Сражение в Джихо не принесло Седзиме почетной солдатской смерти … Седзиму мучили сомнения в отношении своих поступков. Так продолжалось несколько месяцев, пока, наконец, Седзима не обнаружил, что находится под наблюдением полиции. В конце концов он добровольно явился в центральный полицейский участок Чунциня и чистосердечно признался во всем»[499].
Ограничив расследование кругом отношений Каваи с Седзимой и китайскими коммунистами, полиция не сумела вскрыть его связи с Одзаки и нелегальной резидентурой Зорге в Шанхае. Каваи пишет в своей книге: «Если во время допросов в Чунцине я сказал бы хоть слово об Одзаки, Зорге или о своей работе в Японии, то группа Зорге была бы открыта уже в 1936 году. Но тогда Зорге и Одзаки скорее всего избежали бы приговора к высшей мере наказания — смерти»[500]. Выйдя из тюрьмы уже в 1936 г., Каваи проживал некоторое время в Тяньцзине.
«Женщина», в прошлом «левой ориентации», имевшая «много хороших друзей», связь с которой, по словам «Рамзая», он получил через «Джо» и которая была арестована в результате «инцидента 26 февраля», была Кудзуми Фусако, имевшая за плечами коммунистическое прошлое. Родилась в префектуре Окаяма в 1888 г. В 1912 году окончила высшую женскую школу. Была активисткой левой студенческой организации «Гёминкай» в университете Васэда. С 1927 г. состояла членом коммунистической партии Японии. Являлась членом Хоккайдского окружного комитета КПЯ. Считалась гражданской женой одного из руководителей коммунистической партии Митамура Сиро (в 1933 г. отошел от коммунистического движения). К концу четырехлетнего срока тюремного заключения по приговору, вынесенному ей в 1929 году за нарушение закона «О поддержании общественного спокойствия», Кудзуми пошла на формальное отречение от своей политической веры, и когда после освобождения из тюрьмы переехала на юг, в Токио, полиция уже знала ее, как раскаявшуюся коммунистку. Было ли ее тюремное раскаяние искренним или нет, верность ее делу коммунизма была по-прежнему тверда. Примкнула к Социалистической массовой партии — Сюкай тайсюто (образована в 1932 г. в результате объединения Социал-демократической партии — Сюкай минсюто и Национальной рабоче-крестьянской массовой партии — Дзэнкоку роно тайсюто; сотрудничая с военщиной в конце 1930-х гг., руководство этой партии объявило в июле 1940 г. о ее роспуске, включившись в так называемое движение за создание новой политической структуры).
В начале 1936 года Кудзуми познакомилась с Мияги. Некоторое время они встречались, по крайней мере, раз в неделю, и Мияги давал ей немного денег на расходы. Она собирала информацию о февральском мятеже, а потом о «левом» движении в целом[501].
Кудзуми имела некоторые связи в информационном бюро кабинета министров, в социалистической массовой партии, в «Обществе друзей Великой Японии» и некоторых других массовых организациях. Однако, эти связи не нашли широкого использования в ее разведывательной деятельности. 2–3 письменных доклада Кудзуми («О событиях в посольстве», «О предвыборной борьбе с соц. партии») — не представляли особой ценности.
В почте, переданной в Центр с Максом Клаузеном, было еще одно письмо, в котором Зорге сообщал следующее:
«Уважаемый директор!
Я хотел бы Вам высказать свою благодарность за то признание всей нашей фирме, которое Вы выразили по поводу юбилея. Мы, конечно, были очень обрадованы Вашей похвалой. Одновременно я хотел бы поблагодарить Вас за заботу о моей жене…
26.2. имело для нашей работы тяжелые последствия. Сложность и затруднения в нашей работе еще более увеличились. Становится все более и более затруднительным передвигаться, не вызывая за собой постоянного наблюдения. Кроме того, усложнившиеся условия стоили нашей фирме некоторых ее сотрудников. И, наконец, все прочие источники значительно уменьшили свою производительность или иссякли совсем. По этой причине я ни в малейшей степени не развил те возможности, которые намечались до 26.2. и которые я себе поставил как цель в своей работе. Мы отброшены назад. Фактически мы уже сегодня работаем в условиях предмобилизационного периода. Я прошу принять это во внимание при оценке моей работы. В самом деле, тут очень непросто.
Несмотря на это надеюсь, что следующей почтой удастся послать Вам лучший и более обильный материал.
С лучшими приветами от меня и от всей фирмы, Ваш Рамзай.
Мая 1936 г.
/Н2. Заготовить копию для Нар. Комис. СУ. 16.7.36./».
Введение промежуточной инстанции в лице «Алекса» — Боровича между ним и Центром не вызвало у Зорге протеста, более того, он усмотрел в этом положительные стороны:
«Я очень рад, что связь между нами так хорошо функционирует и что, в общем, на каждый из наших вопросов Вы немедленно даете ответ. В этом отношении работа по сравнению с прошлым фундаментально улучшилась. В моем оргписьме я высказываю несколько пожеланий, которые я прошу, если возможно, выполнить, во всяком случае, отнестись к ним серьезно. Тебе же передаю личную благодарность за заботу о моей жене. Прошу письмо и посылку, которую я прилагаю к этому письму, препроводить ей.
Всего хорошего. Рамзай.
Н 2. Посещаете ли Вы жену Рамзая, заботитесь ли о ней? СУ. 16.7.36».
Во время пребывания Клаузена в Шанхае (пробыл до 14 июня) от него была получена почта «Рамзая» и передана почта, поступившая из Центра. О своих впечатлениях и переданных указаниях Борович доложил в Москву 26 июня 1936 года: «С Фрицем я говорил и, хотя мне не удалось узнать от него подробности о делах Рамзая, так как он не во все посвящен, я все-таки некоторые впечатления получил. Основное это то, что из всех высказываний Фрица следует, что Рамзай очень нервничает, вернее, нервно устал, в особенности в связи с февральскими событиями и их последствиями. Полицейские условия сильно обострились, атмосфера сгустилась, особенно вокруг иностранных журналистов, среди которых усердно разыскивают источник просачивания за границу сведений о февральских событиях. Играет также роль таинственная рация. Оказывается, что вовремя февральских событий Рамзай был задержан полицией на короткое время, когда старался поближе подойти к месту событий, и был быстро освобожден после вмешательства посольства. Его состояние нервозности питается еще тем, что нажим и новые задания, поставленные ему, понятно, требуют большей активности, что как раз в данной обстановке будто бы труднее, чем раньше. Я думаю, что дело тут, несомненно, в некотором перенапряжении нервов и в желании как можно скорее показать себя с наилучшей стороны. На это указывает также его желание иметь у себя секретную камеру. Эту камеру я задержал у себя до следующего приезда Фрица и передал Рамзаю указания, которые вполне совпадают с Вашими, о том, чтобы эту камеру он использовал только в крайних случаях и в соответствующей обстановке.
Ввиду этого я указал Рамзаю на то, чтобы он выключил на срок от месяца до двух все свои встречи с островными людьми для того, чтобы передохнуть, осмотреться и войти в норму. Предложил ему также, если это только возможно, приехать в Китай для встречи со мной в одном из городов, кроме моего, так как здесь его знают. Эту поездку можно как раз использовать для передышки.
Если Вы согласны с моими указаниями, прошу их подтвердить по воздуху. Его приезд сюда был бы в высшей степени целесообразен и полезен.
Так как по неизвестным мне причинам Вы изменили явку и пароль для Фрица в первый его приезд, то поэтому я ему на этот раз ни явки, ни пароля не давал.
Прошу установить и сообщить. Должен заметить, что назначение явки в Астор-хаузе совершенно недопустимо, особенно для встреч с официальными работниками, так как Астор-хауз находится в трех шагах напротив консульства, и нужно предположить, что все работники консульства персоналу гостиницы хорошо известны в лицо».
Осознанно или нет, Фриц передергивает, утверждая, что «Рамзай» был задержан полицией «во время февральских событий». Сообщая в Центр о происшедшем, Зорге указывает, что был арестован «после 26.2».
На почту «Рамзая» и «Алекса» в Центре отреагировали и «Директор», и его зам. Оба, обращаясь к Зорге, называли его «дорогим».
Начальник Разведупра Урицкий писал, как всегда, иносказательно:
«Дорогой мой друг Рамзай.
/Н2. Спешно. Обеспечьте грамотный перевод. СУ. 26.7.36/
С глубоким вниманием я со своими товарищами прочел и изучил все Ваши письма. Как ни велика задача нашей фирмы, как ни обязаны мы отдавать себя безраздельно нашему великому делу, все же я умею Вас понять в Вашем одиночестве и оторванности и с глубокой благодарностью от всей нашей фирмы и корпорации отношусь к Вашему подвигу, имеющему решающее значение для нашей фирмы. Поэтому я считаю себя обязанным еще раз Вам сообщить, что и эта последняя Ваша почта была для нас чрезвычайно ценной и прибыльной для фирмы. Не хочу Вас обременять дополнительными, длинными письмами прошу учесть и выполнить все указания, о которых Вам одновременно пишут. Все это служит только одной цели — все для нашей фирмы. Конечно, для этой цели мы обязаны все делать. Я еще раз хочу подчеркнуть Вам, мой славный друг, что занимаемая Вами позиция есть Ваш большой успех и большего ничего не нужно. Я еще раз подтверждаю, что Вы не должны расширять свою клиентуру. Разумеется, у нас в этом вопросе полное единомыслие. Что касается общей обстановки, то мне остается немного добавить к тому, что Вы сами об этом пишете. Действительно, наша фирма должна считаться с тем, что в ближайшие 7–9 месяцев наша торговля будет происходить в чрезвычайных условиях. Я лично считаю это неизбежным. Обстановка в Европе почти такая же. Но могущество нашей фирмы, Вы можете быть в этом уверены, позволяет, без всякого сомнения, неплохо заработать и в этих чрезвычайных условиях. Даже больше того, мы можем рассчитывать на огромную прибыль, если дело дойдет до чрезвычайных времен. Это все нас вдохновляет и заставляет крепко держаться на своем посту.