Все началось в марте 1932 г., когда Троцкий в открытом письме (экземпляр которого нашелся между двойными стенками чемодана Гольцмана) выступил с призывом убрать Сталина, то есть убить его. Троцкий из Норвегии заправлял заговором, а главными заговорщиками в СССР были Зиновьев и Каменев (которые с конца 1932 до 1933 года отбывали ссылку, а в 1935–1936 годах находились под арестом и, недолгое время будучи на свободе, оставались под неусыпным наблюдением НКВД. Шифрованные донесения от Троцкого якобы передавал заговорщикам Смирнов (который с января 1933-го сидел в тюрьме). По материалам обвинения, центр дал команду группе Николаева — Котолынова убить Кирова в Ленинграде. Планировалось еще много покушений, но каждый раз выходила осечка. В 1934 году Бакаев, Рейнгольд и Дрейцер дважды пытались выполнить эту установку, но безуспешно. В 1935 году Берман-Юрин и Фриц Давид хотели убить Сталина на VII конгрессе Коминтерна, но у них ничего не вышло: первого просто не пустили в здание, а второй хотя и прошел туда с браунингом, но не сумел подойти на расстояние выстрела. Повинуясь переданному Седовым приказу Троцкого, Ольберг хотел застрелить Сталина на первомайских торжествах 1936 года, но также не смог, так как был арестован до Первомая. Натану Лурье не удалось выполнить задание — убить Кагановича и Орджоникидзе, когда они приехали в Челябинск. Потом он не застрелил Жданова на первомайской демонстрации в Ленинграде в 1936 году только потому, что оказался слишком далеко от него. Готовились покушения на Ворошилова, Косиора и Постышева, но все попытки провалились.
Единственным представленным суду вещественным доказательством, если не считать признаний самих подсудимых, был фальшивый гондурасский паспорт Ольберга. Единственной свидетельницей выступила бывшая жена Смирнова А.Н. Сафонова, которая сама была под следствием по обвинению в участии в заговоре. Один из обвиняемых, Гольцман, признался в том, что в 1932 году встретился в копенгагенском отеле «Бристоль» с сыном Троцкого Львом Седовым, где последний передал ему инструкции Троцкого. Кстати, Троцкий представил комиссии Дьюи, заседавшей в Мексике в начале 1937 года, документы, неопровержимо доказывавшие невозможность пребывания его сына Седова в Дании в 1932 году. Генеральный план террористических действий — письмо Троцкого от 1932 г. с требованием «убрать» Сталина посредством его убийства оказалось всего лишь «открытым письмом», написанным Троцким в марте 1932 г. и напечатанным в «Бюллетене оппозиции». В письме Троцкий, отвечая на вышедший в феврале указ о лишении его и членов его семьи советского гражданства, обвинял Сталина в том, что его курс заводит партию и страну в тупик, и в заключение писал: «Нужно наконец выполнить последний настоятельный завет Ленина — убрать Сталина». На мнимом тождестве слов «убрать» и «убить» строилось все обвинение (в1956 году Сафонова сообщила в Прокуратуру СССР, что ее показания, как и показания Зиновьева, Каменева, Мрачковского, Евдокимова и Тер-Ваганяна, «на 90 процентов не соответствуют действительности»; условные 10 процентов правды — реальная оппозиционная организация, существовавшая в 1931–1932 годах, реальные встречи, в других местах и с другими целями, а номера «Бюллетеня оппозиции», найденные при аресте в чемодане Гольцмана, и т. д. — и легли в основу «террористического» сюжета).
Предъявленные обвинения признали почти все подсудимые, за исключением Смирнова и Гольцмана, которые, как и на предварительном следствии, продолжали отрицать свою причастность к террористической деятельности, хотя и были готовы подтвердить участие в работе подпольной оппозиционной организации (тем более что Смирнов еще в 1933 году был осужден за это к 5 годам лишения свободы). Все 16 подсудимых были признаны виновными, 24 августа 1936 года их приговорили к высшей мере наказания — расстрелу, и на следующий день приговор был приведен в исполнение.
В печати публиковались многочисленные статьи и резолюции с осуждением «троцкистско-зиновьевской банды». 17 августа, до решения суда, в «Правде» появилась статья «Страна клеймит подлых убийц». «Правда» ежедневно печатала стенограмму процесса. 20 августа «Литературная газета» вышла с редакционной статьей «Раздавить гадину!». 21 августа в «Правде» было опубликовано коллективное письмо «Стереть с лица земли!», подписанное 16 известными писателями. А после вынесения приговора публиковались многочисленные одобрительные отклики. 13 июня 1988 года пленум Верховного суда СССР отменил приговор, реабилитировав осужденных с прекращением дела за отсутствием в их действиях состава преступления.
31 августа 1936 года Урицкий направил Зорге личное письмо (не исключено, что подобные письма за подписью начальника Разведупра были направлены и другим нелегальным резидентам):
«Дорогой Рамзай.
В порядке политической информации, о которой Вы меня просили, посылаю Вам это письмо.
Только на днях закончился процесс троцкистско-зиновьевской террористической банды, скатившейся до последней степени падения — до роли агентов гестапо. Процесс показал, что в борьбе двух миров — мира капитализма и мира социализма — нет и не может быть “золотой середины”. существуют два враждебных друг другу полюса: на одном все честное, все благородное, все, кому дорого дело освобождения трудящихся, и на другом — самое подлое и гнусное отребье старого мира, злейшие враги социализма. Шайка негодяев, пойманная с поличным, уничтожена; приговор был встречен нашей 170-миллионной страной как справедливое возмездие, как выявление воли всего народа… Логическая неизбежность для врагов партии, в конечном счете, скатиться до открытой белогвардейщины со всеми ее прелестями пророчески предсказана т. Сталиным за несколько лет до их позорной смерти; их пример должен служить предостережением каждому, отходящему от генеральной линии нашей партии, не изжившему своих разногласий с партией и показать, что логика борьбы против партии приводит с неизбежностью в стан злейших врагов трудящихся, в стан самого разнузданного фашизма. Процесс выявил необходимость повышения бдительности и осторожности. Быть бдительным — значит изучать людей и при том изучать на работе и в быту. Благодушие, разболтанность, расхлябанность, излишняя доверчивость, вера на слово — враждебны по духу нашей партии. Всегда надо помнить золотые слова нашего любимого вождя: “Не убаюкивать надо партию, а развивать в ней бдительность, не усыплять ее, а держать в состоянии боевой готовности, не разоружать, а вооружать”.
Особенно важно это для наших товарищей за рубежом, находящихся на ответственной работе и во враждебном окружении: постоянная бдительность, осторожность и конспиративность, соединенные с непрерывной проверкой людей на деле, обеспечат успех работы и обезопасят нашу организацию от проникновения в нее подлых последышей троцкистской банды. Процесс показал, наконец, что наша страна и партия едины и сплочены, как никогда в одно общее стремление построения социалистического общества вокруг нашего горячо любимого вождя и учителя».
К письму прилагалась следующая приписка:
«Дорогой мой Рамзай.
Посылаю Вам также свое личное письмо по этому процессу. Быть может, сразу это будет много, но вопрос такой серьезный, что я думаю нелишне будет более подробно на нем остановиться. Хочу также с Вами поделиться, что положение в Испании очень напряжено, фашисты всех мастей и стран помогают испанским генералам, но испанские рабочие на этот раз побить себя не дадут, будет жесткая борьба. Рот фронт.
Директор.
31.8.36».
В это же самое время по распоряжению Урицкого был подготовлен следующий документ:
«Справка
Т. Зонтер Ика Рихардович приказом НКО СССР по л/составу Армии, состоящим в распоряжении РУ не зачислен и звание ему не присвоено.
Начальник отделения кадров
полковой комиссар /ТУЛЯКОВ/
26.8.1936 г.
[РЕЗОЛЮЦИЯ]: И2
По получении ответа от Алекса (см. мою телеграмму ему) — доложить мне для зачисления Зонтера приказом НКО. СУ. 26.8.36».
«Состоящими в распоряжении» числились кадровые офицеры Разведупра, находившиеся в зарубежной командировке.
В шифртелеграмме за подписью Урицкого, направленной в Шанхай, перед Боровичем ставилась задача проинформировать Рамзая о процессе контрреволюционеров-террористов и «попытаться прощупать его настроение и мнение в связи с этим». В зависимости от его доклада было бы принято положительное или отрицательное решение. Чем объяснить подобное указание Урицкого, атмосферой всеобщей подозрительности? Тем, что донос Бронина уже был навечно зашит в деле «Рамзая»?
Из письма Алекса от 31.8.36 года: «8) Сегодня встретился с Рамзаем. К сожалению, место не подходило для длительного разговора, поэтому, как ни хотелось в письме доложить о нем, не могу. Все Ваши указания, касающиеся его и моих разговоров с ним, будут выполнены. Телеграфно доложу».
«ВЫПИСКА из письма Алекса от 6.10.36 г.
1. Несмотря на то, что после моего путешествия на Север и встречи с Рамзаем прошло около месяца, я до сих пор не сообщил Вам по телеграфу ничего о наших переговорах, так как изложить все это или хотя бы важнейшее в телеграмме очень трудно. Виделся я с ним 4 раза и переговорил о всех вопросах, хотя и не обо всем смог переговорить достаточно подробно, так как время лимитировало наши встречи. В общей сложности, говорил я с ним часов 6–7.
а) Ваше задание информировать Рамзая о процессе контрреволюционеров-террористов и попытаться прощупать его настроение и мнение в связи с этим я выполнил только отчасти, и мне удалось выявить так мало данных, что прийти к какому-нибудь обоснованному выводу я не смог. Должен только сказать, что ничего предосудительного я не заметил, хотя одно мне не понравилось, что этот разговор завести должен был я, и при перерывах этой темы по внешним обстоятельствам, он ее сам не возобновлял. Хусину я более подробно об этом рассказывал, и он, если найдете нужным, доложит Вам об этом. Трудность заключается также в том, что весь этот разговор должен был иметь естественную отправную точку и вестись не в следственных тонах. Кроме того, такие вопросы могут быть выяснены не в беседе только о процессе, но в беседе, которая затрагивает вопрос более глубоко и широко».