3. За это время я через Джо получил связь с одной “женщиной”, которая когда-то была левой ориентации и имеет много хороших друзей. (Пора понять, что с левыми кругами Р. водиться нельзя. А.) И эту “женщину” сразу после 26.2. арестовали и только на днях выпустили из тюрьмы. С тех пор за нею так сильно следят, что любая попытка к связи приведет лишь к провалу моих прочих друзей.
4. Один из ее друзей, работавший в одной из иностранных нефтяных компаний, который только что начал для нас работать, не знал, о чем идет дело, также был спустя несколько недель после 26.2. арестован. Теперь он на свободе, но стал бесполезным и будет при первой же возможности вновь арестован. (Н2. Из этого следует, что если бы Р. надеялся на пользу связи, то связался бы. Воистину, журналистов переделать труднее, чем горбатого исправить. А.)
5. Еще один новый друг из Хоккайдо, чей доклад я прилагаю, несколько дней тому назад посажен. Его немедленно освободили, так как ни одно подозрение не удалось подтвердить. Но и он этим на месяцы стал бесполезным для нас. И я его послал на родину для “отдыха”.
Из этого небольшого перечня Вы можете видеть, во что нашей фирме обошелся 26 февраля. (Если бы не 26.II., то Р. со своей левой компанией уже давно провалился бы. На счастье, полиция сделала глупость и изолировала левых от Р. вместо того чтобы наблюдением расшифровать все дело. А.) Вам, конечно, ясно, что кроме этих прямых ударов для наших дел и прочие поверхностные связи с туземцами, по которым мы получали сведения, сообщаемые нам, или из дружеских побуждений, или из легкомыслия, сильно сократился, так как люди до такой степени запуганы, что они избегают какого бы то ни было соприкосновения с иностранцем и отказываются от любой беседы с ним.
Чтоб Вам дать полную картину, я Вам должен сообщить, что и я был арестован в течение 4-х часов. (Замечательно. Значит левые тоже замазали Р. перед полицией. А.) После 26.2. я ходил с фотоаппаратом и сделал несколько снимков в городе и за это меня арестовали. Благодаря вмешательству посольства и одного из его сотрудников, с которым я ходил, меня освободили, и я не замечал других последствий. Все это время я слежу за собой, но никаких следов за собой не вижу, и расспросы, произведенные через посольство, в жандармерии выяснили, что за мной больше ничего не числится. Все же Вы видите, какое положение. Вам теперь ясно, что встречи с туземцами, получение материалов, даже составление телеграмм стали теперь затруднительными. В этом отношении мы сейчас вполне находимся в подготовительном к мобилизации периоде, что касается наблюдения, слежки и доносов. И совсем не хочу ударять в пессимизм, мое намерение было нарисовать Вам правдивую картину положения.
Имеются и положительные стороны в нашей работе.
Несмотря на все эти события, мы основали тут три превосходных дома, полностью оборудованными мастерскими. Я имею даже намерение устроить и четвертую мастерскую, несмотря на все чрезвычайные затруднения с туземной прислугой, которая минимум раз в неделю докладывает в полицию об иностранцах, работа мастерских происходит нормально, и я в состоянии отправить столько телеграмм, сколько мне угодно.
Все это происходит ночью, когда вся прислуга спит или находится вне дома. (Лучше, если она находится вне дома, а не спит. А.)
Такое большое внимание, которое я уделял устройствам мастерских повлекло за собой одно отрицательное явление: мне не осталось помещения для устройства встреч с двумя настоящими друзьями Джо и Отто. (Боюсь, что Джо и Отто не безопасная для Р. связь. Он же и лазил по левым связям! А.) С ними мне приходится встречаться вне дома, что очень опасно, так как теперь достаточно подметить одну встречу туземца с иностранцем, чтобы обоих арестовать, если даже через несколько часов тебя и отпустят, все же личный обыск настолько противная вещь, что она при наличии малейших отметок в записной книжке может дать повод к усиленному следствию.
Джо до сих пор остался надежным человеком, ничего не боящимся. (Кое-чего следует бояться. А.) Отто в этот тяжелый период оказался также абсолютно надежным, хотя и очень осторожным, и слегка трусливым. Эти черты у него вполне понятны. Специалиста я после 26 немедленно отправил в О. Он очень испугался и стал нервным. В О. он себя чувствует в безопасности и продолжает для нас работать.
Как Вы видите, наши туземные связи, которые со времени моего возвращения сюда развивались очень успешно, опять уменьшились и дошли по своему уровню ко времени два года тому назад. (Связей среди туземцев больше ни в коем случае не расширять. А.) По этому поводу Вы можете быть очень недовольны. Я этим также недоволен. (Наоборот! Этого Р. никак не понимает!) Но я должен был признаться в том, что я здесь должен начать опять все с начала.
Густав с женой, которая оказалась очень порядочной и верной женщиной, развили свои связи к англичанам, швейцарцам и немецким евреям. (Н2. Не забыть написать об английск. докладе Густава. СУ) Некоторые небольшие результаты этого Вы найдете в этой почте. Оба, подобно мне, должны сильно бороться за свою легализацию в качестве писателей-журналистов. На эту борьбу уходит большая часть времени. Оба совершенно надежны, и я поддерживаю свое предложение принять Густава с женой в число наших прямых сотрудников.
Что касается моих связей, то они улучшились и укрепились с Кот, Диком и Венером. Они развились также и к другим кругам «земляков»-но и в этой области события 26.2. отразились в том отношении, что я почти ничего не получаю в свои руки и ничего не приношу домой. Я многое слышу, вижу, могу документы читать, но ничего из канцелярий брать я не могу. (Это исправится после отмены военного положения. А.) В этом отношении дела после 26.2. значительно ухудшились по сравнению с прошлым. И вопрос с документацией сегодня стоит значительно острее, чем несколько месяцев тому назад. Приобретение их посредством подкупа также стало весьма затруднительным. Никто даже за хорошие деньги не хочет ничего давать. (Как будто Р., походя, предлагает большие деньги. А.) Япония находится под знаком краха.
Прошу еще раз мне поверить, если я рисую такую мрачную картину. Я лично не боюсь. Мой арест и арест моих разных друзей не убавили нашего желания работать. Я это говорю и по отношению Фрица и по отношению обоих Густавов, так же, как и Жигало. Все что мы можем — мы делаем. Результаты небольшие, это и мне известно.
Рамзай.
Н2. Дайте к 23–25/VII проект ответа. СУ. 16.7.36.
Н2. т. Попов, т. Гудзь. Резолюции С.П. у Вас уже есть. Учтите при писании письма и мои дополнения. А. 20.VI.36».
«Еще один новый друг из Хоккайдо», который «несколько дней тому назад посажен» и «немедленно» освобожден и чей доклад «приложил» в почту «Рамзай» — Тагути Угэнда (мелкий торговец морепродуктами с Хоккайдо). Ему Центром (а не «Рамзаем») был присвоен псевдоним «2-й друг с Хоккайдо». Что же касается подлинного имени «2-го друга», то ни Центр, ни «Рамзай» его не знали.
Из представления к награде сотрудника 1-го отделения отдела общественной безопасности пристава КАВАСАКИ СЕЙДЗИ:
«В конце концов, ТАГУЦИ [ТАГУТИ] признался в том, что по рекомендации ЯМАНА он познакомился с МИЯГИ, что примерно в феврале 1941 года ему стало известно, что МИЯГИ собирал всевозможную информацию и получал исследовательские материалы военного, дипломатического, политического и экономического характера и все это передавал в Москву. Он признался также в том, что передавал МИЯГИ сведения о местожительстве политического обозревателя СИБАТА МУРАМАЦИ, который находился в подчинении секретаря генерала УГАКИ ЯБЭ КАНЭ, посещал организацию «Маци Сейкай» и у являвшихся членами этой организации начальников политических отделов газет, политических корреспондентов и др. выяснял сведения о переговорах ТОГО с МОЛОТОВЫМ, переговорах посла ИОСИДЗАВА в Голландской Индии о нефти, о переговорах с США, о содержании послания принца КОНОЭ, о вооруженных силах, дислоцированных во Французском Индокитае, об обстоятельствах переброски в Маньчжурию генерал-лейтенанта ЯМАСИТА ТОМОБУМИ, о количестве вооруженных сил, находящихся в МАНЬЧЖОУ-ГО, местонахождении аэродромов в районе Хоккайдо, о затруднительном положении с продуктами сельского хозяйства на о. Хоккайдо, о количестве добываемого угля»[498].
21 января 1936 года специальная высшая полиция (токко) арестовала «Ронина» — Каваи Тэйкити. Его арест никак не был связан с последовавшими событиями 26 февраля. Ордер на арест был выдан юрисконсультом японского консульства в Чунцине. Японским консульским судом ему было предъявлено обвинение в пропагандистской деятельности в Шанхае и в принуждении по приказам «Международной коммунистической партии» некоего Седзима Рюки к поступлению на работу в кэмпейтай ради получения секретной военной информации. Предполагалось, что Каваи передавал такую информацию, полученную от Седзима, членам китайской коммунистической партии. Следствие целиком сосредоточилось на связях Каваи с КПК. Получив возможность ответить на обвинения, он заявил, что все, что касается пропагандистской деятельности, было правдой. Остальные обвинения он решительно отверг. Консульским судом Каваи был приговорен к десяти месяцам тюремного заключения за нарушение Закона о сохранении мира.
«Сотрудничество Рюки с Каваи началось весной 1929 года в Пекине. Седзима был клерком в японском правительственном учреждении. Они с Каваи и трое-четверо других японцев, симпатизировавших китайскому коммунистическому движению, объединили усилия в изучении марксистской литературы и ее приложении к ситуации в Китае. С течением времени теоретические изыски уступили место практической работе, и учебная группа превратилась в китайско-японскую Лигу борьбы — организацию, занимавшуюся агитацией и пропагандой и действовавшую под руководством китайской коммунистической партии.
В начале 1932 года Седзима поступил на службу в японский кэмпейтай в Маньчжурии в качестве переводчика. В феврале 1933 он получил приказ присоединиться к операциям по очистке провинции Джихо от китайских вооруженных сил. Седзима надеялся погибнуть в бою и в качестве последней услуги делу китайского коммунизма выкрал секретные документы кэмпейтай, чтобы передать их Каваи, который, как был уверен Седзима, находился в Шанхае и отвечал за передачу бумаг китайцам. С этой целью Седзима доверил украденные документы курьеру. Однако в этот момент Каваи уехал из Шанхая по делам, и потому бумаги попали к китайским коммунистам по другим каналам. Каваи ничего не знал об этих передачах, и потому во время допросов мог вполне чистосердечно ссылаться на свое незнание. Хотя, с другой стороны, Седзима, очевидно, вполне искренне верил, что секретные документы прошли через руки Каваи.