперничающих фракций в японской армии.
Мияги отдал эту замечательную схему Зорге, и после ареста последнего полиция нашла этот листок в его бумагах. Схема представляла собой точное руководство к запутанной структуре власти в армии. Вооруженный подобными документами Зорге, единственный из всех иностранцев, сумел поразительно точно квалифицировать мятеж, разразившийся в самом сердце Токио в 1936 году»[497].
После отъезда Клаузена в Токио, его жена Анна оставалась в Москве, ожидая известия о благополучном прибытии мужа на место. После получения этого извещения 2 марта 1936 года Анна была отправлена в Шанхай, откуда Клаузен должен был перевезти ее в Японию.
Анна выехала в Шанхай через Владивосток по подложному немецкому паспорту на имя «Эммы Кениг». Отправка ее была организована крайне небрежно и невнимательно. Провожавший ее на вокзал сотрудник аппарата Центра по каким-то соображениям не выдал ей на руки паспорт, а переслал его во Владивосток с опозданием на 3 дня. Во Владивостоке она никем не была встречена и, не имея документов, необходимых для устройства в гостинице, была вынуждена обратиться за содействием в отделение НКВД.
Лишь через несколько дней все было улажено, и Анна на пароходе отплыла в Шанхай. Переночевав в шанхайской гостинице, она уничтожила свой немецкий паспорт и отправилась к старому знакомому белогвардейцу — начальнику эмигрантского бюро. Анна попросила выдать ей эмигрантский паспорт, объяснив, что якобы проживала в Мукдене по чужому паспорту. За 50 долларов новый эмигрантский паспорт был получен. В начале июня 1936 года Клаузен с почтой приехал в Шанхай, чтобы, получив почту из Центра, оформить брак с Анной и забрать ее с собой. Однако быстро этот вопрос решить не удалось.
16 июня «Алекс» доложил: «Деньги и письма переданы Фрицу. 14 последний выехал домой. Из-за формальностей по браку не смог сразу взять жену. Через 6 недель вернется, обвенчается и вместе с женой вновь выедет на острова». В оргписьме от 24 июня Борович докладывал: «2. Как Вам уже сообщалось телеграфно, почта от Рамзая получена, и Ваша почта ему отправлена. Фриц пробыл здесь до 14.6. Его намерения оформить в этот период свой брак не могли осуществиться, так как в консульстве, где должно было произойти оформление, от него потребовали официальную справку с места рождения о том, что он чистый ариец. Так как на месте рождения Фрица, где он уже в течение многих лет не бывал, ничего о его деятельности не известно, я разрешил ему затребовать эту справку. Она будет здесь приблизительно через месяц-полтора. К этому времени Фриц снова должен будет приезжать сюда, и потом уже с женой вернется обратно».
В начале августа 1936 года Клаузен снова приехал в Шанхай. На этот раз брак с Анной был оформлен, и они с Максом выехали в Токио.
В организационном докладе, датированном концом мая и переданном в Центр через шанхайскую резидентуру в начале июня Максом Клаузеном, Зорге писал (подчеркивания в тексте произведены Урицким и Артузовым):
«Дорогие друзья. Очень сожалею, что мой последний оргдоклад по вине родственной нам фирмы испорчен. Сравнение этого доклада с нынешним Вам бы дало ясное понятие о значении 26.2. для нашей работы. Боюсь, что Вы не представляете себе правильной картины этих событий.
Если я до 26.2. развивал отрадную картину процветающей фирмы с намечающимися новыми деловыми связями, то теперь я могу Вам дать картину, которая в части туземных связей соответствовала положению дел 2 года назад. Мои заграничные связи, конечно, сохранились и в некотором отношении даже развились, но мои туземные деловые связи и, вообще, вся техника внутренних отношений наводит на пессимистические размышления.
Из туземных связей потеряны:
1. Старый друг “Ронин”, о котором я упоминал в своем докладе во время своего пребывания у Вас. Он арестован, и о его судьбе уже несколько месяцев нет никаких данных. Причиной к аресту послужили подозрения по отношению к нему из его китайской эпопеи. Сегодня же, после 26.2., малейшего подозрения вполне достаточно, чтобы производить арест. После его ареста он больше на свет божий не появлялся, и я опасаюсь, что он убит или замучен. (Ни в коем случае связи не возобновлять, если даже он вынырнет. А[ртузов].) Но за меня Вы не должны опасаться: во-первых, я с ним, несмотря на нашу старую китайскую дружбу, непосредственно не сообщался и, во-вторых, он достаточно выдержан, чтобы не выдавать своих связей (подчеркнуто Урицким и поставлен знак вопроса. — М.А.). В особенности потому, что он арестован по старым китайским делам, и не в его интересах ввести новые моменты в свое дело. Подчеркиваю еще раз, что Вам не надо иметь никаких опасений обо мне и моих прочих друзей. (т. Покладок. Дать условный короткий код имен… (нрзб). Б. Гудзь. 21.7.36).
Достаточно, если Вы будете заботиться об этом верном, простом и сильном товарище. Прошу к моим словам отнестись серьезно и брать их дословно.
2. В своем докладе дома я упоминал о человеке, которого назвал “Профессором”. Связь с ним также стала очень слабой, так как он почти постоянно находится под наблюдением, которое очень осложняет какую-то ни было связь. Он находится в черном списке как бывш. либерал и даже “левый”. Во время тех немногих встреч, которые удается еще с ним иметь, он проявляет себя весьма дружественно и готовым к помощи. Но уже сегодня ясно, что при существующих условиях он не может нам приносить большой пользы, так как при новом внутреннем обострении его непременно посадят.